Главное требование кагалов состояло в том, чтобы вступление в силу различных статей нового «Положения» было отсрочено на пятнадцать-двадцать лет. В первую очередь это касалось статей, относящихся к виноторговле и арендаторству. Утомленный несговорчивостью евреев. Комитет отверг эти просьбы и подал окончательный проект «Положения» на утверждение императору.
И современники, и позднейшие историки критиковали политику общинного руководства и его представителей в столице как бессмысленное упрямство. Безымянный комментатор – определенно, еврей – в 1807 г. писал о представителях общин в Петербурге, что «выбор их руководим был одним суеверием и страстью богачей». Он привел нелестное для них сравнение с просвещенными петербургскими штадланами, впрочем сожалея о том, что последние не сумели воспользоваться своей образованностью и просвещенностью, чтобы критически осмыслить истинное положение вещей. Эту тему развил Ю.Гессен, описавший кагальную верхушку как богатых плутократов, хозяев общины и врагов всяких перемен, пусть даже выгодных для общины в целом, но грозящих их полновластию. Эта политика привела к неудаче: «Таким образом, надо думать, что влияние депутатов отразилось на „Положении“ в самом ничтожном размере».
Но столь строгие оценки опровергаются данными из архивов. В них сохранились документы минского и киевского губернских кагалов, говорящие о хитроумных – и до известной степени успешных – шагах, предпринятых в связи с разработкой проекта «Положения». В частности, есть сведения о том, что кагалы пытались защитить интересы всех слоев общества, а не только общинной аристократии. Так, минский кагал внес предложение разрешить богатым евреям покупать деревни, чтобы строить в них мануфактуры и нанимать на работу бедных евреев. Конечно, здесь явно отразились интересы элиты кагала, тем более что затем следует рекомендация разрешить евреям – владельцам таких деревень, заводить в них винокурни. Но одновременно кагалы горячо предостерегали от последствии поспешных переселений, утверждая, что главными жертвами окажутся еврейские бедняки.
Язык ответов еврейских общин был взвешенным и четким. Киевский кагал, в духе правительственной риторики, писал о «священном долге» евреев следовать указаниям властей ради собственного экономического преображения. Авторы рекомендаций явно понимали, что прямое сопротивление принесет нежелательный результат, и старались облечь свои возражения в мягкие формулировки. Труднее всего было кагальным старшинам проникнуть в суть высокопарных слов «Положения», и объяснить его составителям реалии экономической жизни сельских евреев. Из Минска предупреждали о возможных экономических последствиях «Положения», верно предвидя, что скоропалительное выселение евреев из сельской местности и перемещение их в города подорвет силы общины и приведет к всеобщему краху еврейства.
Киев, со своей стороны, напоминал о последствиях для крестьянского хозяйства. После отъезда еврейских корчмарей (численность которых оценивалась в 30 тысяч человек) такому же числу трудоспособного крестьянства пришлось бы оторваться от хозяйства и занять их место. Деревенская корчма являлась не просто источником «отравления крестьянства». Она выступала как главный канал связи с рынком. Еврей-посредник скупал небольшие излишки крестьянской продукции и удовлетворял потребности сельского населения в товарах, не производившихся в деревне. Разрушение еврейской коммерческой сети в селе привело бы к обеднению и деревни, и самих евреев. Оба кагала соглашались, что экономическое преобразование жизни евреев желательно и необходимо, но лишь при условии его постепенного осуществления на протяжении десятилетий. Поспешность же могла привести к катастрофическим последствиям, что и подтвердили дальнейшие события.
И Киев, и Минск выделили сферу, в которой жизнь евреев особенно остро нуждалась в изменениях. Многие евреи проживали в частных имениях, где полностью зависели от прихотей и капризов хозяев-магнатов. Переход крупных коронных владений в частные руки ухудшил положение дел. Поэтому, если правительство действительно желает защитить и исправить евреев, писали из кагалов, следует установить законодательные преграды помещичьему произволу в отношении евреев. Стоит ли удивляться, что этот разумный совет, поддержанный киевским и минским губернаторами, не отразился в «Положении», составленном при участии польских магнатов. Единственный его отзвук слышался в неопределенных словах «Положения» о том, что евреи – народ свободный и не подлежат закрепощению. Отношения между евреями и владельцами их местечек – «штетлов» со временем не улучшались, служа постоянным поводом для еврейских прошений и жалоб.
Неспособность кагалов отсрочить или изменить план катастрофической перекройки общества, приведенный в действие «Положением», заставляла историков расценивать их тактику как полное поражение. Но в этих оценках не учитывается один явный успех политики кагалов – в основном из-за того, что он никак не отразился в окончательном варианте «Положения». Из ответов общин вытекает, что, до предпоследнего варианта включительно, в проекте «Положения» присутствовала идея учреждения Синедриона, как задумал его Державин и, отчасти, Нота Ноткин. Раньше высказывалось предположение, что грандиозные планы установления особой должности «протектора» евреев были отброшены на ранней стадии деятельности комитета, возможно – когда его покинул Державин. Киевский и минский кагалы потратили на борьбу с этим планом не меньше сил, чем на сопротивление замыслу запретить евреям виноторговлю. По мнению минского кагала. Синедрион принадлежал истории евреев и не имел аналогов в современности. Никакой верховной еврейской власти не существовало, и было бы крайне нереалистично воображать, будто какой-то орган окажется способен установить единые правила пестрой и причудливой ритуальной практики евреев, в частности, в вопросах кошерности и трефности. Киевские кагальники, полностью соглашаясь с мнением об искусственности идеи возрождения Синедриона, попытались придать замыслу такой поворот, чтобы он соответствовал традиционной практике. Они объясняли, что никакой съезд раввинов не сможет претендовать на верховный авторитет среди евреев. Более того, неизбежные при этом разногласия посеют среди евреев лишь разлад и смятение. Однако, говорилось далее, у раввинов имеются свои методы, которые можно использовать на благо реформ. Так, раввинские суды могли служить для рассмотрения мелких, в пределах ста рублей, исков бедных евреев. Можно было и разрешить раввинам назначать телесные наказания нарушителям еврейских религиозных законов. Но оба эти конкретные предложения были отвергнуты Комитетом, а заодно и сам принцип введения еврейского центрального института власти. Так что надо воздать должное представителям русского еврейства за то, что они спасли своих единоверцев от появления «Святейшего Синода для евреев» во главе с обер-прокурором – христианином. Такой исход дела нельзя было считать совершенно невозможным – ведь существовала же тогда во Франции подконтрольная государству Еврейская консистория.
Обсуждения в Комитете не сводились к шедшим за закрытыми дверями дебатам с участием сановников и евреев-консультантов. Целый ряд частных лиц направил в Комитет составленные по собственной инициативе предложения реформы. В этом отразился растущий интерес общества к еврейскому вопросу. И наконец, чиновники из Комитета обратились к разработкам своих коллег и предшественников. Они хорошо знали о таких проектах, как тот, что подготовил Тадеуш Чацкий для Четырехлетнего сейма, или более скромные доморощенные сочинения Державина, Фризеля и Ноты Ноткина.
Нам легко оценить те исходные принципы, с которыми члены Комитета приходили на его заседания, потому что на каждом заседании фиксировались принципиальные положения и общие установки. Комитет явно подходил к проблеме с позиций реформизма в духе Просвещения. Твердо веря в способность власти решать социальные проблемы, члены Комитета руководствовались принципом, согласно которому евреи должны были согласиться терпеть временные ограничения или неурядицы взамен на обещания лучшей жизни в будущем. (Представители киевского и минского кагалов проявили себя ловкими политиками, прибегнув к этому риторическому приему, чтобы, с одной стороны, продемонстрировать верность и поддержку правительству, а с другой, постараться отсрочить грядущие трудности и переселения.) Во всех декларациях Комитета звучала вера в возможность исправить человеческую природу воспитанием и просвещением. Это иллюстрируют многие документы, распространявшиеся среди членов Комитета.
Первый их этих документов представлял собой анонимный меморандум, озаглавленный «Предварительный взгляд на евреев,» который Ю.Гессен приписывает перу графа Потоцкого. Автор документа писал о громадной ответственности за судьбу шести или семи сотен тысяч человек, которую брал на себя Комитет перед Богом и обществом. Он напомнил, что свыше восемнадцати веков евреи подвергались гонениям, не допускались ни к каким почтенным занятиям, несли бремя непосильных налогов, терпели ненависть окружения. Это неизбежно развращало их, порождая пороки, которые многим казались свойственными евреям от природы. Поэтому, по мнению автора. Комитету надлежало различать недостатки, которые развились у евреев из-за вековых преследований, и слабости, присущие им, как и всем другим людям. Например, евреев обычно считали хитрыми и бесчестными, но именно хитрость помогала им справляться с трудностями. Традиционно евреи были ростовщиками, потому что нормальные, уважаемые занятия были им недоступны, как и право владеть землей. Если евреи, без сомнения, мошенничали в сделках, то следовало признать, что двойное обложение невыносимой ношей лежало на их плечах, делая их не слишком разборчивыми в средствах добычи денег. Необходимо было отвратить евреев от вредных занятий, таких, как корчемство, и приставить их к полезным хозяйственным делам, особенно к земледелию. Автор признавал, что евреи питают неприязнь к христианам, но видел в этом естественную реакцию народа, живущего под игом рабства и тирании. А если временами уровень рождаемости у этого беспокойного народа бывал слишком высок, то могла ли жаловаться на это Россия с ее необъятными просторами?
Словом, как полагал анонимный автор документа, евреев можно было переделать в достойных членов общества, ограничивая их «вредоносную» деятельность и поощряя полезную. Следовало обязательно разрешить осторожное и постепенное переселение евреев, а также дать их торговцам и ремесленникам право на большую мобильность, хотя эта мера не исключала неукоснительного соблюдения действующих городских и региональных привилегий. (Это была важная мысль, ведь в Сенате как раз шли слушания по поводу литовских губерний.) Предстояло добиться культурного сближения евреев с христианами. Средством достижения всех этих целей выступала традиционная панацея эпохи Просвещения – образование. Предполагалось, что осознание превосходства христианской культуры заставит евреев отказаться от собственной культурной обособленности.
Одной из распространенных идей Просвещения была теория о решающем влиянии климата и окружения на характер народа (к таким факторам должны бы относиться и связи между евреями и христианами). Некоторые философы, например Гольбах, заключали из этого, что евреи – народ безнадежно и непоправимо чуждый Европе. Впрочем, анонимный комментатор следовал за Монтескье в своей уверенности, что будущие реформы осуществятся не путем принуждения, а в результате постепенных шагов. Этот подход оказал весьма важное влияние на дискуссии в Комитете.
Второй документ – запись в журнале протоколов Комитета за 20 сентября 1803 г. В ней сведены вместе разные формулы идей Просвещения, а постоянно повторяющийся призыв к постепенности и умеренности вообще присущ всем дошедшим до нас материалам Комитета.
«Что преобразования, производимые властью правительства, вообще не прочны, и особенно в тех случаях малонадежны, когда власть сия должна бороться со столетними навыками, с закоренелыми заблуждениями, с суеверием неумолимым; что посему лучше и надежнее вести евреев к совершенству, отворяя только пути к собственной их пользе, надзирая издалека за движением их и удаляя все, что с дороги сей совратить их может, не употребляя, впрочем, никакой власти, не назначая никаких особенных заведений, не действуя вместо их, но раскрывая только собственную их деятельность. Сколь можно менее запрещения, сколь можно более свободы. Вот (изъяснял комитет) простые стихии всякого устройства в обществе!
В исчислении вероятностей, определяющих действие человека, первым основанием (изъяснял комитет) должно всегда полагать частный прибыток, сие внутреннее начало, нигде и никогда не престающее и от всех законов ускользающее, когда сии законы для него стеснительны. Что правительства, кои в учреждениях политических забывали или пренебрегали сию истину, не редко принуждены бывали, после великих издержек, оставлять свои предприятия. Что можно было бы представить множество примеров бесплодных в сем роде попыток, в торговле, в ународовании, в просвещении: везде, где правительства мнили приказывать, везде являлись одни только призраки успехов, кои, подержась несколько времени на воздухе, исчезали вместе с началами, их родившими. Что, напротив, во всех учреждениях, кои заводились нечувствительно, образовались частным прибытком, поддерживались свободою и были только покровительствуемы правительством, была видима внутренняя сила, их утверждающая, существовало непоколебимое основание, временем и личною пользою положенное.
Все сии уважения (изъяснял комитет) заставляют и в образовании евреев предпочесть средства тихого ободрения, возбуждения собственной их деятельности и пресечения только тех препятствий, кои зависят непосредственно от правительства и сами собою пресечься не могут».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47