Рассказали о существе дела. Попросили посмотреть – не потерялся ли ключ от ремонтного бокса. Нет, ключ оказался на месте…
Спросили, когда Николай Дмитриевич последний раз ремонтировал там свою машину. Ах, год тому назад вы ее продали… Ясненько. А больше никто не мог воспользоваться этим ключиком?
– Ребята! – сказал подполковник милиции Петров. – Не крутите мне яйца. Ну кто в моем доме может воспользоваться этим ключом? Жена? Дочка? Не смешите меня. Давайте лучше треснем…
И выставил пару бутылок «Столичной» на кухонный стол.
Нарезал краковской колбаски, подал миску с квашеной капустой, плетеную корзинку с хлебом и…
…пошел нормальный мужской разговор о нищенских милицейских жалованьях, о несправедливых задержках званий, о подлости коллег, о дурах-бабах, о болванах-начальничках и о том, что очень скоро наступит время, когда из «ментовки» нужно будет бежать куда глаза глядят – хоть в охранные структуры, хоть в частные телохранители, хоть – в бандиты!.. Потому как в стране бардак, а дети хотят кушать каждый день…

* * *

Когда-то, по молодости лет, Николай Дмитриевич Петров был очень неплохим и думающим опером.
Вот даже сейчас, проводив гостей и пряча от глаз подальше пустые бутылки из-под «Столичной», сваливая в раковину грязную посуду после своих кухонно-милицейских посиделок, Николай Дмитриевич все думал, думал и думал…
И поэтому, когда вымотанная и усталая Лидочка еле приплелась с тренировки из бассейна домой, Николай Дмитриевич зашел к ней в комнату и тихо спросил открытым текстом:
– Где золотое кольцо?
– Какое кольцо? – От усталости Лидочка даже не в силах была сообразить, о чем спрашивает ее отец.
– Кольцо, которое вы с Толькой Самошниковым сняли с убитого вами Зайцева.
У Лидочки ноги подкосились самым настоящим образом. Она плюхнулась на кушетку, где были аккуратно рассажены ее старые детские куклы, возглавляемые огромным, вытертым до жалких проплешин плюшевым медведем, подаренным Лидочке почти одиннадцать лет тому назад к ее третьему дню рождения…
– Откуда ты знаешь? – покорно спросила Лидочка.
– Откуда, откуда… От верблюда! Кольцо у тебя?
– Нет.
– У Тольки?
– Нет, нет, что ты!..
– Где кольцо, я тебя спрашиваю?
– У тебя.
– Не понял, – насторожился Николай Дмитриевич.
– В твоей старой наплечной кобуре. На антресолях.
Утром Николай Дмитриевич дождался ухода Натальи Кирилловны на работу, а Лидочки – в школу, позвонил своему начальнику Управления на Лиговку и предупредил, что приедет попозже: вода в унитазе не уходит, и квартира вполне может быть затоплена чужим дерьмом! Вот он сейчас все прочистит собственноручно и сразу же двинет в «Управу»…
Получив «добро» от начальника спецслужбы милиции города Ленинграда и его окрестностей на ремонт собственного сортира, Николай Дмитриевич действительно вытащил ящик со всякими домашними инструментами, но к унитазу и не прикоснулся, боясь нарушить его бесперебойную работу.
Зато он прикрутил к кухонному столу небольшие тиски с наковаленкой, мощными кусачками перекусил толстый некрасивый золотой перстень и при помощи пассатижей развернул его в одну неровную линию. Начисто лишив перстень его первоначальной округлости.
Вот теперь без всяких помех Николай Дмитриевич смог прочитать гравировку на бывшей внутренней стороне бывшего перстня: «Другу Натану в день его 60-летия от друга Ивана».
Николай Дмитриевич зажег самую сильную горелку на газовой плите, взял пассатижами этот нелепый кусок золота и стал нагревать его на синем кухонном пламени.
Раскалил докрасна, положил на наковаленку и молотком стал перековывать бывший некрасивый золотой перстень во вполне симпатичную золотую пластинку. Из которой, как сказала ему вчера Лидка, потом можно будет сделать парочку тоненьких обручальных колец: одно ей, а второе – Толику. Если они им вообще когда-нибудь понадобятся…
А обычный кусочек золотого металла запросто может быть в любой советской семье! Мало ли… От бабушек и дедушек, переделанные из «николаевских» десятирублевиков конца прошлого века, за хранение которых в середине тридцатых расстреливали, а сегодня уже даже не приравнивают к статье восемьдесят восемь – «Нарушение правил о валютных операциях»…
Важно, чтобы этот кусочек золота никогда и никому ничем не напоминал тот самый толстый некрасивый золотой перстень, который очень многие видели на среднем пальце правой руки тогда еще живого Зайцева. Иначе, если подраскинуть мозгами, будет очень нетрудно вычислить тех, кто повесил эту сволочь в шестьдесят четвертом ремонтном боксе кооперативного гаража на Гжатской улице…
… А спустя еще несколько дней отыскался и молоток Зайца, которым он убивал Сергея Алексеевича…
Шестилетний пацанчик выгуливал в кустах возле самошниковского дома своего приятеля-котенка. Лазали они там по кустам друг за другом, пока пацанчик не наткнулся на этот молоток. Деревянная ручка бурая, захватанная, а сам молоток волосами облеплен – седыми и не очень.
Бабушка этого пацанчика – когда-то бессменный народный заседатель в нарсуде, дама опытная, – положила этот молоток в полиэтиленовый мешочек и – в милицию.
Там с рукоятки сняли отпечатки, прогнали через картотеку, и на тебе! Отпечатки-то Зайцева Дмитрия Васильевича, рождения такого-то, проживающего там-то. Три бесполезных привода в милицию: два за хулиганство и одно – по подозрению в квартирной краже. Вот тогда-то, когда отпускали Зайца «за недоказанностью», на всякий случай – запас карман не тянет – и «прокатали пальчики» ему! Оказалось, не зря. Хотя и поздновато…
Все это Николаю Дмитриевичу по телефону рассказали те двое из местного отделения милиции, с которыми Петров еще недавно «квасил» у себя на кухне. Николай Дмитриевич поблагодарил за информацию и попросил держать его в курсе дела. Естественно, если это не будет мешать следствию.
На что ему ответили, что следствия, по всей вероятности, уже больше никакого не будет, что «замочили» Зайцева скорее всего подельнички – там у них законы волчьи, товарищ подполковник это не хуже нас знает, и вообще рыба гниет с головы… Дело они пока прикрывают и еще раз хотят сказать Николаю Дмитриевичу спасибо за… Товарищ подполковник сам знает за что!

* * *

– Ночами я незримо ухаживал за Фирочкой Анатольевной Самошниковой в этой «психушке» на Васильевском острове и изо всех сил старался помочь ей прийти в себя. Делал я это точно так же, как когда-то пытался помочь ее старшему сыну Леше в немецком «кранкенхаузе»…
К счастью, та выездная сессия Архангельской «тройки», которая судила меня в Западной Германии за Неверие во Всемогущество Всевышнего и отказ возвращаться на Небо и лишила меня Ангельского чина и крыльев, по запарке оставила мне и возможность «Невидимости», и еще несколько Потусторонних приемчиков…
Тут Ангел увидел почти пустой стакан в моей руке и продолжил:
– …одним из которых вы, Владим Владимыч, бессовестно пользуетесь! На вас джина не напасешься…
– Нашли, чем упрекнуть, – довольно презрительно заметил я. – Как у вас язык еще повернулся?! Из-за трех капель выпивки развести такую склоку.
– Из-за «трех капель»?!! – возмутился Ангел. – Всю ночь…
– Ангел, не отвлекайтесь на пустяки и не разрушайте стройность рассказа всплесками мелкой сквалыжности. Лучше добавьте немножко джина…
– Ну, знаете!..
Тут у Ангела просто не хватило слов! Но стакан мой немножко пополнился…
– Как вы легализовались, хотел бы я понять? – спросил я, прихлебывая из стакана…
– Я не уверен, что сумею вам толково объяснить техническую сторону моего ленинградского внедрения, – сказал Ангел. – Но соединенными усилиями двух опытнейших Ангелов была выработана некая абсолютно непроверяемая легенда, с которой я и предстал перед всеми, кого вы уже знаете. А предстал я в качестве отпрыска очень дальних, уже покойных родственников ближайшего друга семьи Лифшицев – Самошниковых – Ивана Лепехина.
– Что значит «непроверяемая легенда»? – усомнился я. – Вы, предположим, утверждаете, что прибыли из Егупеца, и туда сразу же идет милицейский запрос, или еще чего лучше – от Комитета госбезопасности: существовал ли в вашем замечательном, заслуженно воспетом городе такой-то мальчик вот таких-то родителей? А оттуда…
– А оттуда, – подхватил Ангел, – моментально приходит ответ – да, существовал! И родители его существовали, и Егупец стоит на месте, чего и вам желает от имени Шолом-Алейхема!
– Каким образом?!!
– Я же предупреждал вас, что не смогу объяснить вам технику этого фокуса. Такие штуки с непроверяемыми легендами у нас даже в старших классах Школы Ангелов не проходили, Владим Владимыч. Это уже… Как бы это назвать?.. Это уже, если хотите, «высший ангельский пилотаж»! Такие трюки под силу только очень опытным Ангелам-Хранителям…
– Минутку! Но, насобачившись делать «такое», можно же докатиться черт знает до чего! Тут вам и промышленный шпионаж, и политические интриги, и коммерческий разбой – с гарантией совершенной безопасности!
– Владим Владимыч! Я же вам рассказываю о делах, «творимых» Ангелами-Хранителями, а не разбойниками с большой дороги! – нервно возразил мне Ангел.
– Но вы же сами говорили, что часть Ангелов, оставшихся не у дел, прекрасно вписалась в сегодняшнюю Земную жизнь, изменила окрас крыльев и стала заниматься хрен знает чем!
– Я и сейчас это утверждаю. И чтобы быть до конца Справедливым, спешу доложить вам, что Всевышний, к которому, как вы знаете, у меня очень много претензий, лишил всех этих переметнувшихся бывших Ангелов способностей «творить» что-либо вообще! Кого-то лишил всего ассортимента трюков, кому-то оставил возможность творить только деньги. И если когда-нибудь правительство рискнет проверить их легенды – сделать это будет проще пареной репы. Как говорил старый Ангел-Хранитель – Руководитель моей Наземной практики.
Я усмехнулся:
– Мне еще очень понравилось, что ваш старый Ангел говорил: «Окей!» Это несколько примиряет меня с утверждением о существовании «Потустороннего мира». Простите, Ангел, но я грубый реалист…
– Я тоже, – заметил Ангел. – Поэтому я сейчас еду с вами в купе «Красной стрелы», а не «…по небу полуночи Ангел летел…». Будете слушать дальше или продолжим спорить ни о чем?
Я не ответил. Раздернул плотные оконные занавески и увидел, как, обгоняя нас, за окном уже вовсю несется рассвет нового дня.
Я отчетливо представил себе, как не хочет сейчас просыпаться моя Катька! Как, еще не выпутавшись из глубокого и теплого сна, она проклинает себя за свой вчерашний искренний порыв встретить меня на вокзале, когда я вечером, перед отъездом, звонил ей из Москвы…
Я все это себе живо вообразил и даже авансом слегка обиделся!
– Будет вам клепать на ребенка, – улыбнулся Ангел! – Она уже давно стоит перед зеркалом и вовсю сандалит свою хорошенькую мордочку каким-то невероятным количеством косметики…
– А вы откуда знаете?! – окрысился я.
«Мало того, что он без разрешения влез в мои мысли, он еще умудрился подглядеть за нашей полуодетой Катькой!» – подумал я.
– Да одета она уже, одета! Успокойтесь. Будете слушать? У нас всего лишь час в запасе.
Я снова посмотрел в окно. Мимо нас низко пролетали клочки утреннего тумана.
– Рассветные истории лучше всего видеть собственными глазами, – решительно заявил я.
Ангел пожал плечами:
– Какие проблемы? Устраивайтесь поудобнее. И пожалуйста, оставьте стакан в покое. Не будете же вы вторгаться в То Время со своей посудой?
Я поставил стакан с остатками джина на столик, прилег на подушку, прикрыл глаза, и в ту же секунду…

* * *

…небольшой экран моего сознания стал заполняться массой бритоголовой мальчишни в единой тюремно-сиротской форме…
В уши стал вползать гул голосов, сквозь который внезапно прорезался истошный крик:
– Самоха!!! Самоха!.. Тебя отец Михаил зовет!..
Часовенка, строительством которой руководил священник местного прихода отец Михаил, а бригадиром строителей был заключ… воспитанник колонии усиленного режима Анатолий Самошников, статья сто восьмая, часть вторая, была уже закончена и торжественно освящена в присутствии начальства колонии для несовершеннолетних преступников и прибывших из Ленинграда представителей Главного управления внутренних дел и Областного отдела народного образования.
Симпатичная часовня четко и благостно впечатывалась в фон высокого серого бетонного забора с витыми спиралями колючей проволоки по самому верху.
Открытие и освящение часовни случайно совпали с указом о частичной и выборочной амнистии, что позволило отцу Михаилу всенародно объявить это Волей Божьей!..
При этих словах отца Михаила две сотрудницы ОблОНО и один полковник милиции, боязливо поглядывая по сторонам, стыдливо перекрестились.
М-да… В То Время – начало девяностых – обращение к Богу еще не стало таким массовым и фальшивым явлением, как в последние несколько лет, и поэтому я ничуть не усомнился в искренности этих троих смельчаков…
– Звали, Михаил Александрович? – негромко произнес Толик за спиной у отца Михаила.
Тот вздрогнул от неожиданности, повернулся.
– О Господи… Как ты меня напугал, Анатолий. Я и не слышал, когда ты подошел, – улыбнулся священник.
– Это они могут! – сказал один высокопоставленный ленинградский милиционер в штатском, дохнув на отца Михаила хорошим коньяком. – А вот чтоб священнослужителя «отцом Михаилом» или, на худой конец, «батюшкой» назвать, так это у них, вишь ли, язык не поворачивается!
Вгляделся в слегка семитские глаза на русопятой физиономии Толика-Натанчика, заподозрил неладное и добавил с нехорошей улыбочкой:
– А может, тебе какая другая вера это не позволяет?
Толик посмотрел в сторону, тоскливо ответил:
– Нет у меня никакой веры.
Отец Михаил положил руку на плечо Толика, сжал покрепче, сказал ласково тому, в штатском:
– Он мальчик уважительный, хороший. Часовню строил. Вы уж извините нас. Пойдем, Анатолий, пойдем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36