Он заходил в класс, всовывал дискету в дисковод, нажимал пару клавиш – и компьютер начинал сходить с ума, не слушаться команд с клавиатуры, жужжать на разные лады. На крики преподавателя «Что ты наделал, Варшавский?!» Дэвид отвечал: «А слабо вам заставить его работать, не выключая питание?» Его вызывали к директору, а он доказывал, что их преподаватель ни черта не соображает в компьютерах и использует технику для сложения двухзначных чисел. Его отстраняли от занятий, грозились выгнать, но это было просто угрозы. Директор, неглупый человек, понимал: мальчишка с твердо сжатыми губами и носом картошкой разбирается в этих чертовых машинах куда лучше тех людей, которые эти чертовы машины разработали.
Через год о Дэвиде пошла слава. Говорили, что к нему обратился преподаватель математики с просьбой составить программу для расчета орбит искусственных спутников Земли, и Варшавский повторил один в один алгоритм, применявшийся в НАСА, сам не зная об этом. Говорили, что он способен заставить компьютер делать расчеты любой сложности, и что пасует он только тогда, когда школьным компьютерам не хватает, грубо говоря, мозгов и мощности для работы.
Ванда гордилась им. В тайне от сына она копила деньги ему на колледж, но зная, как нужен ему компьютер, она потратила все деньги на самую дорогую модель. В день его рождения Ванда привела сына в его комнату после того, как он вернулся из школы. На его столе стоял компьютер. Дэвид не смог дышать:
– Это же очень дорого, мама.
– Я потратила твои деньги на колледж, Дэви, – не удержалась и заплакала Ванда. – Тебе придется самому пробиться туда, заслужить стипендию или как это там называется. Ты ведь сможешь, Дэви?
Дэвид Варшавский вспоминает, как он расплакался вслед за мамой, которая ни разу за всю его жизнь не проронила ни слезинки, как прижался к ней и прошептал, на ощупь вытирая ее горячие слезы:
– Не волнуйся, мама. Я пробьюсь!
И он пробился. Но мать свою спасти не смог. Ванда Варшавская умерла во время уборки собственного дома на третий день после того, как ее сын, Дэвид, получил должность системного программиста с годовым окладом, превышающим всю оценочную стоимость их старого домика. Умерла совсем еще не старой женщиной от сердечного приступа…

* * *

Техники обнаружили сеть водопроводных труб и насосы, поднимающие воду на все уровни башни. Проблем с водой не возникало, проблема была в другом – во всей Башне не было ничего, даже отдаленно напоминающего туалет. Первую неделю, как это ни прискорбно слышать, всем пришлось пользоваться биотуалетами, но техники напряглись и смогли устроить канализацию в Башне. Им пришлось пробить сотни потолков, полов и стен, чтобы наладить хотя бы какое-нибудь подобие цивилизованных уборных. В палаточном городке было проще – яму поглубже вырыл – и довольно. Техники смогли наладить отвод и сброс нечистот, проведя трубы в помещение Утилизатора, исправно поглощающего все, что в него сбрасывали люди.
Всю неделю бывшие канадцы бригады Ферье валят лес. Им нравится эта работа. Им нравятся новые цепные пилы на аккумуляторах Верховина – эти пилы не хуже бензиновых, и также хищно вгрызаются в древесину. Канадцы – бывалые люди, к своему ремеслу привыкшие.
Казалось, какое тут требуется умение – подпилил дерево, рубанул пару раз топором и само упало. Черта с два! Попробуй, непривычный человек, подступись к дереву в три обхвата. Попробуй, подпили его так, чтобы полотно в сердцевине не завязло. Попробуй не сломать себе руку, когда пила начинает завывать в тугой древесине и норовит выпрыгнуть из надпила. Попробуй завалить дерево так, чтобы оно не то, чтобы просто рухнуло на стоящие рядом и застряло в их кроне или не завалилось на тебя также быстро, как слово «мама» произносится, а упало свободно, никого и ничего не задев. Попробуй одним ударом топора обрубить ветви в три пальца толщиной. Попробуй просто поработать топором хотя бы полчаса и не отрубить себе пальцы на ноге или всю ногу целиком.
Работают лесорубы. Ферье еще успевает добровольцев технике обучать:
– На себя тяни!
Или:
– Глубже, глубже! Да не так, мерд! Замах больше, петит! Вот так, хорошо, се бон, месье.
Обрушиваются на землю деревья. Кричат канадцы «поберегись» так зычно, что эхо по всему лесу раскатывается. Ходят среди канадцев байки про старика Пола Баньяна, лучшего лесоруба всех времен. В одной из баек рассказывается, как Поль Баньян, подрубив дерево, кричал «Берегись!» так громко и с такой силой, что помимо подрубленного дерева валилось еще три неподрубленных. Поэтому особенно крикливых они называют Полями и прибавляют собственное имя крикуна.
– Поберегись! – раздается.
– Берегись, это Поль-Франк, берегись! – надсаживаются насмешники.
Падает дерево, в стороны ветви разбрасывая, как падает ничком застреленный человек.
– Эй, Поль-Франк, почему только одно?
– Что-то маловато, Поль-Франк.
В ответ огрызаются крикуны, кто незлым тихим словом, кто громким, но всегда без злобы, а так, чтобы дыхание перевести.
Валятся деревья. Тут ведь не Земля, это там почти все леса повырубали ради бумаги туалетной. Это там люди без лесов вековечных задыхаются в духоте городской, в пыли, смоге и выхлопах автомобильных. Здесь – дыши сколько хочешь. Пьянит воздух. Растут тут деревья, такие же, как на Земле – странно, правда? Но растут ведь. Сосны высоченные, такие деревья с длинными прямыми, как стрела, стволами называют корабельным лесом. Из таких красавиц на Земле раньше еще мачты на парусники ставили. Растет лиственница, ели растут, вперемешку с дубовыми рощицами и одинокими дубами-великанами, растет ольха, падуб, кое-где тополя возносятся в небо серебряными телами. Растут деревья, к солнцу тянутся.
С тревогой прислушивается лес к звукам странным, дотоле незнакомым.
– Хэх, хэх!
Стук топоров, воют пилы, как свиньи под ножом острым мясника, как ветер в доме с привидениями. Слышится глухой шум ветвей и звук падающего тяжелого тела – еще одно дерево погибло.
Люди валят лес…

* * *

Подошло время сбора. Я пришел раньше всех и устало глядел на небо, отражающееся в озере, сидя у воды. Множество смертей не давало мне покоя, бесцельно пролитая убийцами кровь, казалось, кричала о мщении. Впервые в жизни я был близок к тому, чтобы потерять рассудок, поддавшись жажде мести. Мне приходилось сдерживать себя. Я провел три дня, наблюдая за людьми, и я очень устал. Я устал видеть их отвратительные морды. Я устал слышать их гортанную речь. Устал скрываться в тени и ждать.
Легкие тени моих братьев по крови скользили под лунным светом, острые белые зубы знакомо сверкали в темноте, желтые сверкающие глаза светились в полумраке теней. Собрались все – Касп, Лоро, Велор и Сайди – вожаки племен сейров севера. Они пришли сюда по моей просьбе. Мы сидели плечом к плечу у воды и никто не мог заговорить первым, все чувствовали непонятное смятение. Я начал первым и рассказал все, что мне удалось выяснить.
– Вас застали врасплох! – прорычал Лоро. – Как могло такое случиться?
– Мы никогда не убивали никого, помимо охоты, – Сайди подал голос, пригнув голову к земле.
– Но они убивают вас, как огонь пожирает траву, и, как лесной пожар, они не собираются останавливаться. Я спрашиваю: что делать нам? – угрюмо проворчал Велор, самый сильный и самый мудрый северный вожак.
– Надо драться.
– Мы слишком слабы.
– Что же ты молчишь, Белый? – спросил меня Сайди, увидев, что молчу.
– Я видел, как нас убивали ни за что, ни про что. Я видел, как наши дети горят в огне, а наши яссы падают на землю, становясь пеплом. Вкус этого пепла стоит у меня в горле…
– Чего же ты хочешь от нас? – спросил Велор.
Он мог позволить себе не торопиться. Все наши племена жили в согласии только потому, что давным-давно земля была поделена между племенами. Наши границы никогда не соприкасались с границами соседей. Земли хватало для всех, нам нечего было делить. Но все же мы были разобщены. Беда, касавшаяся одного племени, могла оставить другое племя безучастным к своей беде, но могла и сплотить два племени на время вражды с племенем чужаков, как это происходило во времена наших предков. Мы долго жили без войны, нам не с кем было воевать. Поэтому все связи между племенами ослабли, но не прервались. Все разногласия решались мирным путем. Мы не помнили, что один сейр когда-либо убил другого. Все знали: разумные существа не убивают себе подобных.
Кровь наших племен обновлялась и смешивалась во время праздника Весенних Ветров, проводящегося раз в несколько лет.
На пару дней племена собирались на землях одного из племен. Мы проводили время за совместной охотой и отдыхом. Молодые сейры, – самцы-валги и самки-яссы, – могли пообщаться, выбрать себе пару из другого племени, перейти в другое племя. Так в наше племя пришел когда-то мой отец. Мы, сейры, выбираем себе подруг раз и навсегда. Мы вместе охотимся, живем вместе, делим как радости, так и горе, мы старимся вместе и вместе умираем. По крайней мере, если доживаем вместе до старости. Я знаю много случаев, когда сейры, потерявшие своих партнеров, отказывались о пищи и воды и умирали вслед за своим избранником. Я знаю много подобных случаев, но бывают и исключения. Я, например, остался, когда погибли моя ясса, Лайра. Она скончалась в муках, пытаясь во второй раз разродиться нашими детьми.
– Мои дети, Лон и Чани, погибли там, когда люди впервые увидели нас, – говорю я и мои собеседники склоняют головы в знак скорби о моей потере. – Я говорю об этом впервые. Болью, поедает мое сердце и выжигает мою душу. Я говорю это вам, отцам, чьи дети продолжают жить, чьи дети видят небо каждый день. Я говорю это отцам, чьи дети уже сами стали отцами и матерями. Я, отец, потерявший своих детей, спрашиваю у вас: чем вы можете мне помочь?…
…Мы говорили недолго, но быстро пришли к общему согласию. Молодые охотники, не более чем по два десятка от каждого племени, войдут в мое племя и признают меня своим вождем. Я же начну с пришельцами безжалостную войну – на смерть.
Лоро, невзлюбивший меня по какой-то причине уже давно, сказал:
– Я понимаю твою утрату, но неужели ты будешь подвергать опасности сейров своего племени только из жажды мести? Ведь ты сам признаешь, что чужаки сильнее нас. Не лучше ли отступить и не терять жизни наших братьев? Неужели смерти твоих сородичей мало, чтобы убедить тебя сохранить жизни других сейров и не начинать войну?
Я хладнокровно ответил ему:
– Я знаю, что люди не остановятся. Рано или поздно, при нашей жизни, или при жизни наших детей, или детей наших детей, люди придут на твои земли, Лоро. Что тогда будешь делать ты? Что ты будешь делать, когда людей будет много, больше, чем их есть. Ты хочешь дать им время? Отступить, позволить делать все, что они хотят? Тогда не удивляйся, если увидишь перед собой смерть в виде двуногих с железом в руках. Я хочу остановить их раньше, чем они станут еще сильнее…

* * *

С каждым днем лесорубы Ферье вместе с бригадами добровольцев отхватывали от леса все большие куски. Механики из мастерских Росселини собрали маленький гусеничный трактор с приличной тяговой силой. С его помощью перетаскивали бревна с мест вырубки поближе к периметру.
Прошла еще одна неделя. Ни одного нападения на людей, работавших в лесу. Больше ни один волк не выходил к ограждениям и снайперы зря несли свою вахту. Ни днем, ни ночью не был убит ни один волк. Иногда наблюдатели видели волков с помощью термооптики, видели поодиночке или небольшими группами по двое или по трое; но волки быстро исчезали в лесу. К тому же они были вне досягаемости прицельного выстрела даже из крупнокалиберных снайперских винтовок.
Адам считал это еще одним проявлением расчетливости волков.
– Они наверняка поняли, что случай с Доксом больше не повторится, что им не удастся напасть на отдельного человека, даже в условиях засады в лесу.
Адам говорил, а Майкл его внимательно слушал. Они сидели на толстом куске брезента, брошенном в одном из окопов в ста метрах от ограды. Батальон Майкла вновь заступил на охрану северного сектора. Люди Ричардсона охраняли южный сектор, батальон Дюморье работал в лесу.
– Они увидели, как мы теперь охраняем людей. Солдаты стоят цепью на расстоянии метра друг от друга. Триста человек с оружием, гранатами, термооптикой, все наготове. Сзади шум, грохот, деревья падают, в общем, творится черт знает что.
– Вот-вот, из-за этого шума, они как раз могли бы подкрасться незаметно, – говорит Майкл.
– Ты не прав, звери боятся незнакомых шумов, – возразил Адам.
– Ты, наверное, забыл собственные слова. Еще в самом начале ты говорил, что это не просто звери. Давай с самого начала: они слышат грохот этих чертовых Гончих. Идут на вспышку и сейсмический толчок. Видят нас, мы видим их. Мы убиваем их, – Майкл прерывается на секунду и продолжает, – но они не хотели нападать на нас.
– Теперь ты тоже в этом уверен, – в тоне Адама больше уверенности, чем сомнения.
– Да, теперь я абсолютно уверен, что они не собирались воевать. Та волчица меня убедила. Так вот, – откашливается Фапгер, – мы убиваем их. Какая ответная реакция может быть у разумных существ?
– Гнев, ярость, желание отомстить.
– Это сначала. Если они настолько разумны, как ты говоришь, то, конечно, сначала они в ярости. Почему тогда они не нападают на нас сразу же?
– Потому что они узнали силу нашего оружия.
– Правильно. Их мало, они растерянны, не знают, что делать. Потом, в лесу, когда мы вышли туда в первый раз, их было там всего двое. Что они делают? Отводят нам глаза и похищают Докса. Вот это-то зачем? Ты сам говорил – они не знают наш язык, они ничего не знают о нас, кроме того, что мы способны убивать их. Тогда зачем второй волк тащит Докса сто метров в лес, затаскивает в заросли, чтобы их не было видно? Ведь он мог убить двоих или троих, мы бы не услышали – такой там стоял грохот.
– Да, этого я не могу понять.
– Вот и я не мог. Все думал над этим, думал, вертел так и эдак, пытался строить какие-то теории, а потом меня осенило.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40