Державин был склонен разрешить еврейской молодежи, от которой зависело все будущее реформ, до двенадцатилетнего возраста обучаться в хедерах. Здесь следовало преподавать на «чистом еврейском языке» основы иудейской религии, «удаляя елико возможно вредные толки». После этого евреи должны были переходить в средние школы и там учиться русскому, немецкому и польскому языку, чтению, письму, арифметике «и другим умениям, каких требует их положение». Это было необходимо для их будущих деловых успехов, так как Державин требовал, чтобы в дальнейшем все сделки между евреями и христианами заключались на одном из этих трех языков. Тем, кто мог предъявить существенные доказательства своей нравственной просвещенности, предлагались разные вознаграждения, вроде освобождения от налога на свадьбу или денежных поощрений. Через десять лет образцово честного поведения они получали бы право заниматься ремеслами или коммерцией за предела ми зоны разрешенного проживания (которую Державин хотел бы неофициально все-таки соблюдать) и даже занимать низшие ступени в местном управлении – служить почтальонами, фельдшерами, охраной на таможне и т. п. Несмотря на то, что он обычно следовал примеру Австрии или Пруссии, Державин никогда не рассматривал возможности брать евреев в армию – он считал, что, за редким исключением, история доказывает их трусость и что в субботу даже угроза поражения не заставит их идти в бой. Но он предполагал использовать их на нестроевой службе, в роли медицинского персонала, музыкантов. Наконец, для немногих евреев выдающихся заслуг и одаренности Державин предполагал сделать доступным – с особого разрешения императора – обучение в университете.
Поскольку Державин не слишком верил в скорый приход нового просвещенного поколения евреев, то неудивительно, что вдвойне сомневался он в старом, морально возродить которое было бы уж совсем нелегко. Для этого он планировал создать еврейское издательство, которое под бдительным надзором властей и цензуры выпускало бы в свет книги высоконравственного и религиозного содержания. Вся его духовная и интеллектуальная деятельность велась бы под руководством просвещенных евреев и осведомленных в проблеме христиан. Однако, при всем своем реформаторском пыле, Державин никогда не предполагал отменить или ослабить строгий надзор над ними.
В отличие от Фризеля или последователей Мендельсона, он видел цель реформы в сегрегации, а не в интеграции евреев в русское общество. Этому должна была способствовать не только разная вера, но и физическое отделение евреев от христиан посредством массовых переселений. С точки зрения Державина, окончательное нравственное усовершенствование евреев было недостижимо. Если школа Мендельсона утверждала, что еврею, как и любому человеку, присуще внутреннее стремление к совершенству, то Державин обладал достаточно сильным религиозным пессимизмом, чтобы держаться противоположного взгляда. Согласно этому взгляду, в лучшем случае можно было рассчитывать на то, что евреи, очистившись от фанатизма и ненависти к христианам, смогут сделаться «полезными» для государства. «А Павлу Первому предоставится в род и род незабвенная слава, что он первый из монархов российских исполнил сию великую заповедь: “Любите враги ваша, добро творите ненавидящим вас”».
Все историки русского еврейства согласны в том, что доклады Фризеля и Державина оказали важнейшее влияние на дальнейшие судьбы евреев в империи. Однако в оценках характера этого влияния такого единства уже обнаружить нельзя. Удивляться этим научным разногласиям на следует: на редкость трудно точно определить место, которое занимают взгляды Фризеля или Державина на шкале идей между расположением и враждебностью к евреям. Те, кто пытался это сделать, неизменно были вынуждены прибегать к сильному упрощению их взглядов. Точнее будет сказать, что оба реформатора создали некий идеологический симбиоз, составными частями которого были разные традиции подхода к евреям, рассмотренные во 2-й главе этой книги. В их сочинениях отчетливо отразилась внутренняя противоречивость русской политики в отношении евреев.
Но если можно не соглашаться по поводу целей и мотивов, руководивших Фризелем и Державиным, одно несомненно – вдвоем они сформулировали «еврейский вопрос» в России. Прежде государство, обращаясь к проблеме евреев, старалось установить, к какому из сословий лучше всего их отнести и как извлечь максимум выгоды из их экономического потенциала. Это была та же самая позиция, с которой подходили и к другим группам русского общества. Труды же Фризеля и Державина, напротив, продемонстрировали правящим кругам, что евреи представляют собой особую категорию, что их жизнь в России не укладывается ни в какие нормы и что для управления ими требуется специальная политика. Евреи не вписывались в «правильно» устроенное государство, так как образ их жизни был несовместим ни с «хорошим управлением», ни с «общественным благом».
Таков был взгляд на евреев, который преобладал в официальном подходе и в общественном мнении в течение всего XIX столетия. Во-первых и в главных, евреи рассматривались как паразиты и эксплуататоры, от которых следовало защищать население, в первую очередь – сельское. Два примера, относящиеся к началу века, показывают, как евреи становились козлами отпущения, виновными в бедственном положении города и деревни. В марте 1800 г. Сенат вновь был озабочен положением в хозяйстве Белоруссии, на этот раз – из-за нехватки соли. Сенатору Ильинскому поручили составить доклад по этому вопросу. Рассматривая в своем докладе проблемы местного населения, Ильинский вдруг отклонился от темы и ни с того ни с сего обрушился с критикой на белорусских евреев. Вслед за Державиным он жаловался, что евреи занимаются предосудительной винной торговлей, что они незаконно расселились в сельских районах и живут эксплуатацией крестьянства. Ильинский настаивал на запрете евреям занятий виноторговлей и на их переселении в города. В 1804 г. митрополит Московский Платон посетил православные святыни Малороссии и составил описание своего путешествия. Его особенно поразила деятельность евреев в западных губерниях, и он привел их уничтожающий портрет. Не вдаваясь в религиозные соображения, Платон обвинил евреев во всех экономических бедах украинского крестьянства. Эти эпизоды говорят о том, что еврейский вопрос в России, во мнении как государственных деятелей, так и высших церковных иерархов, представал как проблема светского, социально-экономического характера.
Описав и осудив типичного еврея-эксплуататора и его ненормальную уродливую роль в экономике страны, Фризель и Державин, кроме того, выступили как проводники самых разнообразных реформаторских течений, в том числе идей французской революции и еврейской Гаскалы. Впрочем, главным образцом и источником вдохновения служил им просвещенный абсолютизм Австрии и Пруссии, переживавших расцвет хорошо налаженной полицейской государственности. Как Фризеля, так и Державина критиковали за их склонность к «правлению силой регламентов». Однако правильнее было бы помнить о том, что такой подход отражал тогдашние новейшие политические теории и резко отличался от царившей в предыдущем столетии политики в отношении евреев, основанной на религиозных принципах. Но ирония судьбы заключалась в том, что, как мы увидим далее, предложения Фризе-ля и Державина – эти классические образцы германской просветительской традиции (Aufklarung) – попали для переработки в руки людей, больше тяготевших (по крайней мере, на словах) к традициям французского просвещения (Lumiere).
Эти реформаторские предложения, особенно «Мнение» Державина, имели и более мрачные последствия. Абстрактные, библейские, «русские» религиозные предрассудки, привнесенные Державиным в его сочинение, были отброшены, когда за обработку его идей взялись люди более светского склада ума. Точно так же, когда будущие поколения юдофобов открывали для себя Державина, они видели в нем автора пророческой критики светской власти кагала, а не религиозного фанатика. У Державина они черпали религиозные представления другого рода: самую изощренную польскую юдофобию с ее историями про ритуальные убийства и про то, как Талмуд внушает евреям ненависть к христианам. Люди просвещенные не обращали внимания на эти его идеи, но они все равно подспудно продолжали существовать, просто благодаря тому, что их подтвердило такое авторитетное лицо, как Державин. И в будущем, при всяком удобном случае, они вновь выходили на поверхность и расцветали пышным цветом. Когда павловское правление подошло к своему насильственному концу, то преемникам императора досталась задача, по мере сил извлечь из наследия Фризеля и Державина рациональное зерно
Глава 5
Призраки успехов: «Положение о евреях»
1804 г.
Царь Александр I вступил на престол в марте 1801 г., после убийства императора Павла. Он был молод и преисполнен реформаторского пыла. Ранние годы его царствования, прежде чем молодого императора отвлекли внешнеполитические события, были отмечены горячим стремлением к внутренним преобразованиям, в том числе к разработке конституции и к смягчению тягот крепостного права. Большинство широкомасштабных социально-политических замыслов Александра не выдержало столкновения с русской действительностью, но попытка преобразовать жизнь евреев все-таки состоялась в 1804 г. Принятое в этом году «Положение о евреях» важно не только как веха в истории судеб русского еврейства, но и как пример для изучения методов александровских реформ.
К 1801 г. российская администрация уже не могла игнорировать существование еврейского вопроса, даже если бы хотела. Получение городскими евреями избирательных прав после второго и третьего разделов Польши постоянно вызывало инциденты, требовавшие вмешательства властей. Выборы, проходившие согласно статьям Жалованной грамоты городам, нередко сопровождались нарушениями и даже беспорядками, поскольку христиане-избиратели противились участию евреев в выборах. Чтобы удовлетворить, хотя бы частично, оскорбленные чувства христиан, русские губернаторы старались сохранить спокойствие в обществе при помощи административных распоряжений, регулировавших ход выборов. Такие шаги подлежали утверждению Третьего департамента Сената, куда поступали и протесты евреев против нарушения их законных прав.
Так, 20 августа 1802 г. Сенат заслушал рапорт губернатора Волыни и Подолии, генерала А.Г.Розенберга, о муниципальных выборах. Он писал, что его предшественник, И.Г.Гудович, вмешивался в выборы в ответ на жалобы евреев, которых ущемляли в избирательных правах. Гудович, на основании статьи 127 Городового уложения, согласно которой иностранцам позволялось занимать половину выборных муниципальных должностей, разрешил равное представительство христиан и евреев. Возглавлять же выборные органы (т. е. суды, магистраты) могли только христиане. (Это тот самый «ложный прецедент», который рассмотрен нами в третьей главе этой книги.) Но Розенберг видел недостатки в системе Гудовича. Он утверждал, что евреи, благодаря своей организованности, имеют перевес в голосах и стараются выбирать христиан, не знающих ни судопроизводства, ни даже грамоты, так что фактически магистраты управляются евреями. Во избежание этого власти Подольской губернии распорядились, чтобы впредь евреи занимали в магистратах не более трети должностей. Розенберг пошел дальше и предложил проводить выборы в двух раздельных куриях – христианской и еврейской, лишив тем самым евреев возможности влиять на избрание христианских членов магистрата.
7 октября 1802 г. Сенат утвердил это распоряжение Розенберга и разослал указы, устанавливающие такой же порядок выборов в Могилевской, Витебской, Киевской, Минской, Гродненской и Виленской губерниях. (Но вскоре, уже в ноябре 1802 г., эта мера вызвала жалобы со стороны евреев Каменец-Подольска. Они утверждали что христиане нарушают новую систему, причем даже избирают на должности людей, не принадлежащих к купечеству, и используют свое численное преимущество, чтобы безжалостно выколачивать из евреев налоговые недоимки, не трогая при этом должников из христиан. Евреи просили Сенат ответить им, почему позволяется эта дискриминация, – ведь даже преступники вправе знать, в чем их обвиняют.) Наконец, 9 декабря 1802 г… Сенат уточнил, что названные правила распространяются только на города Гродненской и Виленской губерний, составлявших Литовское генерал-губернаторство.
Эти решения Сената вызвали новый кризис. Генерал-губернатор Литвы барон Л.Л. Беннигсен запросил разъяснения к сенатскому распоряжению от 9 декабря. Городовое уложение не было автоматически распространено на все земли, присоединенные в результате последних разделов Польши, и поэтому, как писал Беннигсен, в литовских городах сохранялась двойная судебная система, основанная на старинном магдебургском праве. Для рассмотрения гражданских дел существовала магистратура, уголовными же делами ведал «войтовско-лавничий суд». Поскольку Сенат в своем указе не упомянул эти судебные инстанции, то значит ли это, спрашивал Беннигсен, что они отменены, а если нет, то следует ли допускать евреев к участию в войтовско-лавничьих судах? Этот запрос сопровождался возмущенными протестами из Вильно и Гродно, в которых говорилось, что Сенат нарушил традиционные привилегии литовских городов, подтвержденные русской короной. В петиции виленского мещанства подчеркивалось, что евреи никогда не имели избирательных прав в этом городе и что они станут источником пагубного влияния, так как «не имеют они никакой идеи о морали». Далее в петиции говорилось, что общество утратит доверие к институтам самоуправления, как только они окажутся в руках иноверцев, стоящих ниже христиан по общественному положению. Иностранцы потеряют всякую охоту селиться в городе, где всем заправляют евреи, и кончится тем, что в Вильно только они и останутся.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47