Случай сам по себе банальный, но, поскольку в нашем районе в этом году был уже один факт убийства женщины мужем, необходимо будет устроить показательный суд. Ну, и конечно, по всем данным, придётся применить высшую меру.
– Хайдар Раджебов? Тот, который в Сталинабад на съезд колхозников ездил и обратно на самолёте прилетел?
– Этот самый.
– Жену убил, говорите?
– Зарезал. На редкость зверское убийство. Голова отрезана почти совсем. Две раны в грудь, и кисти рук перерезаны. Очевидно, защищалась.
– А на какой же почве, выяснено?
– Отец и соседи говорят, что уйти от него хотела. Раджебов давно уже будто бы грозил, что её прирежет, и вообще плохо с ней обращался. Есть только одно противоречащее показание женщины… как её звать?… – следователь поискал в блокноте. – Вдова Зумрат. Вот эта вдова Зумрат знает и убийцу и убитую, и говорит, что во всём кишлаке не было более дружной пары. Ни один мужчина не обращался так хорошо с женой, как Раджебов. Вот, основываясь на их исключительно дружеских отношениях и обоюдной любви, вдова отрицает возможность убийства жены Раджебовым. Но это – конечно, не доказательство. Наоборот, большинство такого рода убийств происходит именно на почве ревности.
– А свидетели есть? Видел кто-нибудь?
– Соседи слышали крик и возню. Дверь была заперта изнутри. Побежали предупредить отца. Отец, когда прибежал, натолкнулся уже в дверях на убегающего Раджебова. Хотел его задержать, но тот замахнулся на него ножом. Раджебов вернулся в кишлак к вечеру, когда на месте происшествия была уже милиция и я проводил как раз опрос свидетелей. При предварительном осмотре никаких следов на нём не оказалось. Да это и немудрено при таком дожде… Не говоря уже о том, что мог помыться и выстирать халат в первом попавшемся арыке.
– Что показывает сам Раджебов?
– Когда пришёл, – я как раз сидел в его кибитке, – Раджебов кинулся к убитой и начал громко кричать. Я, к сожалению, плохо понимаю таджикский язык. Но это обычно: позднее раскаяние. Потом, когда его взяли милиционеры, замолк и больше не вымолвил ни слова. Производит впечатление человека, испытавшего сильное психическое потрясение. Выжать из него ничего не удалось.
– Подождите, подождите, я же его недавно видел. Когда это было? По-моему, вчера, здесь, в местечке.
– В какое время, не помните? – насторожился следователь.
– Подождите, сейчас вспомню. Кажется, часа в четыре, когда возвращался с обеда. Тут, на улице, около управления. Знаете, почему запомнил? Встретил в этот день как раз двух дехкан из моего колхоза: сначала Раджебова, а потом сына Шохобдина Касымова, тоже здесь где-то недалеко от управления.
– Вы уверены, что это было вчера и именно около четырёх часов дня?
– Почти уверен.
– Видите, это очень важно. Приблизительно в это время было совершено убийство.
– Понимаете, твёрдо сказать, что это было как раз в четыре и что это был наверное Раджебов, я всё-таки не берусь. При такой погоде все кошки серы. И потом на часы я не смотрел. Могу ошибиться.
– Так. А насчёт личности самого Раджебова не сможете мне что-нибудь сказать?
– Что ж, о Раджебове знаю, пожалуй, столько, сколько и Мухтаров. Особенной политической активностью Хайдар никогда не отличался. Папаша его жены, Мелик Абдукадыров, в двадцать втором году двух красноармейцев прирезал, во дворе у него ночевали. Но это – старые дела. Мало ли чего тогда не делали по несознательности и байскому наущению. С тех пор ничего такого за ним не числится.
– А о свидетелях вы не сможете чего-нибудь сказать? О главном свидетеле, соседе Раджебова, председателе колхоза Давляте, товарищ Мухтаров дал мне самый лестный отзыв.
Комаренко молча созерцал спиральную струйку дыма.
– Знаешь что, Мухтаров, не нравится мне этот колхоз. Что мы, брат, по совести говоря, знаем о его составе, кроме того, что многие теперешние колхозники в двадцать втором году ушли в Афганистан с басмачами, а в двадцать восьмом вернулись обратно?
– Но-но, не надо преувеличивать, – обиделся Мух таров. – Мало ли кто из дехкан путался в прошлом с басмачами. Кто здесь знал толком в двадцать втором году, что такое советская власть?
– Я не об этом. Я говорю: мало ли баев, раскулачившись заранее в Афганистане, могло пролезть в такие колхозы? А сколько байских ставленников? В таких колхозах, как этот, необходимо было провести особенно большую политическую работу. Провели ли мы её в достаточной мере? Бросили ли мы туда достаточные силы? Кого?
– Ну, хотя бы Давлята.
– Помнишь, по осени ездили мы туда с тобой собрание проводить? Приехал я тогда домой, всю дорогу об этом колхозе думал. Не нравятся мне эти активисты.
– Ты про кого?
– Возьмите к примеру Шохобдина Касымова, которого мы тогда вывели из правления. Кто он, по-твоему?
– Крепкий середняк. Больше сорока баранов никто у него не помнит.
– А вот, прежде чем сюда вернуться, этот самый Шохобдин Касымов в Афганистане, в Мазар-и-Шерифе, продал приличное стадо баранов. Заверяет, будто бараны не его, а тестя. Иди проверь! А приехал к нам, в двадцать девятом году сразу в колхоз вошёл, первый ратовал… Или этот твой Давлят. Ты на меня, Мухтаров, не обижайся. Я знаю: активист и всякое такое. Но отбрось ты на минуту его активность и хозяйственные способности и сопоставь кое-какие мелкие факты. Где только какое-нибудь тёмное дело, там уже Давлят тут как тут. Возьми дело с Ходжияровым: кто принимал Ходжиярова в колхоз? Давлят. Кто рекомендовал его в партию? Давлят. Кто представлял его к почётной грамоте? Давлят… Так что со свидетелями, товарищ Галиев, будьте поосторожнее. Добейтесь лучше показаний от самого Раджебова.
Глава седьмая
Шесть экскаваторов скребли бугристое дно канала. Меж крутых отвалов текла ночь сухим паводком электрического света. Затрепыхал свисток, и экскаваторы, послушно повернув головы, застыли в напряжённом ожидании.
Кларк, скользя по камням, сбежал вниз.
– Ну, что есть? Тут тоже скала?
Андрей Савельевич поднял большой осколок породы, отколупнул кусочек ногтем, растёр в пальцах и попробовал на язык.
– Конгломерат. На вкус – вроде как глина, а начнёшь копать – камень. Экскаватор её не возьмёт, только ковши изуродуем. Придётся рвать.
– А сколько тут такой грунт?
– Вплоть до семнадцатого пикета. Как выберут девять-десять метров, так кончается галька и начинается вот эта, извините за выражение, дрянь.
– Как это есть возможно? В плане стоит галька. Весь план построен на выемку экскаваторами. Если всюду конгломерат, – весь план к чёрту. Тут геологические разведки кто-нибудь делал?
Андрей Савельевич сочувственно покачал головой.
– Знаете, как у нас все: торопись! торопись! Сегодня начал класть фундамент, завтра покрывай крышей. Вот и поторопились. Посверлили в двух-трёх местах: галька и галька… А теперь, поди, за них расхлёбывай!
– Торопись не имеет отношения. Надо торопиться и хорошо делать. Темпы и качество, да! Без темпы и без качество нет социализм.
Андрей Савельевич посмотрел на американца обалделыми глазами и ничего не ответил.
– Возьмите с каждого пикет в разны места кусок конгломерата и дайте в лабораторию. Завтра четыре часа чтобы был анализ. Сейчас перевести Менк VI на тринадцаты пикет и Бьюсайрус 70 – на девяты. Попрубуем там.
На рассвете, докопавшись до скалы, встало двенадцать экскаваторов.
Выбираясь из канала, Кларк пережёвывал невразумительную кашу из русско-английских проклятий. Он присел на камень, настрочил короткий рапорт главному инженеру и послал его нарочным на второй участок. Всё управление строительством переехало туда после окончания дождей. Отправив посыльного, Кларк зашагал в городок. Городок подкатил уже вплотную к главному сооружению и, захлестнув пустыри, разбрёлся вдоль реки длинной отарой бараков.
На головном сооружении размеренно стучали бетономешалки, возможно выстукивали цифры каких-то новых всесоюзных рекордов. Кларк устало провёл рукой по глазам. Где-то на кухне сбивают утренний гогель-могель. Серый гогель-могель, который вольют в горло магистрального канала. Головное сооружение приближается к концу. А выемка? Он нагнулся над загородившим дорогу ручьём и освежил лицо водой. Река за обрывом шумела неугомонно, как примус. Кларк так привык к её шуму, что перестал его замечать. И сейчас, расслышав его в хрупкой утренней тишине, не сразу сообразил, что это такое.
Городок медленно просыпался. На пороге бараков появлялись мужчины в цветных майках. Одни тут же справляли свои мелкие надобности, другие споласкивали сон ведром студёной воды.
«Почему не устроят здесь человеческих писсуаров? При такой близости реки ничего бы не стоило провести канализацию. Отсутствие элементарных культурных потребностей. Эти камышовые коллективные уборные можно бы показывать в музее средневековых ужасов».
Взмутив прозрачную голубизну воздуха, мимо продребезжал грузовик.
Новый барак ИТР, куда переселился из местечка Кларк, стоял на отлёте, в ближайшем соседстве с рекой. Кларк толкнул рукою дверь.
– Это вы, Джим?
– Я, Мэри. Я вас разбудил?
– Вы только сейчас вернулись? – Полозова, жмуря глаза, приглаживала взъерошенные волосы.
– Да, всю ночь – одни сплошные неприятности.
– Что-нибудь случилось? – спросила Полозова по-английски.
– На глубине десяти метров вместо гальки оказался конгломерат. Придётся рвать.
– И много?
– По приблизительным подсчётам не меньше семидесяти тысяч кубометров.
– Что вы говорите! Но ведь это очень задержит работу.
– Минимум на три месяца.
– Как же это? Неужели никто не знал об этом раньше?
– Я вот тоже спрашиваю. На основании проведённых разведок, по плану, на всём этом отрезке значится галька.
– Подождите, я сейчас вскипячу чай… Ну, и что же будет?
– Посмотрим. Послал рапорт Киршу. Пусть он решает. Придётся срочно переоборудовать всю трассу работ.
Он взял со стола белый лист и, облокотившись на стол, рассыпал по бумаге косые вереницы цифр.
– Садитесь, попейте со мной чаю. Вы очень расстроены?
– Радоваться нечему, к сроку не закончим.
– Ну, не надо сразу сдавать позиции. Может быть, ещё найдётся какой-нибудь выход. Подбросят побольше рабочих.
– Механизмов нет. Наши экскаваторы для этого грунта не годятся.
Она погладила его руку.
– Я очень рада, что вы так глубоко, по-настоящему, болеете за строительство. Вы стали совсем советский инженер: даже по три дня не бреетесь.
Он смущённо провёл ладонью по подбородку.
– Извините, Мэри, сейчас побреюсь. Это не по-советски, это просто неряшливо. Мурри говорит, что наши американские солдаты даже в окопах, между двумя атаками, находили время побриться.
– «Наши американские солдаты»? Это те, которые потрошили бошей?
– Не ловите меня на слове. «Наши» в смысле государственной принадлежности.
– Не поправляйтесь, а то запутаетесь ещё больше… Слушайте, Джим, – она закинула ему руки на шею, – у меня есть для вас две новости: хорошая и печальная. Вчера весь день вас не видела, не могла сообщить.
– Какая же это печальная новость?
– Почему вы не спрашиваете сначала про хорошую? Ввели меня в бюро комсомольского комитета. Вы не рады?
– Рад. А какая же печальная?
– Перебрасывают меня на второй участок. Придётся нам на некоторое время разъехаться, возможно до конца строительства.
– Кто ж это вас перебрасывает и почему?
– Комсомольский комитет. У Мурри уехал переводчик. Выписывать нового нет уже смысла: пока приедет, пройдёт два месяца. Нет никого под рукой, кроме меня. Это одно, не главное. А главное: назначили меня секретарём комсомольской ячейки второго участка. Подумайте только, какая большая, интересная работа!
– Я вижу, вы очень рады.
– Мне немножко грустно, что не будем жить вместе, но самой работе я очень радуюсь. Вы не понимаете, какое это большое доверие со стороны комсомольской организации. Ячейка – сто двадцать человек. Я даже боюсь – справлюсь ли с такой большой работой.
– И вы думаете серьёзно туда ехать? Переводчицей к Мурри?
– То есть как, думаю ли ехать? Я же вам говорю, что я уже назначена. Сегодня еду. Вы недовольны? Ну, Джим, не надо хмуриться. Будьте умны. Это же совсем близко, всего двадцать километров. Можем по меньшей мере раз в декаду навещать друг друга, а то и чаще. Ведь и сейчас по целым дням мы не видимся. Почему вы не хотите понять, что для меня это очень большая и ответственная работа, которую мне поручают в первый раз и с которой я должна справиться во что бы то ни стало? Ну, Джим!..
– Я не спорю, что роль постоянного адъютанта Мурри для молодой женщины – очень интересная работа. Но я считаю, что для моей жены эта работа неинтересная и неподходящая.
– Джим! Ну что это такое! Ревность? Как вам не стыдно! Неужели вы серьезно недовольны?
– Я не недоволен, а я категорически против.
– Но почему же? Потому, что мы не будем вместе, или потому, что я буду работать с Мурри?
– И по тому, и по другому. Я считаю, что Мурри имел столько же времени научиться говорить по-русски, сколько и я. А если ему не хотелось, то это не основание, чтобы моя жена покидала мой дом и служила у него переводчицей.
– «Моя жена, мой дом, наши американские солдаты» – из вас помаленьку вылезает весь ваш старый лексикон. Неприятно слушать. Ну, Джимка! Не глупи! Какой хвастун! Он мог выучить русский язык, а Мурри не хотелось! Во-первых, положите руку на сердце к скажите: выучились ли бы вы так быстро по-русски, если б не закрутили со мной романа? Да к тому же у вас было достаточно много времени, когда вы лежали больной. А во-вторых, кто же может заставить Мурри учиться по-русски, если ему, допустим, не хочется? А переводчика строительство ему дать обязано. Без переводчика он работать не может и даром будет получать деньги. Весь вопрос: нужен ли Мурри строительству, или не нужен? Вы сами хорошо знаете, что нужен, следовательно, надо поставить его в такие условия, чтобы он мог дать строительству возможно больше. Роль переводчика Мурри даже для «вашей жены», как вы изволите выражаться, не содержит ничего унизительного или несерьёзного. Это такой же участок строительства, как любой другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83