– Тинейджер. То золото, а не ребенок, то мегера – не дай бог никому.
– Женщины, тинейджеры… – Харт вздохнула. – Они для вас сплошная головоломка. Да? Мистер Джордан?
Он уставился на нее сквозь полуопущенные веки, затем отвел взгляд, смеясь про себя над какой-то своей шуткой.
– Вы готовили ее к определенному роду деятельности, мистер Джордан? – Его голова дернулась назад, он зло уставился на нее, и Харт продолжила. – Готовили на панель? То есть взяли к себе домой, занимались с ней сексом. Учили ее «профессиональной терминологии»…
– Она его за пояс заткнула, – прошептал Рикмен.
Джордан выпучил глаза. Подался к ней, и Рикмен увидел, как напрягся Фостер, готовый среагировать.
– Вы вовлекли мисс Хабиб в проституцию? – спросила Харт.
Джордан чуть нахмурился, но плечи оставались расслабленными. Рикмен ждал, что сейчас Харт провалит допрос, предъявив его криминальное досье.
– И на кой мне это надо? – спросил он.
– Вот это вы мне и объясните. – Харт откинулась назад. – Я никак не могу понять, почему некоторые мужчины стремятся жить, используя девушек как источник прибыли.
Рикмен подался вперед. На этот раз она, пожалуй, не сдержится.
– А я не могу понять, почему вы обо мне такое подумали.
– Потому, мистер Джордан…
«Не делай этого, Наоми. Замолчи! Не говори присяжным, что он известен как сутенер», – взмолился про себя Джефф.
Но Наоми оказалась хитрее.
– Мисс Хабиб находилась под вашим покровительством около месяца, – сказала Харт. – Она жила у вас, делила с вами постель. Затем она покидает ваш кров и спустя несколько дней начинает работать проституткой. Вывод напрашивается сам собой.
Рикмен выдохнул, широко улыбаясь. Ай да Харт!
Сбитый с толку, Джордан повернулся к адвокату:
– Ты не хочешь перевести это на английский?
– Здесь, в Ливерпуле, вы были единственным близким человеком мисс Хабиб. Очевидно, она принимала решения, в известной мере подсказанные вами, – пояснил тот.
Джордан снова повернулся к Харт:
– Да вы, я вижу, и не догадываетесь, кто ей был действительно близким человеком! Насколько я знаю, один из старших офицеров был отстранен от расследования.
Харт с минуту колебалась:
– У вас неверная информация. Но поскольку мы заговорили…
Он фыркнул:
– Собираетесь приняться за Дженни, да? Даже и не дергайтесь. – И выпалил одним духом, разложив все по полочкам: – Ей не предъявлено обвинение и никогда не будет, потому что вы побоитесь представить его начальству. А почему? Да потому что это недоношенное дело завернут вам взад.
– Кровь, пропавшая из донорской партии, которую отбирала ваша сестра Дженни, оказалась на блузке в квартире, снимаемой мисс Хабиб. И вы мне говорите, этот факт и то, что у вас были интимные отношения с мисс Хабиб, – просто совпадение?
– Любой мог спереть эту кровь. – Он слегка повернулся и посмотрел в видеокамеру на стене. – Любой, имеющий доступ к улике, мог ее подделать.
Рикмен напрягся, но Харт сохраняла невозмутимость.
– Я считаю, вы попросили вашу сестру выкрасть кровь. Я считаю, что затем вы использовали ее, чтобы попытаться инкриминировать преступление офицеру полиции, – отчеканила она.
– И зачем? С какой целью?
– Отвлечь внимание от себя.
– И что, получилось?
– Нет, – медленно и четко произнесла Харт. – Не получилось.
Они еще с полчаса ходили кругами, ведя «бой с тенью». Джордан стоял на том, что он знает порядки, знает, сколько дозволяется допрашивать, – он знает все что нужно. Поэтому, как только истекло двадцать четыре часа его пребывания под арестом, они были вынуждены отпустить его, не дожидаясь лабораторных результатов анализов проб ДНК, взятых в доме Джордана.
Вечер был морозным. Огоньки сигнализации мигали в заиндевевших лобовых стеклах машин, припаркованных за зданием на огражденной стенами стоянке. По ту сторону ослепительного света фонарей Рикмен уловил легкое движение и повернулся, вглядываясь в сгусток тени, которой не должно было быть у внешней стены.
Внезапно в темноте вспыхнула и разгорелась сигарета, и Рикмен, весь напрягшись, направился туда. Постепенно из темноты проступили очертания человеческой фигуры. Мужчина. Он сделал последнюю затяжку и швырнул окурок к ногам инспектора. Рикмен остановился, оказавшись лицом к лицу с Лексом Джорданом. Оба были одного роста, только Джордан тяжелее на несколько стоунов.
– Понравилось видео? – спросил он.
– Прямо кино, – ответил Рикмен. – Даже захотелось попкорна купить.
Они стояли в слепом пятне камер наблюдения. Джордан должен был прождать в этом месте, не шевелясь, на жутком холоде, больше часа, стараясь не привлечь внимания, только ради возможности переговорить с Рикменом. А это означало, что Джордан нервничал.
– Ну, – сказал Рикмен. – Это, конечно, мило с твоей стороны – слоняться здесь поблизости, просто чтобы узнать мое мнение, но сейчас ведь начинается твой рабочий день, так? Мне не хотелось бы тебя задерживать.
– Ты выглядишь не слишком-то радостным для легавого, только что увильнувшего от служебного расследования, – заметил Джордан.
Кровь. Крики. Дрожащая всхлипывающая девушка, умоляющая остановиться, – вспомнил Рикмен и почувствовал обжигающий стыд.
– Что стряслось? – спросил Джордан, разглядывая лицо Рикмена. – Подружка не дает?
Рикмену пришлось обуздать мощный позыв заехать Джордану в пасть. Джордан, должно быть, понял это, потому что заметно напрягся, но продолжил поддразнивать:
– Я мог бы подослать тебе одну из моих телок на пару часиков. Глядишь, и узнал бы, что такое настоящая мочалка.
Рикмен засунул руки в карманы пальто, прижав локти к бокам.
– Рубцы, смотрю, затянулись, – отметил он.
Джордан улыбнулся:
– Вы мне угрожаете, мистер Рикмен?
В этот момент Рикмен понял, что не станет драться с Джорданом, что бы тот ни сказал. С мальчишеских лет он жил по правилу, что к насилию прибегают лишь те, кто не способен добиться своего при помощи доводов рассудка. В тех случаях, когда он был все же вынужден прибегнуть к насилию, использовал свою силу по минимуму. Его девиз был «обуздать и укротить». Перед глазами промелькнул стоп-кадром эпизод того вечера: разбухшая морда Джордана вся в крови, глаза почернели, руки подняты в слабой попытке закрыться, и его затошнило от тогдашней своей ярости.
– Что ты здесь делаешь, Джордан?
Джордан улыбнулся:
– Всего лишь возобновляю старое знакомство.
– Ты убил ее, Джордан, и я это докажу.
Джордан резко подался вперед. Рикмен даже не вздрогнул.
– Очнись, Рикмен. Ты ничего не докажешь и знаешь почему? Я ни в чем не собираюсь сознаваться. Признание – для недоделков, считающих, что этим они очистят свою совесть. Это миф, который придумали попы да копы. «Признание облегчает душу», – твердят они тебе. И что? В девяти случаях из десяти ты просто вляпался в дерьмо.
Джордан, вероятно, битый час готовил эту речь, но Рикмен не мог не согласиться в душе, что доводы Лекса убедительны. Он снова увидел кровь, изувеченную плоть и услышал крики. Он, конечно, может во всем откровенно признаться Хинчклифу, чтобы «облегчить душу», но разве это поможет доказать вину таких, как Джордан? Зато он, Рикмен, может сразу распроститься со своим продвижением по службе. И при первой же возможности его турнут из полиции.

Глава 27

По дороге домой он купил готовый ужин. Грейс смотрела видеофильм, сидя по-турецки на сброшенных на пол диванных подушках перед их крошечным портативным телевизором.
– Стрельба и гонки? – удивился Рикмен. – Необычный для вас выбор вечернего просмотра, доктор Чэндлер. Выдался тяжелый рабочий день?
Она улыбнулась, протянула руку и усадила его рядом с собой на подушки.
– Новый лосьон после бритья? – спросила она. – Ты обычно так вкусно не пахнешь.
– Китайский банкет, – сказал он, не отвечая на ее вопрос. – Здесь на двоих, хочешь?
– Поесть? Конечно.
Они ели прямо из картонок, пока Грейс досматривала фильм.
– Что это? – спросил Рикмен, когда очередная бомба разорвалась на рыночной площади.
– Фильм Майкла Уинтерботтома «Добро пожаловать в Сараево», – пояснила Грейс.
– Тебе на работе ужасов не хватает?
– У меня, конечно, нелегкая работа, но нас, как ни странно, не бомбят.
Он подцепил последний фаршированный блинчик.
– Остроумие – не самое твое соблазнительное качество.
– А жадность – не твое, – улыбнулась Грейс, как хищная чайка стаскивая остаток блинчика с его китайских палочек. – Она помолчала. – Я хочу… понять, что же пережила Наталья.
– Почему бы ее не спросить?
Грейс положила надкусанный блинчик назад в картонку:
– Потому что она не желает об этом говорить. Да и как объяснить тому, кто там не был? – Она кивнула в сторону телевизора.
В кадре – открытый участок местности. День. Многие здания разрушены до основания. Те, что остались, изрыты рубцами и ямками, как лица переболевших оспой. Траншеи соединяют части города, и по ним бежит мужчина, нагруженный огромными флягами с водой, подвешенными ремнями к коромыслу.
Горит маленький костер – тут Рикмену вспомнился Мирко Андрич и его отвращение к запаху дыма.
– Когда вырубили все деревья, – объяснила Грейс, словно говоря сама с собой, – стали жечь книги.
– Почему-то мне кажется, что это ранит тебя больше, чем судьба того парня с флягами, который уворачивается от снайперов, чтобы добраться до воды.
Она прищурилась, глядя на него:
– Уничтожение книг имеет символическое значение. Вместе с книгами гибнут культура и цивилизация.
– Ну, раскисла, – рассмеялся Рикмен.
Она ткнула его в ребра:
– Пенек бесчувственный! – И тоже засмеялась.
После тяжелого дня, который выдался у Рикмена, после беседы с Джорданом смех Грейс был настоящим бальзамом для его сердца.
Они убрали остатки еды, Рикмен налил выпить, и они сели смотреть, как последнее полено медленно превращается в пепел.
– Сегодня я разговаривал с Мирко Андричем, – сказал он. Они сидели на подушках, упершись спинами в диван, подбородок Рикмена покоился у Грейс на макушке.
– Я видела его в новостях. Он… – Грейс задумалась. – Его слова звучат так искренне!
– Он не из тех, кто говорит то, во что сам не верит.
Грейс подняла к нему лицо:
– А мы говорим то, во что сами не верим, так, что ли, Джефф?
– Я имел в виду, что он не будет повторять чужие слова.
Грейс согласилась и снова устроилась у него в объятиях:
– Следовательно, нужно, чтобы он тебя понял и поверил.
Рикмен поцеловал ее в макушку:
– Я попросил его навести справки, выяснить, кто мог выкрасть у Софии бумаги на получение пособия.
– И он согласился?
– Почему же нет?
Грейс взяла его руку, провела пальцами по предплечью, приглаживая волоски и удивляясь их густоте и мягкости, а потом сказала:
– За последние полгода было подано около сорока тысяч заявлений о предоставлении убежища в Соединенном Королевстве. Если хотя бы один процент заявителей лишился документов на пособие, то несчастные сорок фунтов в неделю на каждого становятся шестнадцатью тысячами, а это почти миллион в год. И теперь это выглядит уже как крупный бизнес. Бизнес, стоящий того, чтобы защищать его даже тяжелой артиллерией.
Она почувствовала, что он убрал подбородок – пытался заглянуть ей в лицо. Она представляла себе, как он нахмурился, собрав лоб в морщины, сморщив серебристый шрам, рассекавший его правую бровь.
– Люди не дураки, – сказал он. – У них есть юристы, работают благотворительные учреждения.
Грейс дернула за волоски на его руке:
– Если иммиграционные власти предложат для оказания помощи благотворительную организацию, можешь быть уверен, что значительная часть беженцев в это не поверит. Представляешь, в Дувре деляги ждут в микроавтобусах, чтобы отвезти их к солиситорам в Лондоне. Они вынуждают голодных, измученных, полупомешанных от переживаний людей подписать бумаги на оказание бесплатной юридической помощи. Ну а после ни черта не делают, чтобы помочь им.
Рикмен мысленно сделал пометку проверить это.
– Сколько процентов беженцев обращается к таким молодчикам, а не в официальные организации? – спросил он.
– Я лечу больных, Джефф, – прошептала она, сонная от еды, выпивки и позднего времени. – Я не выспрашиваю их о доходах, легальные они или нет.
Они еще немного посидели, слушая треск и шипение догорающих в камине углей. Грейс в полусонном состоянии чувствовала, как ее пульс постепенно начинает совпадать с его глухим сердцебиением.
Она задремала и сквозь сон услышала, как Джефф сказал:
– Держу пари, твоя подруга Наталья могла бы поведать многое из того, что нам так нужно знать.
– Что? – переспросила Грейс и тут же очнулась от дремы. – Мы же выяснили этот вопрос, Джефф. Не жди, что я стану лезть в ее личную жизнь, чтобы удовлетворить твое любопытство.
– Грейс, ты только что целых два часа потратила, чтобы понять хоть что-то в ее личной жизни. Не говори мне, что ты нелюбопытна.
Грейс выпрямилась, сильно ударив его снизу головой в подбородок. Оба вздрогнули, но Грейс была не в настроении извиняться.
– Я волнуюсь, Джефф, а не любопытничаю. Думаю, что ей необходимо помочь, но не знаю как.
– Думаешь, я не волнуюсь? Господи, Грейс! У меня пять трупов, ни одного подозреваемого и ни одного видимого мотива. Если считаешь, что это просто полицейская назойливость, извини, но мне нужно понять, что же движет преступниками. Я не прошу тебя вторгаться в личную жизнь, я просто ищу подход, а ты не хочешь помочь.
Грейс воскресила в памяти сегодняшнее примирение с Натальей, неприятный разговор с литовцем, мольбу Натальи не задавать вопросов. У нее сердце сжалось от всех этих тайн и полуправды. Она еще могла понять Наталью, но чего может бояться Джефф?
– Если уж хочешь знать, каково это – оказаться в чужой стране, в иной культуре, где люди говорят слишком быстро, не считаясь с тем, понял ты или нет, – сказала Грейс, – спроси у своего брата.
Рикмен отодвинулся от нее и вскочил на ноги:
– Грейс, пожалуйста, не начинай опять!
– Посмотри на происходящее с его точки зрения, Джефф. – Она искоса глянула на него, слегка захмелевшая от выпивки и усталости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46