Но честного едва ль найдешь из ста:
Сам проверяй все книги и счета.
Двух близких на одну не ставь работу,
Дабы от них не возыметь заботу.
Столкуются и станут воровать
И пред тобой друг друга покрывать.
Когда боится вора вор, то мимо
Проходят караваны невредимо.

* * *

Когда слугу решаешь ты сместить,
Ты должен позже грех его простить.
Порой больной росток трудней исправить,
Чем сотню пленных от цепей избавить.
Ты знай: надеждой изгнанный живет,
Хоть рухнул жизни всей его оплот.
Шах справедливый, истинный мудрец,
Глядит на слуг, как на детей отец.
Порой – правдивым гневом пламенеет,
Но он и слезы отереть умеет.
Коль будешь мягок – обнаглеет враг.
Излишняя жестокость сеет страх.
Как врач, что ткань больную рассекает,
Но и бальзам на раны налагает,
Так мудр поистине владыка тот,
Что к добрым – добр, а злым отпор дает.
Будь благороден, мудр. Добром и хлебом
Дари людей, – ведь одарен ты небом.
Никто не вечен в мире – все уйдет,
Но вечно имя доброе живет.
Ввек не умрет оставивший на свете
После себя мосты, дома, мечети.
Забыт, кто не оставил ничего,
Бесплодным было дерево его.
И он умрет, и всяк его забудет,
И вспоминать добром никто не будет.

* * *

Во имя доброй славы в дни праплспья
Мужей великих не топи в забвенье.
Скрижаль твою великих имена
На вечные украсят времена.
И до тебя здесь шахи подвизались,
И все ушли, лишь надписи остались.
Один прославлен до конца времен,
Другой – навек проклятьем заклеймен.

* * *

Не верь доносчикам-клеветникам,
А, вняв доносу, в дело вникни сам.
Не верь словам, коль честного поносят,
И пощади, когда пощады просят.
Просящих крова – кровом осени.
Слугу за шаг неверный не казни.
Но если пренебрег он добрым словом
И вновь грешит – предай его оковам.
Когда же не пойдут оковы впрок,
Ты вырви с корнем тот гнилой росток.
Но, все вины преступника исчисля,
Ты, прежде чем казнить его, – размысли:
Хоть бадахшанский лал легко разбить,
Осколки лала – не соединить.

Рассказ

Раз из Омана прибыл человек,
Он обошел весь мир за долгий век.
Таджиков, тюрков и руми встречал он,
Все, что узнал у них, запоминал он.
Всю жизнь он странником бездомным был,
Но в странствиях он мудрость накопил.
Он был, как дуб могучий, но при этом
Не красовался ни листвой, ни цветом, –
Убог и нищ, лишь разумом богат.
Халат его был в тысяче заплат.
Томимый голодом, изнемогал он,
И от жары и жажды высыхал он.
Вот он явился в городе одном,
Где некий муж великий был царем.
Странолюбив и чужд мирской забавы,
Тот царь хотел себе лишь доброй славы.
Велел пришельца шах во двор впустить,
Насытить, в бане мраморной омыть.
И пыль и пот отмывши в царской бане,
Предстал он перед шахом на айване,
Приветствие султану возгласил
И руки на груди своей сложил.
А царь: «Поведай, из каких ты далей?
Какие беды к нам тебя пригнали?
Что в мире видел ты за долгий век?
Ответствуй нам, о добрый человек!»
Открыл уста пришелец: «О владыка!
Тебе да будет в помощь бог великий!
Я долго по стране твоей блуждал
И – честь тебе – несчастных не видал.
Не пьянствуют здесь, дух святой бесславя:
Закрыты кабаки в твоей державе.
И людям здесь обиду причинять
Запрещено, хоть негде пировать;
Зато в стране народ живет счастливо!» –
Так говорил пришлец красноречиво,
Как будто перлы сыпал океан…
Пленен его речами был султан,
Он гостя посадил с собою рядом,
Даров и милостей осыпал градом.
Тот жизнь свою владыке рассказал
И ближе всех душе султана стал.
И в сердце шахском родилось решенье:
Пришедшему вручить бразды правленья.
«Но нужно постепенно! – думал он, –
Чтоб я в глазах вельмож не стал смешон.
Сперва в делах я ум его проверю,
А уж потом печать ему доверю!»
Печали тот испытывает гнет,
Кто власть глупцу над мудрыми дает.
Судья, ты взвесил приговор сначала б,
Чтоб не краснеть от укоризн и жалоб.
Обдумай все, кладя стрелу на лук,
А не тогда, как выпустишь из рук.
Проверь сперва, – завещено от века, –
Как мудрого Юсуфа, человека,
Пока его познаешь, целый год
И даже больше времени пройдет.
Так изучал пришельца шах. На диво,
Он видит, честен муж благочестивый:
Нрав добрый, золотая голова,
Он не бросает на ветер слова.
Разумней всех вельмож, исполнен миром.
И сделал царь тогда его вазиром.
Стал править царством этот человек
Так мудро, будто правил целый вен.
Так все привел он под свое начало,
Что ни одна душа не пострадала.
Ни разу повода дурным словам
Он не дал. Рты закрыл клеветникам.
Не видя в нем изъяна ни на волос,
Завистник трепетал, клонясь, как колос.
Правитель новый солнцем всех согрел,
Вазир же старый завистью горел.
В том мудреце не находя изъяна,
Наклеветать не мог он невозбранно.
А праведник и клеветник-злодей,
Как бронзовый сосуд и муравей.
Вот муравья сосудом придавили,
А бронзу муравей прогрызть не в силе.
И было два гулама у царя,
Красивых, словно солнце и заря;
Как солнце и луна; а ведь на свете
Им равный светоч не рождался третий.
Сказал бы ты: у них лицо одно
В другом, как в зеркале, отражено.
Мудрец очаровал юнцов речами,
Невольно овладел он их сердцами,
Пленил великодушием своим;
И юноши искали дружбы с ним.
И, сердцем чуждый низкому желанью,
Сам поддался мудрец их обаянью.
Дабы духовный охранить покой,
Беги, о мудрый, зависти людской!
Будь сдержанным, дружи с людьми простыми,
Чтоб клеветник твое не пачкал имя.
Вазир гуламов этих полюбил,
Для чистой дружбы сердце им открыл.
Завистник, дружбой возмущен такою,
Явился к шаху с гнусной клеветою.
Сказал: «Не знаю, кто он, кем рожден,
Но честно жить у нас не хочет он.
Чужак он, странник, здесь корней лишенный,
Что царь ему? Что царство и законы?
Он двух твоих рабов сердца пленил
И с ними в связь развратную вступил.
Имея власть в руках, не зная страха,
Бродяга сей позорит имя шаха,
А милостей твоих мне не забыть,
И я не мог его проделок скрыть.
Я долго сам сначала сомневался,
Пока до гнусной правды не дознался.
Один слуга мой верный наблюдал,
Как он их, улыбаясь, обнимал.
Ты сам, о царь мой, можешь убедиться!»
Вот так на свете клевета родится.
Пусть подлый злопыхатель пропадет,
Пусть клеветник отрады не найдет.
В сопернике он мелочь замечает,
Пожар из малой искры раздувает.
Три щепки подожжет, и запылал
Огонь и дом, и двор, и сад объял.
Царь выслушал донос. И запылал он,
Как на огне котел, заклокотал он.
И кровь дервиша он пролить хотел,
Но гнев смирил, собою овладел.
Вскормленного тобою человека
Казнить – постыдным числится от века.
Насильем правды в мире не добыть
И правосудия не совершить.
Не оскорбляй вскормленного тобою!
С ним связан ты и честью и судьбою.
Безумие пролить живую кровь
Того, кому ты оказал любовь,
Кого приблизил к своему айвану,
Найдя в нем доблесть, чуждую изъяну.
О всех его делах дознайся сам
И на слово не верь клеветникам.
Царь подозренъя черные скрывал,
Сам за вазиром наблюдать он стал.
Ты, мудрый, помни: сердце – тайн темница,
Коль тайна вырвется – не возвратится.
Стал он дела вазира изучать,
Изъяна отыскать хотел печать.
И вот случайно тайны он коснулся,
Вазир его гуламу улыбнулся.
Дано от неба людям душ сродство,
Не скрыть его, не утаить его.
И как не может Диджлою напиться
Водяночный, что жаждою томится,
Так на вазира юный раб глядел…
И в этом царь недоброе узрел.
Но гнев свой укротил он и спокойно
Сказал вазиру: «О мой друг достойный!
Досель светила мудрость мне твоя,
Тебе бразды правленья вверил я.
Я чтил твой дух и разум твой высокий,
Но я не знал, что ты не чужд порока.
Нет, не к лицу тебе, увы, твой сан!..
Виновен в этом сам я – твой султан.
Змею вскормившего удел печален,
Он будет, рано ль, поздно ли, ужален».
Главой поник в раздумье муж-мудрец
И так царю ответил наконец:
«Я не боюсь наветов и гонений,
У вас не совершал я преступлений.
Не знаю я, ты в чем меня винишь,
И не пойму, о чем ты говоришь!»
Шах молвил: «Чтоб исчезла тень сомненья,
Ты и в лицо услышишь обвиненье».
И, весь вазира старого навет
Открыв, спросил: «Что скажешь ты в ответ?»
Тот молвил: «Спор внимания не стоит!
Завистник под меня подкопы роет.
Он должен был мне место уступить…
И разве может он меня хвалить?
Ты, государь, сместив, его обидел…
Он в тот же час врага во мне увидел.
Неужто царь, прославленный умом,
Не знал, что станет он моим врагом?
До дня суда он злобы не избудет,
И лгать всю жизнь и клеветать он будет.
И я тебе поведаю сейчас
Когда-то мною читанный рассказ.
Невольно мне он в память заронился:
Иблис провидцу одному приснился.
Он обликом был светел, как луна,
Высок и строен телом, как сосна.
Спросил сновидец: «Ты ли предо мною
Столь ангельскою блещешь красотою?
Как солнце, красота твоя цветет,
Л ты известен в мире как урод.
Тебя художник на стене чертога
Уродиной малюет длиннорогой».
Бедняга див заохал, застонал
И так ему сквозь слезы отвечал:
«Увы, мой лик художник искажает.
Он враг мне, ненависть ко мне питает!»
Поверь, мой шах, я чист перед тобой,
Но враг мой искажает облик мой.
От зависти из злобы, как от яда,
Бежать, мой шах, за сто фарсангов надо.
Но не опасен гнев твой мне, о шах:
Кто сердцем чист, тот смел всегда в речах.
Завидя мухтасиба, как известно,
Дрожит купец, торгующий нечестно.
И так как только с правдой я дружу,
На клевету с презреньем я гляжу!»
Царь поражен был речью этой смелой,
Душа его от гнева пламенела.
«Довольно, – крикнул он, – не обмануть
Тебе меня! Увертки позабудь.
Мне не нашептано клеветниками,
Нет, все своими видел я глазами.
Средь сонма избранных моих и слуг
Ты не отводишь глаз от этих двух».
И засмеялся муж велеречивый:
«Да, это правда, о мой шах счастливый.
Скрыть истину мне запрещает честь,
Но в этом тонкий смысл сокрытый есть.
Бедняк, что в горькой нищете страдает,
С печалью на богатого взирает.
Цвет юности моей давно увял,
Я жизнь свою беспечно растерял.
На молодость, что красотой богата,
Любуюсь. Сам таким я был когда-то.
Как роза, цвел, был телом, как хрусталь,
Смотрю – ив сердце тихая печаль.
Пора мне скоро к вечному покою…
Я сед, как хлопок, стан согбен дугою.
А эти плечи были так сильны,
А кудри были, словно ночь, черны.
Два ряда жемчугов во рту имел я.
Зубов двойной оградою владел я.
Но выпали они, о властелин,
Как кирпичи заброшенных руин.
И я с тоской на молодость взираю
И жизнь утраченную вспоминаю.
Я драгоценные утратил дни,
Осталось мало, минут и они!»
Когда слова, как перлы, нанизал он,
Когда царю всю правду рассказал он,
Шах посмотрел на мощь своих столпов,
Подумав: «Что есть выше этих слов?
Кто мыслит так, как друг мой, благородно,
Пусть смотрит на запретное свободно.
Хвала благоразумью и уму,
Что я обиды не нанес ему.
Кто меч хватает в гневном ослепленьи –
Потом кусает руки в сожаленьи.
Вниманье оклеветанным являй,
Клеветников же низких покарай!»
И друга честью он возвысил новой,
Клеветника же наказал сурово.
И так как мудр, разумен был вазир,
Не позабыл того султана мир.
Пока был жив, он был хвалим живыми,
И доброе, уйдя, оставил имя.

О любви, любовном опьянении и безумстве
Глава третья

Прекрасны дни влюбленных, их стремленья
К возлюбленной, блаженны их мученья.
Прекрасно все в любви – несет ли нам
Страдания она или бальзам.
Влюбленный власть и царство ненавидит,
Он в бедности свою опору видит.
Он пьет страданий чистое вино;
Молчит, хоть горьким кажется оно.
Его дарят похмельем сладким слезы.
Шипы – не стражи ли царицы Розы?
Страданья ради истинной любви
Блаженством, о влюбленный, назови!
Вьюк легок опьяненному верблюду,
Стремись, иди к единственному чуду!
Не сбросит раб с себя любви аркан,
Когда огнем любви он обуян.
Живут в тиши печального забвенья
Влюбленные – цари уединенья.
Они одни сумеют повести
Блуждающих по верному пути.
Проходят люди, их не узнавая,
Они – как в мире тьмы вода живая.
Они подобны рухнувшим стенам
Снаружи. А внутри – прекрасный храм.
Они, как мотыльки, сжигают крылья,
И шелкопряда чужды им усилья.
У них всегда в объятьях красота,
Но высохли от жажды их уста.
Не говорю: источник вод закрыт им,
Но жажду даже Нил не утолит им.

* * *

Да, ты своим кумиром увлечен, –
Но он, как ты, из глины сотворен.
Ты свой покой утратил и терпенье,
Ты от ланит и родинки в смятеньи.
Прекрасный облик, что тебя сразил,
Весь этот мир от глаз твоих закрыл.
Когда кумир твой злато презирает –
И для тебя оно свой смысл теряет.
Весь мир готов ты для любви забыть,-
Одну ее ничем не заменить.
Любовь твоя всегда перед тобою,
Она владеет всей твоей душою.
Готов презреть достоинство свое,
Ты часа жить не можешь без нее.
Ты душу ей отдашь. Ты без боязни
Из-за нее себя подвергнешь казни.
Но коль такую здесь имеет власть
Любовь, которой суть – дыханье, страсть,
Не удивляйся истинным влюбленным,
В пучину вечной страсти погруженным!
Они любви к Извечному полны,
От суеты мирской отрешены.
Устремлены лишь к истине единой –
Пьют, на пиру расплескивая вина…
Не исцелит их никакой бальзам,
Неведом их недуг земным врачам.
«Не я ли бог ваш?» – голос им взывает,
«О да! О да!» – весь круг их отвечает,
Они в пещерах уединены,
Но благостыни пламенем полны.
Сквозь толщу стен их проникают взоры.
Они дыханьем низвергают горы.
Они крылаты, словно ветр степной;
Как скалы, немы, но полны хвалой.
Глаза их, светлым током слез омыты,
Всегда для сокровенного открыты.
Они, коней своих загнав почти,
Горюют, что отстали по пути.
Живые жаждой счастья бесконечной,
Они плывут по звездам воли вечной.
Сердца спалил кумир небесный им,
Покой и отдых неизвестны им.
Кто созерцал слепящий взгляд кумира,
Тот навсегда отверг соблазны мира.
Оков не знает на пути земном
Упившийся божественным вином.

* * *

Однажды на пиру, гостей пленяя,
Кружилась в пляске пери молодая.
Не помню:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45