– Достать – это значит у кого-то отнять. Этот способ разрушал нравственные устои всей нашей Системы. Оставалось два выхода – заработать или выиграть. Я тут же подсчитал: чтобы Лешка Самошников смог заработать десять тысяч марок для того посольского подонка, ему пришлось бы за два года выступить в «Околице» двести девяносто шесть раз (из расчета – три раза в неделю!) и спеть две тысячи девятьсот шестьдесят русских романсов – по десять штук за вечер. И прочитать столько же стихотворений Блока, Мандельштама и Заболоцкого!.. Тогда за два года он получит четырнадцать тысяч восемьсот марок, из которых четыре восемьсот должен будет отдать Грише Гаврилиди как своему менеджеру. Но на это ушло бы два года! А посольский жучила–«инспектор» улетал в Москву уже через пять дней. Оставалось только выиграть эти деньги. Тем более что утром у Лори, когда внизу моего живота полыхал пожар неутоленных мальчишеских желаний… Не очень пышно?
– Для «неутоленных желаний» – в самый раз, – уверенно сказал я.
– Так вот, когда утром я услышал, как Лори предложила Лешке поехать на ипподром, я уже тогда немедленно связался с нашим Небесным «Отделом Ангелоинформатики» и получил все материалы о бегах и скачках в закодированном виде. Половины не понял, а в половине разобрался, слетал на ипподром – ознакомился с обстановкой, а уже потом в Бонне, когда этот… «спецдипломат» запросил десять тысяч, мне и пришла в голову идея с «завтрашней газетой» для Лешки… Ну а все остальное вы сами видели. Эта же газета сработала, когда Леша Самошников попытался свести счеты с Жизнью.
Мне уже давно хотелось в туалет – слишком много жидкости я влил в себя в эту ночь, но я никак не мог пересилить свою неугомонную старческую тягу к познанию таинственных явлений! Вполне вероятно, что во вразумительных ответах на мои бестолковые вопросы я всегда подсознательно искал надежду на продолжение собственной жизни вопреки естественным срокам, отпущенным нам природой и стоптанным здоровьем. Но с каждым годом ответы становились все менее вразумительными, а мои вопросы – все более бестолковыми. И все же, и все же!..
– Но как вы узнали победителей еще не состоявшихся заездов?!
Легко представить себе, что произошло бы со мной, если бы Ангел пустился в подробные и пространные объяснения Необъяснимого! Но к счастью, он был краток:
– Владим Владимыч, дорогой вы мой… А каким образом я сейчас помогаю вам гулять из Одного Времени в Другое?.. В каждой профессии существует свой набор технических средств и приемов. И вообще, идите вы наконец в туалет! А то получится как в старом еврейском анекдоте – «…у вас лопнет мочевой пузырь, и вы обварите себе ноги».
… Когда я вернулся в наше купе и облегченно брякнулся на постель, Ангел спросил:
– Вы сами когда-нибудь играли на бегах?
– Ни в жисть, – ответил я.
– А на ипподроме бывали?
– Один раз, лет сорок тому назад, в Москве. С барышней, которую безуспешно пытался склонить к греху, обедал в ресторане ипподрома на Беговой. Помню, был сильно «взямши», а посему грех в очередной раз не состоялся.
– Но что-нибудь о бегах, о скачках, о системе ставок, о легендарных выигрышах и трагических проигрышах вы, надеюсь, слышали?
– Что-то я, конечно, читал, видел на экране. Но это всегда носило некий мелодраматический или детективный характер. «Фаворит» Дика Френсиса, какие-то рассказы Иоанны Хмелевской, «Чемп» Франко Дзеффирелли с потрясающим Джоном Войтом и гениальным мальчиком лет семи – забыл имя!.. – в двух главных ролях. Что-то еще… Не помню, Ангел.
– Жаль, – закручинился Ангел. – Тогда вам на том немецком ипподроме делать нечего. Попытаюсь рассказать вам про тот день самыми простенькими и доступными словами, а когда игра закончится, я отпущу вас в То Время, чтобы вы сами могли увидеть дальнейший ход событий. Хорошо?
– Прекрасно, – сказал я, поудобнее укладываясь.

* * *

– Для начала – маленький ликбез, – сказал Ангел. – Все сведения – из материалов, полученных мною в тринадцатилетнем возрасте Сверху и в тот самый единственный день моего пребывания на ипподроме вместе с Лешей и Гришей. Больше я на ипподромах ни разу в жизни не бывал по причинам, которые вы поймете позже. Итак: в «игровой» день при хорошей погоде на ипподроме собирается несколько тысяч человек. Ипподром – это особый замкнутый мир. Публика самая разношерстная! Естественно, что этот мир криминализирован в совершенстве. В день от восьми до пятнадцати заездов. В каждом заезде до пятнадцати лошадей. Дистанции заездов зависят от возраста лошадок – тысяча двести метров, тысяча шестьсот – миля и две четыреста. Самое главное – ставки! В ставках сумасшедшее разнообразие комбинаций. На том ипподроме существовал некий лимит ставок. Вы могли поставить на один заезд не меньше двадцати и не больше пяти тысяч марок. Новичкам рекомендуется примитив: «одинар» – ставка на победителя забега. Определение выигрыша препростейшее. Объем ставок делится на сумму билетов, в которых угадан правильный приход лошади к финишу. Сообразили, Владим Владимыч?
– Почти, – честно признался я. – Значит, если какая-нибудь кобыла Дунька, которую никто в расчет и не принимал, вдруг неожиданно для всех обойдет фаворитов этого забега, то сумасшедший тип, который сдуру поставил на эту Дуньку, получит огромную сумму денег?
– Совершенно верно! – воскликнул Ангел. – И наоборот: все поставили на какого-нибудь элитарного жеребца Молодца, тот пришел, конечно, первым, и каждый поставивший на него получает копейки… Хорошо, если при своих останется. Уяснили?
– Более чем.
– Вообще-то бега – это, как сейчас помню, поразительное зрелище!.. Ваш коллега и тезка Владимир Владимирович Набоков когда-то сказал: «Если бы к нам прилетели инопланетяне, они решили бы, что Земля – планета деревьев и лошадей, потому что не встретили бы здесь ничего красивее»…
– Батюшки светы! – воскликнул я. – Как вы образованны, Ангел! С ума сойти…
И по привычке подумал: «Вот такого бы парня нашей Катьке!..»
Но тут же задавил в себе эту шкурническую мыслишку. Вспомнил, старый дурак, что Ангел вот сейчас прочтет это мое невысказанное и я буду себя чувствовать полным идиотом! Не хватает мне еще на старости лет заниматься «этими» Катькиными делами!..
Однако Ангел был не только хорошо образован, но и превосходно воспитан. Ни словом, ни жестом он не дал мне понять, что просек мой дурацкий внутренний всплеск. И я слегка успокоился.
– Так как же прошел первый заезд? – спросил я.
– Первому заезду предшествовало много событий, – ответил Ангел. – Лешка и Гриша специально приехали на ипподром почти за час до начала бегов, или, как их там называли, – «рысистых испытаний». На этом настоял осторожный и расчетливый Гриша. «Чтобы понять, с чем это кушают», – сказал он. Лешка молчал. Еще не вышедшая и не напечатанная газетка уже со вчерашнего вечера лежала у него под рубашкой на груди, изредка предательски шелестела при Лешкиных движениях, щекотала Лешку и сообщала ему нервную дрожь, которая, не скрою, передавалась и мне. И хотя я – то был совершенно уверен в успехе дела, нервничал я чудовищно… У меня просто кончики крыльев тряслись от волнения! Гриша усадил Лешку на дешевые места, а сам умчался куда-то. Куда – я понятия не имел. Не скрою, в тот день на Гришу Гаврилиди мне было наплевать. Мне важны были Лешкино спокойствие и удача, которые, как мне казалось, я достаточно подстраховал, сотворив вчера сегодняшнюю газету с перечнем победителей всех десяти заездов. Вы согласны?
– Безусловно! – горячо согласился я с Ангелом.
– В конце концов, Владим Владимыч, я был послан Вниз Ученым Советом Школы Ангелов-Хранителей на практику именно к Алексею Самошникову, и здесь, Внизу, я отвечал за него уже перед всем Небом, перед Самим Господом и в первую очередь – перед самим собой! Потому что привязался к нему, как мне тогда казалось, на веки вечные. Когда же до первого забега, до первого удара в колокол оставалось минут двадцать, прибежал запыхавшийся Гриша Гаврилиди, принес Лешке картонную тарелочку с ужасно аппетитной жареной колбаской и кетчупом, а в бумажном стаканчике вполне приличный кофе.
С собой Гриша привел странного человека лет пятидесяти пяти. Человек был одет в сильно поношенный синий клубный пиджак с тусклыми «золотыми» пуговицами, в серые старенькие, но тщательно отглаженные брюки, не очень свежую рубашку с желтеньким галстуком-бабочкой, а на ногах у него были почти новенькие кроссовки фирмы «Фила». Без носков.
– Знакомься, Леха, – радостно сказал Гриша. – Это Виталий Арутюнович Бойко. Можно просто Арутюныч. Уже девять лет здесь кантуется. С Москвы.
– Из Москвы… – в тысячный раз поправил его Лешка.
– Нехай «из». А это, Арутюныч, заслуженный артист РэСэФэСэРэ Алексей Самошников.
– Как же, как же! – восторженно соврал Арутюныч и протянул Лешке руку. – Очень, очень наслышан!.. Когда-то это был мой мир – ипподром на Беговой, Михал Михалыч Яншин, Крючков Николай Афанасьевич, Ванечка Переверзев!..
– Никакой я не «заслуженный», – смутился Лешка. – Здравствуйте.
– Леха, – зашептал Гриша, таинственно оглядываясь по сторонам, – у этого Арутюныча здесь все схвачено!.. Всякие там жокеи, наездники, тренеры, конюхи… Он здесь свой человек и с этого живет! Мы счас врезали по пивку, я угощал, у него мелких не было, так с им все здоровкались, я не знаю как! А один хмырь сказал: «Арутюныч – легенда ипподрома…» Чуешь?! Он согласился нам помогать… То есть наводить на «верняк»! Он нам будет говорить, на кого ставить. И всего за пять процентов…
Арутюныч откашлялся, выпятил свою грудку, красиво наклонил голову:
– Я, если позволите, Алексей… Виноват, как по батюшке?
– Просто – Леша.
– Я, если позволите, Лешенька, легенда не только этого ипподрома, но и московского, – скромно расширил границы своей популярности Арутюныч «с Москвы». – Меня сам Тимофеев боялся!..
Тут Гриша стал выгребать из карманов кучу разных разноцветных красивых бумажек и буклетов.
– Вот, – сказал Гриша, – это Арутюныч велел держать в руках. Тут программки сегодняшних бегов, информации про наездников, про лошадей все сказано – чего, где, когда… Всякие скаковые биографии, престижи лошадей… Короче, мы в порядке!
– Со мной, Алешенька, как за каменной стеной, – ласково заверил Арутюныч.
Знаете, Владим Владимыч, когда я это услышал, я дико перепугался за успех дела! По материалам, присланным мне Сверху, я уже все знал об ипподромных «жучках», «советчиках» и разномасштабных жуликах всех ипподромов мира. И сейчас мне было необходимо сурово оградить Лешку от малейшей попытки этого потасканного Арутюныча оказать хоть малейшее влияние на предначертанный мною ход событий!
Только я было собрался применить одно сильнодействующее средство из нашего ЭВАА – «Экстренного Волевого Ангельского Арсенала», – как вдруг совершенно неожиданно Лешка Самошников перестал трястись от волнения и заявил Арутюнычу и Грише Гаврилиди твердым, хорошо поставленным голосом:
– Никаких советов. Мы будем играть так, как этого захочу я.
Арутюныч мгновенно произвел переоценку своих услуг:
– Хорошо… Пусть не пять, пусть три процента! Для такого человека…
– Стоп! – жестко прервал его Лешка. – Сколько вы рассчитывали сегодня заработать у нас? Быстро и честно!
Так как Арутюныч уже давно отвык что-либо говорить честно, а Лешкин тон и напор не оставляли ему иного выбора, то впервые за много лет он честно ответил:
– Марок двадцать…
– Гриша, дай Виталию Арутюновичу двадцать марок и поблагодари его за желание нам помочь, – непререкаемо произнес Лешка и решительно откусил большой кусок жареной колбаски.
Потрясенный Гриша Гаврилиди безропотно вынул из бумажника двадцать марок и протянул их старому ипподромному «жучку» в бабочке и кроссовках.
– А теперь, – продолжал Лешка ледяным тоном, запивая колбаску горячим кофе, – пойди, Гриша, в кассы и поставь в первом заезде на Дженифер сто марок.
Арутюныч в ужасе схватился за голову:
– Сто марок на эту клячу?!! Что вы делаете?! Это же кошмарная профанация!!! – простонал он и, от греха подальше, постарался моментально исчезнуть.
– Сто марок, Леха… – Гриша был вконец раздавлен. – Стольник!
– Да. Пойди и поставь на Дженифер сто марок, – с металлом в голосе повторил Леша Самошников.
Я только диву давался, Владим Владимыч!.. Впервые я видел Лешку таким уверенным в себе и непреклонным. Ах, как я им гордился, как желал ему удачи, которая, может быть, вернет его домой – в Ленинград…
Сейчас я могу вам признаться, что, сочинив «завтрашнюю газету», я грубо нарушил одну из важных статей КАХа – Кодекса Ангелов-Хранителей. Это, знаете ли, что-то среднее между «Уголовным кодексом» и «Уставом внутренней службы»… Так вот, КАХ категорически запрещал Ангелам-Хранителям искусственно создавать заведомо неправедные или безнравственные ситуации даже во спасение Охраняемого! Я же своей «завтрашней газетой» заставил Лешку Самошникова отказаться от самоубийства за две минуты до его вероятной гибели, но в то же время вконец попрал запретительную статью КАХа! Я обеспечил Лешке возможность получения денег по заранее известному списку победителей завтрашних бегов, что было явно неправедным, а затем спровоцировал безнравственную дачу взятки должностному лицу. И совершенно не важно, что это «лицо» было мордой подонка и чиновного бандита, а моя мальчишеская, довольно остроумная выдумка с газетой уберегла Нашего же Общего, Опекаемого Небом Алексея Самошникова от смерти. И могла вернуть Лешку в Ленинград, домой, к родным и любимым. Ко всему тому, из чего и состоит так называемая родина… Тогда я ни о каком КАХе и не думал. Я был занят только вызволением Лешки из беды, в которую он попал по собственной дурости. Мне очень нужно было вернуть его домой! Что-то мне тогда подсказывало, что цепь семейных несчастий Самошниковых еще не размоталась до конца. Что-то им еще грозит… И хорошо было бы, чтобы Лешка к этому времени был уже дома!
Ангел замолчал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36