— Вот уж не думал, что мы встретимся в обществе…
И столь же спокойны и холодны были его глаза. Словно лед.
Я понял, кто это.
— Принц Ахмед, — произнесла Валаба, — это — мой очень хороший друг Матюрен Кербушар!
— И м о й очень хороший друг! — царевич Якуб появился из-под деревьев, где беседовал с Аверроэсом.
— Конечно, о возвышенный, — в глазах принца Ахмеда блеснула горечь и злоба. — Здесь твои владения. — Он замолчал, но ненадолго. — Однако я так понимаю, что Кербушар любит путешествовать…
— Поверь мне, о принц Ахмед, — сказал я, улыбаясь, — ты должен простить, что я избегаю твоего города. Твои гостеприимные объятия слишком тесны!
— Как оказалось, для тебя — недостаточно тесны. Но, думаю, без посторонней помощи ты все ещё оставался бы моим гостем. Надеюсь, когда-нибудь я узнаю, кто тебе помог…
— Мне помог? Уверяю тебя, господин мой, я был один на той скале, совершенно один. Никто не смог бы помочь мне в том положении. Если сомневаешься, попробуй сам взобраться по этому утесу.
— Я не стану разыгрывать из себя ярмарочного акробата.
— Каждый из нас играет множество ролей. Некоторые — герои, другие — негодяи, а некоторые просто… — я чуть помедлил, — просто фигляры.
Его лицо побелело, несмотря на оливковый цвет кожи, и какой-то миг я ждал, что он ударит меня, но принц резко отвернулся. Когда он уходил, его спина казалась окаменевшей.
Якуб повернулся ко мне:
— Ты умеешь наживать врагов, Кербушар.
— Я не выбирал его себе во враги, о возвышенный; он сам выбрал меня. Ахмед ещё должен мне за несколько месяцев тюрьмы.
— Принц уплатил этот долг — он стал посмешищем, — заметила Валаба.
Затем, по её знаку запел Ибн Кузман — тихую, проникновенную мелодию, любовный напев всадника в пустыне; за ней последовала буйная, свирепая песня о войне и мести. Однако я не мог отдаться музыке, как ни хотел. Да, могущественные друзья могут создать панцирь из слов, и одна фраза из их уст может послужить щитом. Свидетелем тому я стал в этот вечер. Но у меня такие враги, которые рискнут даже вызвать гнев Якуба ради удовольствия пролить мою кровь.
И, наконец, я меньше верил в слова людей, чем в свои собственные руки и в сталь у меня за поясом. Человек, теряющий осторожность, приглашает к себе смерть. К Валабе, стоящей рядом со мной, подошел Ибн Кузман, и я сказал ему:
— Завидую тебе. Ты поешь прекраснее всех.
— Ты — Кербушар? Нам надо будет как-нибудь поговорить о кельтских бардах и об их песнях.
— А ты объяснишь мне сочинения аль-Маусили. Я слишком мало разбираюсь в музыке, чтобы понять все, о чем он пишет.
— Так тебе знакомо это имя? Его дядя, Зальзал, говорят, лучше всех играл на лютне.
Мы поболтали немного, а когда он ушел, Валаба положила руку мне на плечо.
— Царевич желает предоставить тебе службу.
Якуб услышал эти слова и подошел к нам.
— Верных и надежных людей не так-то просто найти, друг Кербушар, а мне в скором будущем предстоят опасные дни. Я могу дать тебе службу, которая оставляла бы достаточно досуга для научных занятий.
— Прости меня…
Он недовольно нахмурился, и я поспешил объяснить:
— Никому другому я не служил бы охотнее, чем тебе, но у меня есть некая цель, и я лишь недавно получил ключ к решению своей задачи.
И я коротко объяснил, в чем дело.
— Если отец мой жив, я должен его найти; если он мертв, я должен точно узнать об этом. Велика моя тревога, и лишь из-за неё я не могу послужить тебе.
— Я хотел сделать тебя начальником моих личных телохранителей. — Он слегка улыбнулся: — Ходят слухи, что ты искусно владеешь мечом.
— Позволишь ли посоветовать тебе человека?
— Я мало кому верю, Кербушар.
— Ему можно верить, царевич. Я без колебаний поручусь за него жизнью; и он сегодня здесь, во главе стражников за этими стенами. Он доказал мне свое умение хранить верность в трудное время.
— Его имя?
— Гарун эль-Зегри.
— Я знаю этого человека.
Якуб прислушался к музыке, потом предложил:
— Пойдем, поедим.
На столе, где нас ожидало угощенье, я впервые увидел сахар — блестящие белые кристаллы. К тому времени мы, обитатели христианских стран, уже слышали о нем, но никогда ещё не видели. Для подслащивания пищи у нас использовался только мед да сладкие травы.
На столе грудами громоздилась самая разнообразная пища. Были здесь пластины «карра биге» — лакомства, приготовленного из толченого миндаля и грецких орехов, смешанных с сахаром и залитых растопленным маслом. Такую смесь раскатывали в тонкие лепешки и запекали минут пятнадцать. Подавалось это блюдо с ложкой «натиф» — взбитой смеси сахара, яичного белка и воды, настоянной на цветах апельсина.
Был здесь рис с кислым лимонным соусом, египетский плов «шебач», пончики по-египетски, зеленые и черные маслины, зажаренные в тесте, сердцевина артишоков, тоже зажаренная в тесте и подаваемая к столу очень горячей, и «кебаба» — смесь красного мяса (говядины или баранины), кедровых орехов и дробленой пшеницы.
Было «лузине сапарзель» — сирийское десертное блюдо из айвы, измельченного миндаля и семян кардамона, в виде маленьких квадратных кусочков, а также варенье из розовых лепестков, сахар и лимоны.
Была зажаренная на небольших вертелах говядина, баранина и телятина — мясо подавалось прямо с огня с различными подливками и на разный манер; вина португальские, итальянские и греческие, и кофе, подслащенный сахаром.
Взошла луна, пока ещё скрывавшая свой лик за минаретом большой мечети, и Валаба спросила:
— Значит, ты скоро уезжаешь?
— Могу уехать в любую минуту.
— Мы так надеялись, что ты останешься. Якуб хороший человек, и близится время, когда ему очень нужны будут рядом надежные люди.
— Приятно думать о Якубе… Редких достоинств человек.
Она повернулась ко мне:
— Я о тебе тоже думаю, Кербушар. Путь, который ты избрал, полон риска.
— А разве есть другие пути?
— Для некоторых есть… да может быть, и для тебя. Ты — необыкновенный человек, Кербушар… Искатель приключений — и ученый.
— Таких было множество, даже Александр к ним принадлежал, и Юлий Цезарь тоже. Я всего лишь любитель учености, занимаюсь науками поверхностно… Учение для меня — образ жизни. Я учусь не для того, чтобы получить пост или завоевать репутацию. Просто хочу знать.
— Так разве твой путь не самый лучший — познавать, потому что любишь познание?
— Есть на свете места, которых я не видал, прекрасная Валаба. Я хотел бы почувствовать на лице тепло незнакомого солнца, ощутить на губах соленые брызги неведомых морей. Так много на свете горизонтов, так много грез о том, что может лежать за ними…
— Чего ты ищешь в мире, Кербушар?
— А нужно обязательно искать что-нибудь? Я ищу, чтобы искать, познаю, чтобы познавать. Каждая книга — приключение, как и горизонт каждого дня.
— А любовь, Кербушар? Ты любил Азизу?
— Кто может это сказать? Что такое любовь? Может быть, я любил её некоторое время; может, в каком-то смысле я и сейчас её люблю. Наверное, если мужчина держал женщину в объятиях, то частица неё остается с ним навсегда. Кто может это знать?..
Разрушенный замок, старый сад, луна, встающая над фонтаном… В такие минуты любовь приходит легко. Наверное, мы тогда любили друг друга; быть может, сейчас мы друг друга не любим, но у каждого из нас остались воспоминания…
Любовь — это миг тишины, такой миг, что иногда слово может расколоть его на мельчайшие частицы; но она бывает и длительной, как бурный глубокий поток, который неиссякаемо течет долгие годы.
По-моему, человек не должен требовать, чтобы любовь была вечной. Может, и лучше, что она не вечна. Как можно отвечать больше, чем за мгновение? Кто знает, какие чуждые воды унесут нас прочь? Какие глубины могут лежать на пути, какие водовороты, излучины и мели? Каждая жизнь плывет своим отдельным путем, хотя иногда — и это лучший из случаев — две жизни могут плыть вместе, пока не истечет их время…
Вслушайся в музыку, что звучит вон там. Разве песня менее прекрасна от того, что у неё есть конец? Я верю, что каждый из нас желает отыскать песню, которая не кончается, но для меня это время ещё не пришло.
Видишь? — я широко раскинул руки. — У меня нет ничего. Ни дома, ни земли, ни положения. Я — словно пустая тыквенная бутылка, которая должна сама себя наполнить.
Я не хотел бы быть обязанным судьбе, Валаба, и не смогу существовать за счет чьей-то щедрости. Я не комнатная собачка, чтобы меня содержала женщина. Не знаю, что ожидает там, за кругом привычных вещей, но рок зовет меня, и я должен идти. А для нас с тобой — все, что у нас есть, это сегодня; завтра же — марево, мираж, который может так никогда и не превратиться в действительность.
— Ты хорошо говоришь, Кербушар. Ты научился этому там, на суровых северных пустошах?
Мы медленно шли по тенистому саду, удаляясь от людской толпы, удаляясь от музыки. Перед нами лежал темный, неосвещенный двор, и сквозь его открытые ворота виднелись впереди огни дома. Две чинары склонили свои величественные стволы низко над нашей дорогой, а рядом с ними росли розовые кусты.
Валаба хотела пройти впереди меня, но тут я услышал звук — легкий металлический звон, какой издает клинок, задевший за ветку!
Схватив свою спутницу за плечо, я отбросил её в сторону, и в тот миг, когда меня окружили несколько человек, выхватил из ножен кинжал.
Мне спасло жизнь то, что я не дрогнул и не отступил на шаг, как они рассчитывали. Мой обычай всегда был один — идти вперед, на врага. И сейчас я поступил точно так же.
Он выступил из-за кустов, и в руке его был меч.
Глава 23
Он держал меч острием вниз. Когда неизвестный увидел, что я надвигаюсь на него, клинок пошел кверху, но двигался слишком медленно, и я уже проскочил мимо острия. Прежде чем он сделал шаг назад, я всадил кинжал ему в живот и, резко повернувшись, оказался лицом к лицу с тремя противниками; мечи их были обнажены.
Валаба пронзительно закричала, и один из них хотел броситься к ней; второй обругал его. За садом послышался шум бегущих ног, и троица сомкнулась вокруг теснее — они собирались убить меня.
Это были наемные убийцы, и победа над ними не принесла бы ни чести, ни славы; да и победить их я мог лишь одним способом — уцелеть.
У ворот замерла Валаба, но они не осмелились бы причинить вред такой знаменитой женщине. Ей ничего не грозило.
Сделав ложный выпад, я на миг заставил их отскочить и поднять клинки для защиты, быстро повернулся кругом, зажал кинжал в зубах, подпрыгнул и ухватился за край стены. Одним движением перекинул через неё ноги — и очутился по другую сторону.
Позади слышались крики Гаруна и его стражников, окружавших сад, но мне здесь больше нечего было дожидаться, и я кружным путем поспешил к своему жилищу.
На постели лежала записка с единственным словом, написанным по-персидски:
«Приходи».
* * *
Сафия ждала меня; если она и заметила мое новое платье, то не подала виду. Показав жестом на какую-то одежду на скамье, она сказала:
— Переоденься вот в это. Ты должен исчезнуть.
— Исчезнуть?
— Тебе нельзя возвращаться домой. Все, что у тебя там есть, будет упаковано и отослано в библиотеку.
Потом указала на небольшой столбик золотых монет:
— Возьми деньги. Ты должен удалиться в указанное место и оставаться там, пока я не позову.
— Час близок?
— На тебя сегодня вечером напали, так ведь?
— Ты знаешь?..
— Это были не твои враги, а мои.
Переодевшись, я стал похож на одного из множества свободных солдат-наемников, готовых продать свои услуги кому угодно и для чего угодно.
Рядом с доспехами лежал меч. Когда я схватил его, кровь во мне вскипела. Ах, что за клинок! Он был прекрасно уравновешен, чувствовать его у руке — это… Я буквально затосковал по битве.
* * *
Комната была маленькая, с одной дверью и окном, выходящим на стену, которая тянулась между двумя рядами деревьев; они затеняли её, и их ветви перекрещивались над нею, образуя туннель из листвы, закрытый ею с обеих сторон. Стена заканчивалась у акведука вблизи улицы.
Предусмотрительность Сафии изумляла меня. Квартал, где я обитал сейчас, ожидая её зова, был убогий, населенный наемными солдатами и разным людом, обычно следующим за армией. Улица рядом с акведуком была та самая, где ожидали в конюшне наши кони. Недалеко от неё находились небольшие крепостные ворота, нечто вроде потайного выхода — потерны.
Дни шли за днями, но в доме имелся богатый запас еды; в глиняном кувшине, подвешенном к потолку, была вода. Нашлись здесь и книги.
Я завел себе только одного друга — озорного, пронырливого человека с проворными руками и ещё более проворным умом. Звали его Хатиб. Он был уже не молод и мало чего не знал из жизни нищих и мошенников. Присев на корточки у порога, он щедро угощал меня новостями, собранными на улицах, а также сведениями о наших ближайших соседях.
У него было лицо, словно выкроенное из старой, мятой-перемятой кожи, и странная манера поглядывать искоса, словно оценивая впечатление, произведенное его словами. Я, по-видимому, нравился ему, да и он мне тоже, но в моем положении было рискованно доверять кому-либо.
Я выдавал себя за солдата-франка и бывшего пирата — эту личину я мог носить вполне естественно, потому что, помимо собственного краткого опыта, у меня в памяти хранилось бесчисленное множество рассказов отца и его команды.
Хатиб научил меня кое-каким трюкам, совершаемым при помощи ловкости рук, и разным фокусам — он как-то странствовал с компанией акробатов и фокусников, а заодно воровал вместе с ними.
За книги я брался только по ночам и при закрытой двери. Умение читать как-то отмечало человека, а о приметных людях всегда ходят сплетни.
В это время я читал «Ожерелье голубки» — труд некоего молодого испанца, мавра по происхождениюnote 12, посвятившего свое время исследованиям любовных игр и сопровождающих их феноменов. Это показалось мне довольно занимательной областью познания.
Хатиб представлял собой книгу несколько иного рода, которую я никогда не уставал читать. Как мне казалось, в его коварном, изощренном, безнравственном уме таились все хитрые трюки и замысловатые устройства, изобретенные фокусниками и мошенниками за тысячу лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62