А. и своей бабушки Лифшиц Л. А., убитых при невыясненных обстоятельствах… Это – раз.
Второе: Самошникова Эсфирь Анатольевна (по паспорту – Натановна), дочь убитой Лифшиц Л. А. и жена убитого Самошникова С. А., по просьбе своего сына Самошникова А. С. не стала захоранивать эти урны в предложенных ей местах, а отвезла урны к себе домой. После чего Самошников Анатолий Сергеевич был возвращен в колонию, а его мать – Самошникова Эсфирь… не то Натановна, не то Анатольевна – с тяжелым психическим расстройством была госпитализирована в клинику неврозов имени Павлова по адресу Васильевский остров, 15-я линия, дом номер четыре.
В течение полутора месяцев пребывания в этой клинике уход за больной осуществлялся, помимо штатных сотрудников клиники имени Павлова, исключительно членами семьи сотрудника милиции подполковника Петрова Николая Дмитриевича: его женой Петровой Натальей Кирилловной и их дочерью – бывшей знакомой осужденного Самошникова А. С., ученицей седьмого класса Петровой Лидией Николаевной…

* * *

– Простите, что перебиваю вас, Ангел, – сказал я, прихлебывая «ангельский» джин и постепенно приходя в себя. – Но у меня сразу же возникают два вопроса.
– Пожалуйста, Владим Владимыч.
– Объясните мне, почему вы, сами назвав этот период чудовищным, а я бы добавил – трагическим, рассказываете мне об этом каким-то гнусным протокольным языком, старательно сохраняя в своем рассказе немеркнущий стиль детального доноса? Затем второй вопрос…
– Секунду, Владим Владимыч! – прервал меня Ангел. – Сразу же отвечаю на первый: уж если на то пошло, то это стиль не доноса, а «донесения». Я вам почти дословно процитировал донесение сотрудника отдела Комитета государственной безопасности Калининского района города Ленинграда своему непосредственному начальнику. Какой нормальный, человеческий пересказ, исполненный горечи справедливых и трагических эмоций, может соперничать по точности и лапидарности с обычным служебным донесением оперативника, честно исполняющего порученное ему задание?!
– Значит, к этому двойному убийству подключился и КГБ?
– Нет, – ответил Ангел. – Комитет, как и эта сволочь Заяц, был введен в заблуждение лихой газетной строкой о возможном перемещении огромных по тем временам денег из Западной Германии на территорию Советского Союза!.. И естественно, вел в этом направлении собственную разработку. Пока не убедился в подлости автора заметки и идиотизме собственных предположений…
– Откуда вы про все это знаете? – напрямую спросил я.
– Работа у меня такая, – коротко ответил Ангел. – И второе: вас смутила фраза – «…убитых при невыясненных обстоятельствах». Так?
– Да…
– В тот момент, к несчастью, это было правдой… Замордованная диким количеством уголовных дел славной эпохи мелкого капитализма начала девяностых годов, милиция так и не смогла никого отыскать. Такой вот классический «висяк», как говорят симпатяги-сыщики из сериала «Улицы разбитых фонарей». Арестовали поначалу двух грузчиков и водителя той мусороуборочной машины, под шум которой Зайцу так легко удалось выскользнуть из квартиры Самошниковых. Продержали несколько суток, потрясли их, да и выпустили «за недоказанностью».
Я зло опрокинул остатки джина в глотку, запил неизвестно откуда появившимся горячим чаем, уже с лимоном и с сахаром, и сказал:
– А Заяц остался безнаказанным!..
Тут Ангел как-то очень нехорошо ухмыльнулся и возразил мне:
– Э, нет!.. Заяц был вычислен и казнен.
И в его голосе неожиданно прозвучали жестокие и мстительные нотки, так не соответствующие моим любительским представлениям об «ангельских» голосах.
– Слава Богу!.. – машинально воскликнул я.
– Вот уж КТО был тут совершенно ни при чем! – тут же проговорил Ангел. – Уж если кому и нужно поклониться в пояс, так это Лидочке… Лидочке Петровой.
Помолчал, словно раздумывал, говорить или не говорить, и добавил:
– И Толику-Натанчику…
– Как?! – поразился я.

* * *

Сексуально-половой опыт Зайца исчислялся полугодом и не блистал разнообразием.
Шесть месяцев тому назад соседка Зайцевых по лестничной площадке, владелица однокомнатной квартиры, сорокалетняя алкоголичка Тамарка, ничего не соображая, накинула драный халат на свое голое, дряблое и дурно пахнущее тело, вышла на лестницу, ухватилась за собственную дверь, чтобы не упасть, и увидела идущего к себе домой Зайца.
– Эй, пацан!.. – окликнула она его. – Выпить есть?..
– Нет, – ответил Заяц и в распахнувшемся халате узрел отвислые Тамаркины груди с коричневыми сосками и толстые желтые ляжки.
– Чего зыришь? – сказала Тамарка. – Волоки поддачу на похмела – отсосу в лучшем виде.
Так с бутылки портвейна «Алабашлы» для Зайца началось постижение Извечного.
Обычно после первого стакана Тамарка отключалась, и Заяц уже ползал по ней, как хотел. Иногда даже лупил ее, чтобы она очнулась и стала подавать хоть какие-нибудь признаки половой жизни.
Зато у стихийного базарчика около станции метро «Академическая», где вечерами собирались такие же, как и Заяц, пятнадцатилетние «отморозки», Заяц со своими бесстыдно-подробными «трахательными» рассказами был в большом и завистливом почете. Тем более что в этих легендах-сказках для онанистов каждый раз присутствовали самые разнообразные объекты Зайцевых упражнений – девочки «целки-невидимки», и опытные красотки-стюардессы, и богатые зрелые матроны, так охочие до юного Заячьего тела… И даже одна молодая жена генерала. Имен Заяц не называл – мужчина должен оставаться мужчиной. Только говорил, что шворил их как хотел – во все дырки!
На самом же деле все легендарные дамские персонажи из рассказов Зайца о половых утехах имели одно и то же опухшее от пьянства лицо сорокалетней несчастной Тамарки – грязной, неизлечимо больной алкоголизмом, вконец спившейся бабы.
Больше у Зайца никогда никого не было. В этом смысле.
Поэтому, когда Заяц, болтаясь вечерком у «Академической», неожиданно увидел Лидочку Петрову, он буквально прибалдел!
После того, что произошло в квартире Самошниковых, Заяц какое-то время отсиживался под Вырицей – у бабки. Проведал старуху, помог по хозяйству.
Первые пару недель на каждый стук вскакивал, руки тряслись, сердце из груди выпрыгивало…
Ночами во сне кричал, плакал, дергался, дышал тяжело.
– Ты чего? – удивлялась бабка.
– Живот разболелся, – отвечал ей Заяц.
А сам все пытался вспомнить – куда он тот молоток выбросил? То, что он его, с окровавленной ручкой и прилипшими седоватыми волосами, кажется, выкинул, – это он вроде бы помнил… А вот куда, когда – совсем из башки вылетело. Как отрезало. Бывает же…
На третью неделю затих, только еще во сне разговаривал. А днем все перстень тот золотой втихаря примерял.
А потом и вовсе вернулся в Ленинград. И снова зачастил к кинотеатру «Современник» и к станции метро «Академическая», где кучковались свои – «деловые».
Слова «крутой», «прикольный», «продвинутый» в то время еще не появились в журналистском словаре «великого и могучего». Они только-только входили в полублатные и частно-торговые круги.
Но после того, как Заяц раздробил голову взрослому мужику и задушил старуху еврейку (при вскрытии выяснилось – он ей еще и шейные позвонки сломал!..), он вполне законно мог называть себя «крутым». Но где? Кому об этом скажешь?! Тамарке? Так она по пьяни и не врубится, лярва старая… Да и не будет ее теперь долго.
Заяц, как вернулся от бабки из-под Вырицы, тут же захотел потрахаться. Взял в магазине пузырь портвешка «Три семерки», позвонил к Тамарке, а той и нету. Отправили, беднягу, на принудительное лечение.
Пошел к «Академической», с одним корешком приняли из горла этот портвешок, и тут Заяц увидел выходящую из метро Лиду.
Из-под зазывно коротенькой расклешенной юбочки выглядывали замечательно красивые Лидкины ноги. Вся ее стремительная, ладненькая, рано сформировавшаяся фигурка произвела на Зайца неизгладимое впечатление!
И пошел Заяц за Лидочкой по всему Гражданскому проспекту до улицы Фаворского, где жили Петровы.
Шел хмельной и распаленный – все воображал, как будет задирать ей юбчонку, трусики стаскивать, как вломится в нее, как…
А если «по-хорошему» не даст, так Заяц и «перо» к боку может приставить… Не посмотрит, что ее пахан в ментовке амбалит. Куда она, сучка, денется?! Это еще доказать надо, что не по «обоюдному согласию»… Заяц – крутой! Заяц подкованный – будьте-нате!
Но Лидочка уже заметила идущего за нею Зайца и крепко сжала в кармане милицейский баллончик с «Черемухой», которым ее снабдил отец за счет спецслужбы Главного управления внутренних дел Ленинграда и Ленинградской области.
Шел Заяц за Лидочкой Петровой и думал, что если так уж получилось, что, замочив Толькиного пахана и бабку, он вроде как бы начал мстить Самохе за тот удар отверткой в живот, то вот и эту телку Толикову нужно будет отхарить так, чтобы все пацаны об этом узнали, тогда Самоха закается за отвертку хвататься!.. А то пацаны вчера базарили, что вроде малолеткам амнистия корячится и этот хмырь болотный Самоха вполне может до срока выскочить. Говорят, его даже на похороны привозили под конвоем.
Вот когда Заяц вдруг почувствовал, что панически боится встречи с этим полужидком – Толькой Самохой! Его даже затошнило от страха, но…

* * *

… Но тут я прервал Ангела:
– У меня такое впечатление, Ангел, будто мне насильственно поменяли соседа по купе.
– То есть? – не понял Ангел.
– В рассказе об этом страшненьком и омерзительном Зайце я слышу другой голос, иную лексику… Целые фразы – будто выдернуты из отвратительного мира пятнадцатилетних Зайцевых, которым, наверное, и по сей день несть числа…
– Тут вы ошибаетесь, Владим Владимыч, – не согласился со мной Ангел. – Сегодня и лексика сменилась, и детки стали другими – с приглушенными эмоциями, расчетливее, прагматичнее. Может быть, от этого – еще страшнее. А то, что в моем рассказе вам послышался чужой голос и иной язык, так это вы в очень небольшой степени услышали самого Зайца, ощутили ход его мыслей… Как говорится, «для полноты постижения внутреннего мира героя». Еще раз повторяю: в очень небольшой степени! Не вошли в его Заячий мир, а всего лишь прикоснулись к самому его краешку…
– Ага… Понятно, – сказал я, прихлебывая остывший чай. – Но этого прикосновения мне оказалось вполне достаточно.
– Я так и думал, – кивнул мне Ангел. – На чем мы остановились?
– Вы сказали, что Зайца даже затошнило от страха, но… И тут влез я.
– Ясно! Будете дальше слушать или передохнёте?
– Я весь внимание.

* * *

… Однако впереди Зайца шли такие прелестные ножки, что Заяц подавил в себе мучительное состояние испуга от возможной встречи с Толиком Самошниковым и решительно окликнул Лидочку:
– Эй, Петрова!
Лидочка словно ждала этого окрика. Остановилась, повернулась к Зайцу, сказала насмешливо:
– Вот и ладушки!.. А то я все думаю – чего это Заяц от самого метро за мной плетется? Может, чего сказать хочет?
Заяц подошел к ней. В холодном воздухе почувствовал тонкий аромат взрослых, женских духов, которые ко дню рождения Лидочке подарила Эсфирь Анатольевна.
Потянул Заяц носом, блаженно прикрыл глаза и, не скрывая своего восхищения, сказал фразу, исполненную глубочайшего и многогранного смысла:
– Ну, ты даешь, Петрова!
На что Лидочка приветливо улыбнулась Зайцу и тут же ответила:
– Но не всем.
Начиная с пятого класса у девчонок это была «школьно-домашняя» заготовочка, но действовала она на мальчишек безотказно!
Заяц заржал, придал голосу искусственную хрипотцу, эту обязательную блатнячковую детальку, и спросил с ухмылочкой:
– Ну а мне?
Лидочка подавила приступ отвращения, зачем-то еще приветливее включилась в игру. Не понимала – зачем, но откуда-то знала: «Сейчас так нужно!..»
Заяц шикарным жестом достал из кармана пачку «ВТ» и зажигалку:
– Айда за киоск, покурим.
– Бросила, – сказала Лидочка.
– Давно? – весело спросил Заяц.
– Четырнадцатый год уж пошел.
Заяц осмыслил шуточку, рассмеялся шагов через десять:
– Ну, давай, я покурю в затишке. Побазарим…
– Некогда, Заяц, некогда, домой пора.
– Чего ты все Заяц и Заяц?.. Я же – Митя.
– Ну, Митя, – согласилась Лидочка. – Какая разница, Заяц?
– Я провожу?
– Проводи, черт с тобой.
Заяц почти уверовал в успех своего будущего полового предприятия и подумал: «Недельку сам ее буду дрючить, а потом соберу пацанов, и на „хор“ пустим. То-то Самоха обрадуется, когда узнает, как его сучку в очередь драли!..»
Дошли до Лидочкиного дома, остановились у подъезда. На лестницу Лидочка Зайца не пустила.
– Отец выйдет – никому мало не будет, – сказала Лидочка, точно зная, что отец сегодня до утра не вернется домой.
– А ты откуда так поздно? – спросил Заяц.
– С Васильевского. Из больницы, – устало проговорила Лидочка. – Ты разве ничего не знаешь про Самошниковых? Брат не говорил?
– Чего-то слышал… – У Зайца даже спина похолодела. – Но меня в это время в городе не было. Я ничего не знаю…
«ОН УБИЛ!!!» – вдруг промелькнуло в голове у Лидочки.
Заяц раздергался, снова достал сигареты. Нервно прикурил от зажигалки, и вот тут, при свете грязной, слабенькой лампочки, висящей под козырьком подъезда, Лидочка увидела на правой руке Зайца, на среднем пальце, хорошо знакомый ей толстый некрасивый золотой перстень!..
Тот самый перстень, который месяц тому назад еще живая, не убитая Любовь Абрамовна показывала Лидочке и рассказывала о нем грустную семейную историю. Историю именно этого толстого золотого не очень красивого кольца…
Внутри у Лидочки все затряслось, задребезжало, истошный крик буквально рвался у нее из груди, но она с величайшей мукой сдержала себя, потрясенно покачала головой и мягко взяла правую руку Зайца в свои теплые ладони.
Подняла руку Зайца с кольцом к несильному свету лампочки, освещавшей подъезд, сказала медленно, распевно:
– Ну ты и крутой, Заяц… Ах ты ж Заяц, Заяц… Ну, крутизна!.. Так ты, говоришь, – Митя?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36