Он видел морское дно, странные растения, качающиеся в медленных придонных течениях, видел огромных многоцветных рыб, видел яростные бури и тишину штилей… И еще он видел дарейтов, живущих, как люди, в каменных домах, стоящих неподалеку от полосы прибоя или высоко на скалах, нависающих над водой… только дома эти не были похожи на человеческие. Это были гладкие белые кубики… но в них царили мир и радость. Анор изо всех сил старался понять, о чем рассказывают ему дарейты, что значат все эти картины – но не понимал. И тогда он начинал просто рисовать на скалах то, что видел.
Он рисовал дома дарейтов, он рисовал их жизнь… и их смерть, в которой тоже все было ему непонятно.
Потому что смертью дарейтов стали странные Существа с прозрачными головами – немного похожие на людей, но блестящие, словно сделанные из железа, неповоротливые, толсторукие и толстоногие… и к их толстым рукам были приделаны короткие трубки, из которых вылетал все разрушающий огонь. От этого огня рушились дома дарейтов, сгорали их наземные сады… и все вокруг превращалось в прах и тлен.
Анор не знал, кому и зачем понадобилось убивать веселых безобидных дарейтов, которые так любили танцевать на берегу и искать на дне раковины-жемчужницы. И в конце концов он оставил попытки разобраться в этой такой чужой для него жизни.
Шли годы, а стареющий Анор все так же старательно рисовал то дарейтов, то жестоких толстоногих… но иногда что-то путалось в его усталой голове, и его воображение сливало дарейтов с теми, кто убивал их… и на скалах у Желтого залива появлялись огромные рисунки чудищ, соединявших в себе черты и тех, и других. Но Анор не замечал, что его рука выводит нечто странное. Ему давно уже было все безразлично.
И однажды на рассвете дарейты, вышедшие на берег, подняли остывшее и окоченевшее тело своего старого друга и унесли его далеко-далеко в море.
И Анор упокоился в толще вод.

Часть вторая
…Что бы делало твое добро, если бы не существовало зла, и как бы выглядела земля, если бы с нее исчезли тени?
Глава 1
Город был до странности тесен.
Машина консула Земной Федерации – широченное темно-синее авто, сверкающее лаком и хромом, – могла проехать лишь по немногим его улицам. Большая часть Столицы, во всяком случае, тот ее район, где размещалось консульство Федерации, была доступна только для велосипедистов, рикш и малолитражек. И для пешеходов. Но иностранным представителям любого ранга местная традиция предписывала передвигаться на автомобиле; тем более – консулам, и тем более – консулу, явившемуся из несусветной дали, из глубин Вселенной. Машину же в распоряжение Елисеева предоставили почему-то только одну – вот это самое сияющее чудище, последнюю модель знаменитой фирмы «Мо». Хорошая машина… просто прекрасная. Но на ней не свернешь в сторону отпарадной магистрали, не заедешь в переулок, не увидишь того, что скрывается в темноватых проездах, ведущих от одного великолепного проспекта) к другому…
Вечер, наступая неторопливо, понемногу завладевал Столицей, и узкие высокие щели улиц, вспыхивая мягким золотистым светом фонарей, казалось, становились еще уже и выше, смыкались над ползущим автомобилем готическими кровлями, сплетались шпилями; а окна – круглые, квадратные, всевозможных форм и очертаний – смотрели удивленно на чужака, следили за ним стоглазым Аргусом. Но не желали ему зла. Просто недоумевали – как его занесло сюда?
Елисеев ехал во дворец Правителя. За рулем авто сидел второй помощник консула – самый молодой представитель Земной Федерации на Ауяне, Даниил Петрович Ольшес. На задних сиденьях размещались все остальные – первый помощник консула, секретарь консульства и социолог. Ольшес вел машину медленно, боясь зацепиться крылом за какое-нибудь архитектурное излишество, торчащее поперек тротуара и зачастую вылезающее на мостовую – портик, пышное парадное… и шипел сквозь зубы. Елисеев наблюдал за тем, как Даниил Петрович выворачивает руль, завидя очередное препятствие, и улыбался. Наконец, когда улица выровнялась и стала немного шире (подъезды ко дворцу загромождать запрещалось), Елисеев спросил:
Даниил Петрович, а почему, собственно, вы так злитесь? Неужели из-за плохой дороги?
– Нет, – усмехнулся второй помощник. – Это я еще не остыл после содержательной беседы. Как вам это нравится, – сердито продолжил он, слегка обернувшись назад и как бы приглашая всех сидящих в машине разделить его возмущение, – они что, за дураков нас считают? Если я не оброс бородой – значит, можно ко мне лезть с такими предложениями? И ведь аргументы каковы! Вам, дескать, еще ждать и ждать повышения, а мы бы вас, дорогой гость, своими мерами возвысили, только согласие дайте!
Елисеев тихонько засмеялся. Да, здесь скучать не приходится…
– Даниил Петрович, – сказал он, – ну что вы, в самом деле! Будто не знаете, что вы не первый, к кому обращаются с такой оригинальной идеей.
– Мне от этого не легче, – буркнул Ольшес. – И вообще этот Гилакс меня раздражает. Не нравится он мне, и все.
– Кстати, – подал голос первый помощник, – вам не кажется, Адриан Станиславович, что затевается нечто, имеющее к нам прямое отношение? Вчера Гилакс вел речь на ту же тему со мной, позавчера – с Хедденом. У меня сложилось впечатление, что он торопится, даже слишком торопится найти среди нас… не скажу – сообщника, скорее слабое звено. А?
– Похоже, – подумав, согласился Елисеев Но зачем?
– Ну вот, – сказал Росинский. – И сразу – зачем. Откуда я могу знать? Я просто имел в виду, что сегодня на приеме нужно быть повнимательнее. Вдруг что-то высветится? Вдруг мы сможем сделать какие-то выводы?
– Возможно, возможно, – откликнулся консул. Хедден и Корсильяс промолчали.
Дворец, охватывающий площадь изысканным полукругом, сиял. Огни взбегали от подножия здания к башенкам и шпилям; окна, распахнутые настежь, выбрасывали пучки света в вечерний сумрак, – и шум начинающегося бала разносился над смолкнувшей Столицей. Двое полицейских на мотороллерах встретили машину консула у выезда на площадь и проводили до парадного подъезда дворца. Отчаянно свистя, они разогнали автомашины частных лиц, и консул получил возможность приблизиться ко дворцу с необходимой по местным требованиям торжественностью.
Как обычно, у входа представителей Земной Федерации встречал господин Гилакс – в парадном мундире, важный и неприступный. В должностных функциях этого наглого молодого господина земляне до сих пор толком не разобрались, – во всяком случае, он, видимо, представлял собой нечто среднее между министром внутренних дел и начальником дворцовой охраны. Но, несмотря на внушительную внешность, Гилакс, кажется, не пользовался особым влиянием в свите нынешнего Правителя. Может быть, просто потому, что был еще слишком молод. А может быть, и по другим причинам.
– Высокочтимый Правитель Тофета, господин Сапт, ждет гостей, – громко объявил Гилакс, и вокруг машины консула в то же мгновение замельтешили ливреи – с десяток лиц внутренней охраны, старательно изображавших из себя лакеев, раскрыли дверцы машины, поддерживали землян под локотки, ведя их к распахнутым дверям… Елисеев достаточно спокойно относился к манерам тофетцев, но молодых сотрудников – особенно Хеддена – эта суета изрядно раздражала. Тем не менее земляне проследовали во дворец, храня на лицах выражение радости и благодарности, – не всякого встречают так у этого порога.
Вечер шел своим чередом. Толпа переливалась из одного зала в другой, шелестели нарядные платья дам, позвякивали ордена высокопоставленных лиц, музыка гремела беспрерывно, – в общем, ничего нового. Елисеева наконец оставили в покое – официальная часть закончилась, а во время танцев даже самые заядлые политики Тофета предпочитали общество дам обществу любого консула, будь он консулом самого Господа Бога.
Елисеев отошел в сторонку, прислонился к огромной пальме, растущей как бы прямо из пола (весь центральный зал был обсажен по периметру пальмами и декоративными кустами), и наблюдал за веселящейся толпой, обдумывая намек, сделанный первым министром с полчаса назад. Намек был прозрачен и в то же время туманен. Министр заявил консулу: «Я полагаю, мы все же договоримся. Тем более – ждать недолго». Что могли означать эти слова? Ну, насчет «договоримся» Елисеев не сомневался; первый министр, безусловно, имел в виду беседы Гилакса с сотрудниками консульства – насчет какого-то таинственного «возвышения» землян, буде они пожелают возвыситься. С самим консулом Гилакс не говорил на эту странную тему, но уже успел нашептать свои предложения троим сотрудникам, и, насколько они могли понять его намеки, предлагал он не больше и не меньше, как Должности в правительстве Тофета – в каком-то будущем правительстве… то есть похоже было на то, что во дворце зрел заговор. А вот насчет того, что ждать осталось недолго… это смутило Елисеева. Он сейчас соображал: нужно ли сообщить Правителю о своих подозрениях или делать этого все же нельзя? Не расценит ли Федерация такой шаг как вмешательство в дела планеты? И стоит ли в них вмешиваться? Или гораздо лучше предоставить событиям идти своим чередом? Да, задачка. Елисеев все больше склонялся к мысли, что невмешательство – тоже палка о двух концах, ведь для кого-то такая позиция может оказаться весьма и весьма выгодной… для Гилакса, например. Но ведь он, консул, волей-неволей судит по меркам Земли, а по этим меркам что Правитель, что Гилакс– одинаковое барахло. И ничего тут не поделаешь, просто здешнее человечество находится на таком этапе развития, когда моральные ценности имеют не абсолютное, а относительное значение. Ускорить же процесс невозможно, и не только невозможно, но и опасна для планеты такая попытка. Впрочем, сейчас речь должна идти не о социальной эволюции, а о конкретном факте. Заговор. Что делать?..
Чья-то рука легла на плечо консула, и Елисеев обернулся. Из-за мохнатого ствола пальмы выбралась, как из засады, девушка лет шестнадцати, в вечернем платье, – дочь первого министра.
– Здравствуйте, Ласкьяри, – раскланялся Елисеев.
– Добрый вечер, господин консул Земной Федерации, – парадно и заученно улыбнулась девушка и тут же фыркнула, не сдержавшись. – Что это вы тут притаились? У вас ужасно таинственный вид.
– Вот как? Я, собственно, просто немного устал.
– Вы не любите балов! – торжественно объявила Ласкьяри. – И я, между прочим, давно это заметила, так что не отпирайтесь.
– Н-ну… действительно не очень люблю. Шумно.
– В таком случае пойдемте в сад, погуляем. Там сейчас никого нет. Я хочу вас кое о чем спросить.
– Извольте.
Предложив девушке руку, Елисеев повел ее через гремящую музыкой анфиладу к выходу в сад. Никто не попытался завладеть вниманием консула – веселье дошло до пика, и танцующие просто не замечали ни Елисеева, ни его спутницу. Наконец они выбрались из дворца.
Яркими пунктирами светились фонари над аллеями, рисуя желтые круги на песке дорожек. Ночные цветы казались готовыми взлететь бабочками – а настоящие бабочки, садясь на дорожки, прикидывались опавшими цветками. Ласкьяри, очень любившая этот сад, сегодня почти не смотрела по сторонам, шла, опустив голову, и Елисеев впервые с некоторым удивлением обнаружил, что милая девочка далеко не так легкомысленна, как это всегда ему казалось. Что-то проявилось в ее лице… наводящее на размышления.
Но вот Ласкьяри заговорила.
– Господин консул, я хотела бы получить все же ответ на вопрос, который уже задавала вам. Почему вы оказались именно в нашей стране?
– Но, Ласкьяри, ведь я уже не раз говорил вам,
что…
– Я прекрасно помню все, что вы говорили. Что это случайность, что вы с помощью этих ваших орбитальных разведчиков выбрали страну с наиболее высоким техническим уровнем и так далее. Но я не верю этому.
– Почему?
– Мне кажется, господин консул, – насмешливо сказала девушка, – что вам прекрасно известны причины моего недоверия к этим так называемым объяснениям.
– Но я клянусь вам, Ласкьяри, что говорю чистую правду. И вообще у нас не принято лгать. «
– Но разрешается умалчивать? Елисеев улыбнулся:
– Умалчивать? Ну, только в самых необходимых случаях. Например, в вопросах политики.
– А разве мой вопрос не относится к сфере политических интересов?
– Право, не знаю, – развел руками Адриан Станиславович. – Я в растерянности, поскольку мне неясен подтекст вашего вопроса. А подтекст, безусловно, имеется. Но в любом случае мне нечего добавить к прежнему ответу.
– Значит, вы не хотите говорить серьезно, – огорченно сказала девушка. – Вы считаете меня ребенком, это я понимаю. Но вы забываете, что я – дочь первого министра. И хотя мой отец сравнительно поздно получил право на власть, все же я с семи лет росла во дворце. И знаю достаточно много. И хочу вам сказать я на вашей стороне.
Ласкьяри резко повернулась и убежала. Елисеев некоторое время в задумчивости стоял в золотом круге света, вглядываясь в полутьму аллеи, – девушка словно растворилась в густом ночном воздухе, даже ее шагов консул не слышал… «Получил право на власть… Я на вашей стороне…»
Это было что-то новенькое. И неожиданное.
Елисеев пошел во дворец.
Ласкьяри больше не появилась в залах; во всяком случае, Елисееву увидеть ее не удалось. Но возможно, она просто старалась избегать консула. Разыскав Корсильяса и Росинского, Елисеев рассказал им о беседе с дочерью первого министра. Росинский задумался, соотнося слова Ласкьяри с тем, что говорил ему Гилакс, предлагая таинственное «возвышение», а Корсильяс заявил, что дело явно нечисто и необходимо пустить по следу Ольшеса, – и тут же перешел от слов к действиям, отправившись искать Даниила Петровича. Елисеев и Росинский остались вдвоем. Они выбрали уголок потише, за тройкой колонн в углу одного из боковых залов, перетащили туда два кресла и уселись, решив здесь, в относительном уединении, дождаться конца бала. Росинский спросил:
– Адриан Станиславович, вам не кажется, что во дворце готовится переворот?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37