- И злой.
- Конечно. Я плохо переношу голод.
- Знаю. Ставь тарелки, нарезай хлеб. В сумке у меня свежий батон...
После ужина он ушел в комнату, уселся в кресло просматривать газеты,
скопившиеся за два дня. Катя купалась, Скорик слышал, как в ванной
шелестели струи воды, попадая на целлофановую занавеску...
Потряхивая влажными волосами, Катя вышла в синем махровом халате,
перехваченным в талии поясом. Она уселась в кресло напротив, отбросив полы
халата, высоко положив ногу на ногу, и принялась маленькой кисточкой из
пузырька покрывать ногти лаком. Запахло ацетоном. Скорик любил этот запах,
любил наблюдать за Катей во время этой процедуры. И сейчас, глядя поверх
газеты на ее ноги, обнаженные почти до бедер, наблюдая, как очередной раз
проведя осторожно кисточкой, Катя ждет, чтоб высох лак, он вдруг подумал:
"Интересно, будет ли все это меня занимать, если мы поженимся и я привыкну
к ее каждодневному присутствию в этой квартире?"
- Ты чего уставился? - она неожиданно перехватила его взгляд и
инстинктивно затолкала полы халата меж колен.
- Да так, - улыбнулся он.
Они познакомились три года назад. Биохимик по профессии, Катя
работала в научно-исследовательской лаборатории судебных экспертиз,
Скорику иногда приходилось туда обращаться. Там впервые увидели друг
друга...
- Стели, ложись, я подожду пока лак просохнет.
Он поднялся, пошел к постельной тумбе...

12
Ох, как не хотелось ему сегодня идти в институт опрашивать людей,
которые через несколько часов должны отправиться на похороны. Скорик
понимал, что сотрудники института не охвачены вселенской печалью - не все
к Кубраковой одинаково относились, как и она к ним, кто-то ее любил,
кто-то уважал, кто-то был равнодушен, а кто-то, он не сомневался, не
терпел, может даже и ненавидел. Все это естественно. И все же атмосфера
траура в той или иной мере коснулась каждого, что по его мнению, создавало
для него определенное психологическое преимущество, которое может
исчезнуть через два-три дня, начни он вызывать официально этих людей на
допросы в качестве свидетелей. Начать Скорик хотел с директора института -
Яловского, а затем по списку, который он составил со слов секретарши...
Скорик вошел в директорскую приемную в пять минут десятого, в тот
момент, когда Яловский выходил из кабинета. Задержав его, Скорик объяснил
цель своего прихода и увидел, как недовольно скривилось лицо Яловского. Но
Скорик был готов к подобной реакции со стороны каждого, с кем собирался
тут собеседовать.
- Извините, я не могу сейчас, - сказал Яловский. - Срочно еду в
облисполком, там ждут. Да и вообще сегодня... У нас ведь похороны...
- Знаю, - суховато ответил Скорик. - Но я ведь не посудачить пришел.
- Может, начнете с кого-нибудь другого, а через день-два я к вашим
услугам.
- Пусть так.
- Располагайтесь в моем кабинете... Ольга Викторовна, - повернулся он
к секретарше. - Товарищ из прокуратуры... Помогите ему, он устроится в
моем кабинете, - попрощавшись, Яловский торопливо вышел...
По просьбе Скорика секретарша приглашала тех, кого он называл. К двум
часам он закончил, в институтском буфете выпил стакан кофейного цвета
бурды, съел два пирожка с повидлом и вышел на улицу. Стоя на
противоположной стороне, смотрел; когда ближе к трем часам начали выходить
сотрудники, они группировались кучками, курили, беседовали. Потом вынесли
венки, люди стали рассаживаться по автобусам. Народу собралось много.
Заиграл оркестр. Вынесли гроб. В толпе Скорик выделил женщину в черном,
седые волосы выбились из-под тонкой траурной косынки, белое лицо,
покрасневшие отрешенные глаза. Ее вел под руку невысокий худощавый майор.
Скорик понял: мать и брат Кубраковой. Никому незнакомый, Скорик сел в один
из автобусов на заднее сидение...
Похороны проходили по известному советскому ритуалу: выступавшие на
кратком траурном митинге говорили, что Кубракова была сама справедливость,
сама доброта, сама отзывчивость, сама душевность и так далее. И как всегда
в таких случаях добрая половина слов была неискренней, а то и просто
ложью. Скорик стоял на холмике под сосной, глядя издали.
Когда все закончилось, музыканты отошли в сторону, тромбонист,
разобрав инструмент, стряхивая из него на траву слюну; закурили
кладбищенские рабочие, звякая лопатами, счищая с них налипшую землю. И все
это было как сигналом: все потянулись к аллее, а по ней - к выходу; пошел
и Скорик, вслушиваясь в разговоры, ухватывая обрывки фраз: "Баба она была
талантливая", "Крутая, все у нее там ходили на цыпочках", "Она и Яловского
пыталась подмять", "А что говорят: утонула или убийство?", "Неужто кого-то
так допекла?", "Это она умела", "Что ни говори, организатор она сильный,
не то, что наш размазня", "И людей давить умела, прости Господи...".
Стоя у ворот, Скорик дождался майора Кубракова, мать шла чуть сзади,
под руки ее вели Света и еще какая-то женщина.
- Извините, пожалуйста, - Скорик шагнул к майору. - Моя фамилия
Скорик, я из прокуратуры, следователь. Понимаю, что сейчас вам не до меня.
Я веду это дело...
Майор долгим взглядом обмеривал лицо Скорика, затем спросил:
- Что требуется?
- Побывать у вас, поговорить с вашей мамой.
- Но не сегодня же!
- Разумеется. Но тянуть тоже нельзя... Для пользы дела, - добавил
Скорик.
- Приходите завтра. Я уговорю маму, - и не прощаясь, отошел.
Вернувшись в прокуратуру, Скорик устало сел за стол.
- Ну, как у тебя движется? - спросил коллега.
- Вяло, - он достал из кейса бумаги - результат своих разговоров с
сотрудниками института.
Улов был почти нулевым. Трошкин - начальник отдела кадров,
подполковник в отставке. "У нас никто не конфликтует...", "Коллектив
здоровый...", "Профорганизация ведет работу в моральном плане...". И
дальше - в том же духе. Не человек - амеба. Усманов - снабженец. Кубракова
его не приняла, тут же отправила к заму по общим вопросам. Бобошко -
инженер из группы оформления документации - оказалась женщиной, к тому же
предпенсионного возраста. Дзюбан - сотрудник патентного отдела - мужчина
лет сорока, на протезе, ногу потерял в детстве в железнодорожной
катастрофе. Вечтомова - инженер сектора оперативного анализа и
планирования - молодая, тщедушная, в очках с толстенными линзами, зрение,
наверное, минус 10-12, за пределом трех метров, пожалуй, ничего не видит.
Никто из них, заходивших к Кубраковой или интересовавшихся ею накануне ее
отъезда и в дни ее отсутствия не годились в "герои" сюжета. Лишь двое еще
как-то могли "претендовать" на это - Назаркевич и электрик Лагойда. Но
Назаркевич в больнице, с ним должен встретиться Агрба. Что же до
Лагойды...
Скорик перечитал запись своего разговора с ним:
"Когда вы в последний раз видели Кубракову?"
"За день до ее отъезда".
"В связи с чем вы заходили к ней?"
"У них в лаборатории на компрессоре полетел трансформатор. Я нашел в
одном месте. Мне надо было сообщить ей, потому что за него заломили
большие деньги".
"Кто-нибудь присутствовал, когда вы были у нее?"
"Сотрудник лаборатории Назаркевич".
"А о чем они говорили?"
"Он спрашивал разрешения поехать на день в Богдановск".
"Он сказал зачем?"
"Сказал, что на мехстеклозавод".
"Потом, кажется, в четверг, вы справлялись у секретарши, не вернулась
ли Кубракова?"
"Да. Надо было решать с трансформатором, владельцы торопили. Теперь
на такие вещи спрос большой".
"Кубракова разрешила Назаркевичу поездку в Богдановск?"
"Разрешила. Ей тоже надо было туда, и он согласился взять ее".
"Что значит "согласился". Может, предложил, она все же его
начальница?"
"У них отношения не очень..."
"В каком смысле?"
"Ну если уж точно, как кошка с собакой"
"Откуда вы знаете о характере их отношений?"
"Об этом весь институт знает".
"На какой почве они враждуют?"
"Она вроде зажимает его, не дает ходу".
"И все-таки он согласился ее отвезти?"
"Сквозь зубы".
"На чем они поехали?"
"На его машине".
"Какая у него машина?"
"Тройка".
"А цвет?"
"Красная"...
Вот и все. Видел ее за день до отъезда. Интересовался у секретарши,
не вернулась ли еще. Ну и что?..
Он сидел, уставившись в бумаги, пытаясь за пределами ответов на свои
вопросы увидеть иной их смысл или какие-нибудь противоречия. Но ничего не
получалось. В списке невычеркнутым оставался Назаркевич. Скорик позвонил
Агрбе. Однако телефон молчал. Видимо, Агрба еще не вернулся...

13
Я нервничаю - в пачке осталось четыре сигареты, а идти в магазин
неохота! Скоро Рождество, а за окном серый унылый день, дождь со снегом,
ревет тяжелый каток, заравнивая дымящийся асфальт, насыпанный прямо в
лужи. Два мужика в оранжевых безрукавках, сбрасывая совковыми лопатами с
самосвала асфальт, смеются. Чему? Может быть бессмысленности своей работы?
Через дорогу вижу, как сосед вставляет в окна своей квартиры в бельэтаже
раздвижные решетки. На нашей улице многие жители первых этажей уже
проделали эту операцию: квартирные кражи пошли по городу, словно ветрянка
в детском садике. Выглядят эти зарешетченные окна, как тюремные. "Камерная
жизнь", - пошутил сосед...
А я в свободное от посещений суда, следственного изолятора,
прокуратуры время, пишу. Председатель областного суда, мой бывший
сокурсник по юрфаку, разрешил мне взять из архива дело Кубраковой. Правда,
не домой. Выпискам из него я занимаюсь в полуподвальной комнате, где лежат
кипы чистых бланков, пачки новеньких папок, коробки с копировальной
бумагой, катушки с лентой для пишущих машинок и прочая канцелярская
дребедень. Тут царствует завхоз, высвободивший мне в уголке стол. Здесь
тихо, никто не мешает, не задает вопросов, не заглядывает через плечо.
Плохо только, что курить приходится выходить на улицу...
Итак, вернемся в тот июнь. Однажды вечером раздался междугородный
телефонный звонок. Неля - моя суетливая, настырная троюродная сестрица из
Харькова сразу пошла в атаку:
- Ты меня хорошо слышишь?
- Слышу, слышу.
- Как живешь? У тебя все в порядке?
- В порядке, - ответил я, понимая, что это было пустое предисловие.
- Что у вас там произошло? Что случилось с Кубраковой?
- С какой Кубраковой?
- Ну завлаб НИИ металловедения! Я приезжала к вам на ее симпозиум...
До нас дошли слухи, что она погибла. Это правда?
- Не знаю никакой Кубраковой, ни о том, что с нею случилось, -
раздраженно ответил я. - А в чем, собственно, дело? Это твоя подруга?
- Нет, мы мало знакомы. Но я не люблю слухов. Я хочу знать все точно.
У тебя есть связи в прокуратуре. Выясни! - командовала она. - Это
во-первых. Во-вторых, я оставляла ей свою статью. Она обещала прочитать и
сделать пометки. Мне важно получить ее ради этих заметок. Очень прошу,
займись этим немедленно!
- Ты понимаешь, о чем просишь?! - вскипел я. - Даже если по случаю
гибели твоей Кубраковой возбуждено дело, меня к нему никто и близко не
допустит. И никого об этом просить не стану!
- Но ты же известный адвокат! - давила Неля. - В конце концов у тебя
есть какие-нибудь родственные чувства, элементарные обязанности перед
близкими.
- Есть, есть, - успокоил я ее, хотя она прекрасно знала, что мы друг
к другу никаких особых родственных привязанностей не испытывали. -
Единственное, что могу - это попытаться что-нибудь узнать о твоей статье,
- сказал я, понимая, что она не отвяжется.
- Обещаешь?
- Обещаю попытаться. Никаких гарантий.
- И если можно - подробности о гибели Кубраковой, - уже льстиво
попросила она.
- Я уже тебе все сказал!
- Какой ты все же... Ну ты же меня знаешь... Мне так хочется...
- Все, Неля! До свидания, - опустил я трубку.
"Господи! - подумал я, остывая. - На кой черт в Харькове знать
подробности о гибели какой-то Кубраковой, с которой у нее шапочное
знакомство!" И тут я представил себе торжество Нели, когда она полушепотом
кому-нибудь сообщит: "Только между нами. Информация абсолютно достоверна,
мне по секрету сообщил мой брат. Он известный адвокат"...
Кажется, дней через десять я был в областном суде по каким-то своим
делам. Закончив их, спустился ниже, где была прокуратура и вспомнив
просьбу Нели о статье, решил заглянуть к Щербе - авось что-нибудь выясню,
хотя уверенности не было никакой: во-первых, возбуждено ли вообще дело по
факту гибели Кубраковой, а если и возбуждено, то оно могло быть в любой из
районных прокуратур города или в городской, о чем Щерба мог вообще не
знать...
Я постучал в его дверь, и не дожидаясь ответа, вошел. Напротив Щербы
сидели Скорик и прокурор-криминалист Войцеховский. Они о чем-то спорили.
- Садись, Артем Григорьевич, я скоро освобожусь, - кивнул мне Щерба.
Чтоб не создавать неловкость своим присутствием, я достал из кейса
свежий номер "Аргументов и фактов", принялся читать, и хотя не
прислушивался к их разговору, все же уловить какие-то детали его мог.
Говорил Войцеховский:
- ...Я был на кафедре патологической анатомии и судебной экспертизы.
Эти светила категорически утверждают, что установить его наличие в крови и
тканях невозможно. У нас во всяком случае. Может в Москве и есть
какой-нибудь мудрый гематологический институт, но попробуй туда доберись,
да и там, как говорят наши патологоанатомы, вряд ли определят. Это
во-первых, во-вторых, мое предположение всего лишь плод умопостроений, нет
у нас никаких реальных оснований считать его надежным. Так что эксгумация
бессмысленна, - завершая какой-то предыдущий разговор, произнес
Войцеховский.
- Я еще раз перечитал допрос Яловского, - сказал Щерба.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27