– В нашей команде есть сотрудники, только начавшие набирать баллы, – сказал он, – и есть опытные полицейские, которые, конечно же, считают, что всё уже повидали. – Он окинул взглядом комнату, умудрившись зацепить глазами всех и каждого. – С самого начала я хочу внести ясность. Мы строим свою работу на фактах, а не на допущениях, инстинктивных чувствах или неопределенных признаках.
– Сэр, – пробормотал Танстолл, съежившись на стуле.
– Патологоанатом не готов назвать причину смерти, не получив результаты токсикологической экспертизы, – продолжал Рикмен. – Возможно, наркотики окажутся одной из причин. К счастью, – добавил он, – Танстолл и Аллен превосходно выполнили свою работу, поэтому криминалисты получили отличнейшие пробы с места преступления. – Он хотел лишь призвать всех к порядку, а не давить инициативу констебля при первом его появлении на совещании.
В дверях появился полицейский в форме, дежуривший на коммутаторе, и одними губами произнес:
– Телефон!
Через головы собравшихся Рикмен сказал ему:
– Передайте, что я перезвоню.
Констебль почесал затылок:
– Это из госпиталя, босс. Говорят, срочно.
Грейс. Джефф вдруг почувствовал, что у него подламываются колени.
Народ заерзал на стульях. Рикмен подавил желание рвануться к двери и обратился к собравшимся, возвращая их внимание к цели совещания:
– Теперь можете задавать вопросы либо высказывать соображения сержанту Фостеру. Помните, что каждый из нас должен внести свой вклад в это дело. Можно даже глупые вопросы, если других нет.
Он вышел.
– Прошу прощения, сэр, – сказал констебль, – я думал, вы ждете этого звонка.
– Вы поступили совершенно правильно, – ответил Рикмен, чувствуя, как свело челюсти и напряглась шея. – Вы не могли бы переключить звонок на мой кабинет?
Он не хотел, чтобы его разговор кто-нибудь услышал. Грейс, казалось, была в полном порядке, когда они встретились, но вдруг это было последствием шока? Большинство этих людей не знают его – они должны видеть, что их босс хладнокровен и полностью сосредоточен на расследовании, но он вполне мог доверить Фостеру проводить вопросы-ответы как шоумену, которым тот и был; все, что Рикмену нужно было, так это поддерживать иллюзию собственной уверенности и спокойствия.
Он шагнул в приготовленный для него кабинет и, едва дождавшись звонка, схватил трубку.
– Инспектор Рикмен? – Иностранный, возможно, азиатский акцент.
– Что случилось?
– Вы действительно Джеффри Рикмен?
«Мое полное имя! Боже, так копы обращаются, когда приходят арестовывать. Либо приносят дурные вести».
– Я инспектор-детектив Джефф Рикмен, – представился он взвинченным от тревожного ожидания голосом.
«Она была чересчур бледна, когда я уходил от нее, – подумал он и тут же вспомнил последний поцелуй. – И губы у нее были ледяные».
– Я по поводу вашего брата, инспектор Рикмен.
Поначалу до него вообще не дошел смысл сказанного. Брата? Он тупо уставился на трубку. Затем, словно цифровой сигнал, набирающий силу, цветные кусочки мозаики собрались в нужном порядке, и он увидел всю картину, увидел ясно и четко.
– Инспектор?
Рикмен, осознав, что нужно ответить, снова приложил трубку к уху и спросил:
– С кем я говорю?
– Я доктор Пратеш, – сказал голос. – Ваш брат доставлен к нам в госпиталь.
– Мой брат… – Он так и не мог поверить в реальность происходящего, даже произнеся эти слова вслух.
– Мистер Саймон Рикмен.
– Ну да, это его имя.
– Его госпитализировали…
– Почему вы звоните мне? – перебил его Рикмен. Тревога уступила место подозрительности, а подозрительность раздражению.
– Почему? – повторил Пратеш, явно шокированный. – Потому что вы его брат.
– Это он так сказал? И вы звоните мне, потому что я, видите ли, его брат?
– Да, потому я и звоню. – Пратеш явно не мог понять, что происходит.
– Простите, доктор Пратеш, но мне это до лампочки. – Он уже почти брякнул на рычаг трубку, но усилившееся смятение в голосе врача заставило его передумать.
– Сэр, – сказал тот, – вы так и не спросили, что же с Саймоном.
Называет только по имени, автоматически отметил Рикмен. Это уже серьезно, когда человека так запросто называют по имени. Либо он дошел до ручки от болячек, либо уже отключился, и ему не до формальностей.
– Я не спросил, доктор Пратеш, потому что знать этого не желаю. – И Рикмен положил трубку.

Глава 6

Грейс со стуком поставила портфель, скинула туфли и бросила ключи в низкую вазу, стоявшую на подзеркальнике. Приятный аромат имбиря и жареных овощей доносился из кухни. Этот дом достался ей от родителей, и порой, особенно в осеннее время года, когда в холодные вечера она ступала с мощеной подъездной дорожки в тепло ароматов стряпни, она чувствовала волнение ребенка, вернувшегося из школы.
– Джефф?
Она прошла на кухню. Ее сердце до сих пор радостно вздрагивало и начинало биться сильнее, когда она видела его. А ведь они уже три года прожили вместе. Стоило ей хоть мельком увидеть этот слегка неправильный римский профиль или услышать, как он тихонько подпевает, слушая радио, и все ее тело пронизывал трепет наслаждения. Смотреть, как он готовит, было особым удовольствием. Вытяжку над плитой установили вместе с новой кухней за год до их знакомства. Сделали под человека среднего роста, поэтому Джеффу приходилось пригибаться, чтобы видеть, что он делает.
Обычно он был сдержан, даже неласков, но когда готовил, нарезал, жарил, приправлял блюдо, то превращался в истинного художника, профессионала высокого класса, артистически преображающего ее скромную кухню. Таким он не бывал больше нигде, и она любила его за это.
Его темно-каштановые волосы были слегка взъерошены, как будто он в спешке натягивал через голову домашнюю футболку, на плечах играли мускулы, когда он закладывал продукты в сотейник. Почувствовав, что она смотрит на него, Джефф обернулся, продолжая помешивать в кастрюльке.
– Ты упустил свою настоящую профессию, – сказала Грейс.
Он рассмеялся. Она не смогла определить: с горечью, что ли? Может, даже слегка сердито? Его теплые карие глаза сверкали, как наэлектризованный янтарь. Она заглянула в них, и ей показалось, что в ее тело потек заряд электрической энергии.
Джефф часто готовил, если был голоден. Он снова отвернулся к конфорке, и она подумала: «А может, он чем-то озабочен?» Порой он принимался готовить, если его что-то беспокоило.
– Ужасный день? – спросил он.
– Да нет, все как всегда. Не считая мертвой девушки по дороге на работу.
– Постарайся не думать об этом.
Он пытается успокоить ее, поняла Грейс, – и это после того, как она была с ним так холодна в клинике! Ее охватило чувство острой вины.
– Ты рано сегодня, – пробормотала она.
В ответ он только задумчиво хмыкнул – значит, сейчас не хочет об этом говорить.
Кухня была слишком велика для них двоих. Ее проектировали в прежние времена, когда в таких домах жили большие семьи и народу хватало, чтобы заполнить дом и содержать его в должном виде. Однако Грейс любила свою кухню. Когда собирали новую мебель, здесь переложили плитку. Розовая мраморная плитка, оставшийся от родителей сосновый буфет, кажущийся очень теплым рядом с холодной сталью плиты и вытяжного шкафа. Всю середину занимал старый дубовый стол. Он уже стоял здесь, когда отец с матерью въехали в дом в 1950 году. Да он и семьдесят с лишним лет назад, без сомнения, стоял здесь же! Сейчас он приобрел цвет слоновой кости, посредине столешницы образовалось углубление. Иногда Грейс, когда вспоминала, натирала столешницу маслом, которое впитывалось в старое дерево и исчезало, как ливневый дождь в растрескавшейся сухой глине.
За этим столом они и ели, как ела она каждый день со времен своего детства, кроме тех нескольких лет, которые Грейс провела в Кении, где работала после получения диплома, а по возвращении купила квартиру в центре города, чтобы быть ближе к госпиталю и ночным развлечениям. Вернулась она сюда уже в возрасте двадцати девяти лет, после того как у отца обнаружили рак, который и унес его жизнь через восемь быстротечных месяцев. Мать умерла четыре года спустя, оставив Грейс этот дом. Мысли продать его никогда не возникало: это ее дом, он был им всегда и всегда им останется. В этом доме она мечтала завести детей. Этот вопрос еще не обсуждался, хотя она знала, что Джефф хочет того же.
Она видела, что он кладет в сотейник последние ингредиенты, хвастливо зашипевшие: королевские креветки и спаржу. «И ни кусочка мяса», – отметила Грейс. Они даже не заговорили еще об утренних событиях, тем не менее он прекрасно чувствовал ее настроение.
Бокал-другой вина – и она готова к разговору. Но ей было трудно заставить себя начать, потому она опять спросила:
– Так почему же ты сегодня так рано?
– Не смог быть далеко от тебя.
Теперь уже она задумчиво хмыкнула.
– Извини, что спугнул Наталью.
Грейс пожала плечами:
– Ну, она недалеко убежала.
Последовала неловкая пауза. Они оба знали, что рано или поздно она перейдет к главному, но Джефф, очевидно, не собирался ее торопить.
– Наталья многое пережила.
– Я представляю.
Они смотрели друг на друга поверх пустых тарелок. Он не подталкивал ее, просто ждал, давая возможность самой высказать то, что у нее наболело, о чем не могла промолчать. И наконец она заговорила:
– Я все еще вижу ее.
Рикмен понял, что она говорит об убитой.
Она торопливо пригубила из бокала, чувствуя, как ее покидает приятное тепло легкого опьянения, и судорожно глотнула.
– Она… все падает и падает. Я хочу поймать ее, остановить… – И Грейс содрогнулась, в который раз слыша глухой стук, с которым тело шлепнулось в мерзкую помойную пещеру.
Джефф через стол взял ее за руку. Она подняла на него глаза почти со страхом.
– Полицейский врач – я знакома с ним по госпиталю – спрашивал, не прикасалась ли я к ней. Там был кусок оберточной бумаги… Я хотела… – Она смотрела ему в лицо, пытаясь заставить его понять. Рикмен гладил ее руку и молча слушал, ожидая окончания. – Ее выбросили голую, Джефф, без всякой одежды. Не как человека – как ненужную тряпку!…
Она зарыдала и не могла остановиться. Он держал ее в объятиях, и они стояли на кухне, пока Грейс плакала, уткнув лицо ему в грудь, а он нежно гладил ее рыжевато-золотистые волосы, вдыхая их аромат. Жар ее страдания передался и ему. Так они и стояли в объятиях друг друга, пока не утихли слезы, не притупилась боль. Она чувствовала себя опустошенной, но это было к лучшему, потому что ее так истерзали грубое оскорбление, боль и гнев, что это уже невозможно было вынести.
Они вымыли посуду, передавая тарелки из рук в руки, не разговаривая до тех пор, пока Грейс постепенно не почувствовала, что пришла в себя. Когда Джефф ставил в буфет последнее блюдо, она встала на цыпочки, поцеловала его в мочку уха и спросила:
– Ты когда-нибудь скажешь мне, почему пришел так рано?
Он вздохнул, понимая, что она не успокоится, пока не узнает.
– После еще одного бокала вина, – пообещал он и поцеловал ее в губы. – М-м-м… теплые!
– Хотелось бы надеяться.
Она уже забыла, как мерзла целый день, как ругала себя за решение не возвращаться в дом за курткой. А ведь ее как в лихорадке бил озноб, у нее стучали зубы и тряслись руки. Она проклинала осенний холод, работающие кондиционеры, но даже и мысли не допустила, что у нее шок. Сейчас, дома, холод ушел, и она чувствовала себя согретой и защищенной его присутствием.
Джефф наполнил бокалы, а Грейс поставила диск Норы Джоунс, зажгла свечи и легла на диван, свернувшись калачиком. Он присел рядом, слушая музыку, рука с бокалом свесилась через диванный валик, глаза закрыты. Он был одет по-домашнему, в джинсы и футболку, и сидел босиком, неуклюже вытянув на ковре длинные ноги.
Грейс поглядывала на него время от времени: он изредка делал глоток вина, но напряжение так и не отпустило его – плечи и грудные мышцы периодически вздрагивали. В конце концов Грейс не выдержала и ткнула его пальцем.
– Ну же! – потребовала она. Действие вина уже сказывалось. – Немедленно сознавайся.
Он взглянул на нее из-под полуопущенных век:
– Мне позвонили из госпиталя.
Грейс нахмурилась:
– Кто-то из сотрудников?
– Мой брат.
Она замерла, не находя слов, а когда заговорила, он услышал в ее голосе боль и потрясение.
– Ты говорил, у тебя нет родных!
Какая-то мышца снова дернулась у него на груди.
– Я говорил правду.
– Но…
– Он ушел из дома, когда мне было десять лет, Грейс. Я не видел его двадцать пять лет.
Запутанные семейные отношения. Грейс все это понимала. Но двадцать пять лет! Разве недостаточно, чтобы распутать эти узелки? Она не стала заострять внимание на том, что он ее как-никак обманул, и спросила:
– Что ему было нужно?
– Не знаю. Мне звонил врач. Сказал, что Саймон назвал меня как ближайшего родственника.
Грейс прищурилась. У Джеффа есть брат, а у брата есть имя. Саймон. Она прокрутила это в уме. Саймон Рикмен.
– Он хочет меня видеть.
– А ты… Ты не хочешь?…
– Двадцать пять лет, Грейс, – повторил он, глаза его были темны и бездонны. – Какого черта я ему вдруг понадобился?
Она смотрела на огонек свечи через бокал с красным вином, думая, как мало она знает о его родных. Отца нет, мать умерла в возрасте сорока пяти лет от сердечного приступа. Она сделала глоток, глядя на него поверх бокала:
– Есть только один способ выяснить это.

Глава 7

У Грейс это прозвучало так просто. Но Рикмен уже битый час сидел в машине, так ничего и не решив. Стоянка госпиталя была пустынной: время для посещений давно закончилось, остались только дежурный персонал да охрана. Отделение экстренной медицинской помощи ночью работало как автономный блок. Конечно же, Грейс просилась поехать с ним. «Для моральной поддержки», – настаивала она.
Но он решил ехать один. Минимальный контакт – недвусмысленный намек на то, что любые родственные связи между ним и Саймоном разорваны давным-давно. Грейс бы этого не поняла, да Рикмен и не хотел, чтобы она стала свидетелем возможных неприглядных сцен: она и так была опустошена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46