Но на Сенат подействовала не столько мрачная картина будущей гибели Вильно, сколько ссылка на закон, по которому евреи в Литве никогда не пользовались правом заседать в муниципальных органах. Беннигсен подтвердил, что магдебургское право действовало на литовских землях задолго до их присоединения к России, а евреям, согласно ему, не позволялось участвовать в выборах. Тогда Сенату не осталось ничего другого, как ввести постановлением 25 августа 1803 г. порядок, при котором правило о замещении евреями трети выборных мест осталось в силе только там, где они и в прошлом имели избирательные права. Воспринимать же его как закон, дающий всем литовским евреям избирательное право, не следовало. В ответ на это поступила новая петиция от еврейских общин Виленской и Гродненской губерний от 31 августа 1803 г. Ссылаясь на екатерининские указы 1794 и 1795 гг., дозволявшие избрание евреев на муниципальные должности на основании Городового уложения, авторы петиции просили распространить эти права на всех евреев Российской империи.
Жалобы по поводу положения евреев поступали и с Украины. В 1802 г., в донесении центральным властям, киевский губернатор П. Панкратьев писал о неудовлетворительных результатах прежних мер по выдворению евреев из сельской местности. В растущем обнищании евреев он видел следствие взимания с них двойного налога и необходимости арендовать землю и жилье у польских помещиков. (Эта причина обнищания евреев была названа впервые.)
Этот калейдоскоп постановлений и петиций заставил министра внутренних дел, В.Кочубея, просить царя Александра распорядиться, чтобы Сенат наконец разобрался с избирательными правами евреев. 15 декабря 1803 г. Сенат получил соответствующее повеление императора и приступил к его исполнению. Был тщательно изучен ход событий и объяснена ошибочность предположений, приведших к появлению указа от 9 декабря 1802 г., который следовало отменить. В итоговом докладе Сенат выражал согласие с законодательным принципом, следуя которому надлежало отказать евреям во всех правах и привилегиях, если они не были им специально пожалованы в той или иной конкретной местности. Сенат признал, что на основании законов от 8 декабря 1792 г. и 3 мая 1795 г. евреи получили равные права с другими мещанами Белоруссии (точнее, белорусских земель, полученных по второму разделу). Литвы это не касалось, так как там оставалась в силе традиционная местная правовая система, отрицавшая представительство евреев в выборных органах.
Возможно, это было правомерное решение на основе законодательного прецедента, но оно породило множество дополнительных проблем. Литовские евреи оказались во власти своих христианских конкурентов: закон признавал их купцами и мещанами, несущими «равномерно все государственные и гражданские повинности с прочими их собратьями, в польских же других губерниях живущими», но от участия в стоящих над ними судебных и административных органах они были отстранены. В старой Польше это неравноправие компенсировалось существованием разрешенного властями самоуправляемого кагала, но в России екатерининский указ 3 мая 1795 г. ограничил сферу деятельности кагала лишь религиозными вопросами. Не было никаких оснований думать, что ограничение власти кагала не касалось литовских евреев, и так бесправных. Вопрос явно требовал дальнейших уточнений.
Проводником еврейской реформы стал особый орган, учрежденный Александром I 9 ноября 1802 г., – «Комитет для организации жизни евреев», или Еврейский комитет. Остается не совсем ясно, как именно возникла идея его создания и какие полномочия на него возлагались. Преамбула к «Положению о евреях» 1804 г. гласила:
«По жалобам, многократно к Нам в Правительствующий Сенат доходившим, на разные злоупотребления и беспорядки во вред земледелия и промышленности обывателей в тех губерниях, где евреи обитают, происходящие, признали Мы нужным указом, в день 9 ноября 1802 года Правительствующему Сенату данным, составить особенный комитет для рассмотрения дел к сему относящихся, и для избрания средств к исправлению настоящего евреев положения».
Упомянутые здесь жалобы – это, вероятно, известные донесения предводителей дворянства либо обращения в Сенат по поводу избирательных прав евреев. Возможно также, что в преамбуле просто выражено общее ощущение необходимости еврейской реформы. Мотивация вполне могла исходить и от Г.Р.Державина, назначенного первым александровским министром юстиции в 1802 г., когда учреждалась система министерств. Как описывал дело сам Державин, Еврейский комитет был образован специально для того, чтобы осуществить его проект реформы, и должен был действовать через его же министерство. Но следует с осторожностью относиться к свидетельству Державина, потому что он написал это уже после всех событий, стремясь доказать, что комитет не выполнил свой долг – не сумел поставить евреев под необходимый контроль.
Но, что бы ни утверждал Державин, совершенно очевидно, что Комитет с самого начала рассматривал несколько различных планов и, нимало не смущаясь, переделывал или отбрасывал существенные элементы державинского проекта. Комитет изучал даже такие особенности хозяйственной жизни Белоруссии, которые совсем не имели отношения к «Мнению» Державина. Так, рассматривался вопрос о чиншевой шляхте – группе обедневших дворян, не располагавших ничем, кроме родословной, которую русские власти хотели приписать к крестьянству. Это показывает, насколько сложнее и многограннее была стоявшая перед Комитетом задача, чем представлялось Державину.
Если бы главной целью властей и вправду было претворение в жизнь державинского проекта, то едва ли царь мог бы собрать Комитет, менее пригодный к сотрудничеству с Державиным. За единственным исключением, он состоял из людей, неприятных Гавриилу Романовичу, олицетворявших, в его глазах, все дурное в окружении царя. Исключением был граф В.А.Зубов, брат последнего фаворита Екатерины II. Однако Зубов умер 21 июня 1804 г., раньше, чем государю был представлен окончательный вариант доклада Комитета, и не успел сыграть заметную роль в его деятельности. Прямым же идейным соперником Державина в составе Комитета был министр внутренних дел В.П.Кочубей. Отношения с Кочубеем и его министерством омрачала целая череда конфликтов из-за превышения Державиным должностных полномочий. Но если Кочубея Державин просто не любил, то к его сотруднику и помощнику М.М.Сперанскому, делавшему блестящую карьеру в российской администрации, он пылал настоящей ненавистью. По словам Державина, Сперанский «водил Кочубея за нос». Хуже того, он будто бы продался евреям – в своих мемуарах Державин обвинил Сперанского в получении громадной взятки от еврейских общин за подрыв реформаторской деятельности Комитета. Особенно раздражало Державина то, что Кочубей полностью полагался на Сперанского как в работе Комитета, так и во многих других делах.
Кроме названных лиц, в Еврейский комитет входили князь А.Чарторыйский и граф С.Потоцкий – оба поляки, а потому для Державина люди особенно неприятные. Как выходец из глубокой русской провинции, он был полон неприязни к «лукавым полякам», считал их предателями, норовившими сохранить благосостояние своей расчлененной страны в ущерб интересам России. Участие обоих поляков в Комитете дало Державину повод впоследствии заявить, что его «Мнение» оказалось совершенно выхолощенным в результате «польского заговора». «Заговорщики», при попустительстве русских членов Комитета, якобы намеревались сохранить в неизменном виде экономическую жизнь русско-польских пограничных земель, основанную на финансовой эксплуатации крестьянства магнатами при помощи евреев-посредников. И Чарторыйский, и Потоцкий как раз входили в число таких магнатов – оба имели крупные земельные владения и принадлежали к польской аристократии. Но сомнительно, чтобы они так или иначе выступали сторонниками сохранения существующего статуса евреев. Отношения между Державиным и Потоцким еще больше осложнились из-за произошедшего в 1803 г. знаменитого конфликта по поводу привилегий в Сенате – яростной публичной перепалки, после которой Державин несколько раз позволил себе вслух выразить сомнения в патриотизме Потоцкого. При столь явной взаимной несовместимости участников, заседания Комитета нередко проходили очень бурно, так что его члены вряд ли опечалились, когда 8 октября 1803 г. Державин оставил государственную службу и пост в Комитете – впрочем, по причинам, не относящимся к последнему. Его место занял новый министр юстиции, П.В.Лопухин, не сыгравший, впрочем, заметной роди в работе Комитета.
Хотя Державин невысоко ставил своих оппонентов, на самом деле это были люди весьма опытные, способные, облеченные доверием царя. Широко образованные, повидавшие мир, они, в отличие от Державина, были свободны от национальных предрассудков. Виктор Кочубей (1768–1834) учился в Швеции, Франции и Швейцарии, объехал всю Европу. До смерти императора Павла он занимал непростой и ответственный пост русского посла в Константинополе, а 8 сентября 1802 г. был назначен министром внутренних дел. Более того, он входил в Негласный комитет ближайших конфидентов Александра (вместе с Н.Н.Новосильцевым, графом П.А.Строгановым и коллегой по Еврейскому комитету А.Чарторыйским). Этот кружок молодых реформаторов тайно разрабатывал преобразования, к которым стремился недавно взошедший на престол император.
Князь Адам Чарторыйский (1770–1861) – потомок старинного литовского рода и один из ближайших сподвижников молодого Александра, особенно в сфере внешней политики. Блестяще образованный, учтивый молодой человек впервые попал в Россию в качестве заложника во время разделов и решил продолжать здесь свою карьеру, чтобы помогать восстановлению Царства Польского под русским протекторатом. Поскольку же Чарторыйский был далек от тайных происков и от желания сорвать планы государя, он был включен в Еврейский комитет как знаток польских дел. Император Александр надеялся, что реформа получит поддержку и содействие со стороны поляков, – он был слишком умен, чтобы разделять державинские бредовые взгляды на этот народ. Так или иначе, Чарторыйский и Потоцкий, независимо от их политических пристрастий, все же были лучше подготовлены к обсуждению проблем Польши, пусть и с позиции заинтересованных польских магнатов, нежели Державин.
Граф Северин Потоцкий (1762–1829) получил образование за границей, в Люцерне и Женеве. В юности он был пылким польским патриотом и играл заметную роль в деятельности реформаторского Четырехлетнего сейма. Он был знаком с Тадеушем Чацким, энергично отстаивавшим в Сейме необходимость еврейской реформы. Затем Потоцкий примкнул к тем полякам, которые надеялись, что национальное возрождение настанет в их стране благодаря русскому трону, и в 1793 г. начал службу в России. Он был дружен с царевичем Александром Павловичем, что впоследствии привело его на высшие государственные должности. Среди них был и пост члена российского Сената, на котором Потоцкий деятельно прослужил много лет.
Кочубей, Чарторыйский и Потоцкий имели много общего. Все они были завзятыми либералами, каких множество появилось в начале александровского царствования. Они были приверженцами французского рационализма с его постулатом об образовании и «просвещении» как исходных двигателях совершенствования общества. Потоцкий и вошел в историю России, главным образом, благодаря своим трудам на ниве просвещения. В 1802 г. он был назначен главой Особого школьного комитета при Министерстве народного просвещения. Потом, в 1803–1817 гг., он служил начальником Харьковского учебного округа, где, прежде всего, пытался вывести Харьковский университет на европейский уровень. В Сенате он работал в Третьем департаменте, ведавшем наукой, образованием, искусствами, а также вопросами, связанными со статусом евреев.
К деятельности в сфере народного просвещения был в значительной мере причастен и Чарторыйский – в 1803 г. его назначили руководить образованием в польских губерниях. Он весьма целенаправленно использовал учебные заведения, а особенно – Виленскии университет, для распространения польского национализма. По воспоминаниям Чарторыйского,
«Виленский университет был чисто польским, и в четыре года вся русская Польша покрылась школами, в которых процветало польское национальное чувство. Университет, в который я назначил самых выдающихся литераторов и ученых в стране, наряду с заслуженными иностранными профессорами, руководил этим движением необыкновенно усердно и разумно. Последствия этого, о которых русские потом глубоко сожалели, в то время, казалось, естественно проистекали из благородных намерений императора в отношении поляков».
Из этих слов Чарторыйского вытекают важные выводы: если школы можно использовать для того, чтобы сделать поляков хорошими гражданами Польши, то отчего бы не попытаться при их помощи сделать из евреев хороших российских верноподданных? Именно это и предусматривалось статьями об образовании в «Положении о евреях» 1804 г., особенно в части преподавания европейских языков.
Кочубей также занимался вопросами народного образования, а в 1801 г. был назначен членом Комиссии народного просвещения в Новороссийской и Астраханской губерниях. Поскольку и Державин признавал важность образования, то, по крайней мере, в этом вопросе в Комитете царило единодушие. В том же году, когда появилось «Положение о евреях», Александр дал ход глубинной реформе университетского образования, имевшей много схожих черт с еврейской реформой. Неудивительно поэтому, что первые десять статей «Положения» касались различных аспектов образования и просвещения евреев.
В деятельности Еврейского комитета играли важную роль и другие его сотрудники, но их участие хуже отражено в документах. Многие историки предполагали, что каждый член Комитета был уполномочен привлечь себе в помощь собственного «эксперта по еврейским делам».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47