https://wodolei.ru/catalog/mebel/rakoviny_s_tumboy/50/
! Это была настоящая бойня, мальчик, уж можешь мне поверить».
Этот внутренний голос был очень похож на голос отчима. Отец Майкла умер, когда Майклу было восемь лет. Через два года мать снова вышла замуж за ветеринара по фамилии Хейгер. Майкл ненавидел отчима, ненавидел его презрительный голос, тяжелый взгляд, ненавидел его обрюзгшее лицо, похожее на морду старого мопса. Он не понимал, что его мать нашла в отчиме – мать была сильной, доброй и терпеливой женщиной, пусть не красавицей, но не лишенной привлекательности. По сравнению с ней отчим походил на уродливого гоблина – низкорослый, с выпирающим брюшком, с огромными залысинами на лбу, и длинными, почти до колен, руками, как у гиббона. Майкл сравнивал отчима с отцом и не находил ничего похожего на рослого, хорошо сложенного мускулистого пилота с короткой стрижкой в летней форме со знаками отличия лейтенанта ВВС, каким был отец Майкла.
Тем не менее, мать с какой-то нелепой улыбкой, полной раболепия, выполняла все прихоти отчима, терпела его ворчание и вечные нравоучения: «ты опять не вытерла стол насухо, Марта», «плита грязная, Марта», «ты, что не можешь содержать дом в порядке, женщина?» Мать работала на швейной фабрике полную дневную смену, а после того, как возвращалась домой – готовила еду, убирала дом, стирала и гладила. Отчим после работы садился в кресло перед телевизором, смотрел новости и бейсбол или читал газеты. Он покупал продукты раз в неделю – это было его единственным занятием. Отчим не убирал со стола после еды, не мыл посуду, не прикасался к пылесосу и никогда не выносил мусор. Это стало обязанностями Майкла.
Часто по вечерам, после ужина, когда усталая до невозможности мать мыла посуду, Майкл с ненавистью смотрел на лысеющий череп отчима, сидящего в своем кресле с газетой в руках и представлял, как сковородка в его собственных руках врубается в эту ненавистную лысину. Эта картина представлялась ему так ясно, так ощутимо, что иногда он слышал хруст костей и видел, как брызжет кровь.
Майкл помогал матери чем мог и иногда, когда отчима не было дома, он спрашивал, почему она вышла замуж за такого урода. Мать сердилась на Майкла за такие слова, говорила, что отчим несчастный человек, что он очень любит и ее, и Майкла, просто не может это показать. Майкл видел, что любовь матери к отчиму слепа, и ничего не мог с этим поделать.
Чтобы как можно меньше видеть отчима, Майкл много времени проводил в школе, благо что он был центровым нападающим в школьной футбольной команде. Его ценили за скорость, бешеный напор, терпение к боли и неукротимость. Майкла могли остановить только совместными усилиями двух-трех защитников. Часто, когда Майкл получал мяч от квотербека и начинал прорываться вперед, комментатор восторженно начинал кричать: «Вот мяч снова у Фапгера! Он прорывается, да, он прорывается вперед! Уф, он сбивает с ног защитника, опрокидывает второго! Леди и джентльмены, его НЕВОЗМОЖНО остановить! Это человек-ракета, экспресс „Пушечное ядро“! Смотрите, смотрите! Фапгера пытаются остановить пятеро человек из команды „Тигров“! Ха-ха, не тут-то было, дамы и господа, такие штуки с Фапгером не проходят! Он сби-и-и-вает их с ног, смотрите, я не верю собственным глазам, он сбивает троих, как кегли в кегельбане! ОН ПРОРЫВАЕТСЯ, дамы и господа, он снова прорывается! Тачдаун, тачдаун, снова тачдаун! „Пираты“ вырываются вперед в первой же половине игры! Фапгер снова совершает прорыв, дамы и господа, снова ПРОРЫВ Фапгера!!!»
Противники побаивались Майкла, он прорывался вперед так, как будто бежал с гранатой против танка. Казалось, только танк и сможет остановить его. Становиться в блоке против Майкла рисковали только защитники, которые были тяжелей килограммов на тридцать, иначе они рисковали оказаться на земле еще раньше, чем успевали понять, что Майкл уже сорвался вперед. Сам Майкл рвался вперед, представляя перед собой отчима. Когда бешеная злость заполняла голову красным огнем, Майкла невозможно было остановить.
Никто не знал, чем объяснить то, как Майкл ведет себя на поле. Скорее всего, над этим никто особенно не задумывался. Тренер команды был согласен носить Майкла на руках, если бы ему, конечно, взбрела в голову такая идея, все «Пираты» обожали Майкла – он не был злым или заносчивым, был компанейским, добрым и отзывчивым парнем. Друзья любили его, некоторые девушки из школы были согласны отдаться ему прямо на футбольном поле, в школе он учился нормально, для него не было особой трудностью решать задачки из алгебры или писать сочинения на заданную тему. Особыми талантами Майкл не блистал, но и полным дебилом не был. Учителя относились к нему хорошо: он никогда не грубил, был вежлив, но сам никогда не вызывался отвечать.
Это было следствием долгого общения с отчимом. За столом отчим обычно рассказывал, как прошел его день на работе, что он ел на ланч, как оперировал кота или собаку, причем со всеми подробностями и деталями. Часто отчим замолкал, закончив фразу и когда Майкл открывал рот, чтобы рассказать, как прошел его день в школе или как он отлично сегодня сыграл на перехвате, то отчим начинал брюзжать: «Что это ты себе позволяешь, мальчик? Я еще не договорил!» А потом, когда ужин или обед уже подходил к концу, отчим поднимался из-за стола и говорил матери: «Вот смотри, как ты воспитала своего сына, Марта, он до ночи болтается неизвестно где, а потом перебивает меня во время разговора». Мать возражала, что Майкл не болтается где попало, а играет в футбол и что им гордятся в команде и в школе, на что отчим презрительно цедил: «Да что с этого футбола, игра для идиотов. Лучше работу нашел…» После чего мать смущенно замолкала – отчим был для нее почти что божеством. Поэтому Майкл предпочитал приходить домой как можно позже, быстро ужинать и ложиться спать.
Когда отчим не обращал на Майкла никакого внимания, это считалось удачным днем. В субботу и воскресенье Майкл старался улизнуть из дому пораньше, в этом ему помогали встречи с девушками. Можно было позвонить подружке и на весь день пропасть в кинотеатре или в боулинге. Дома Майкл не рассказывал ничего из происшедшего с ним за день, даже матери. В последнее время она уставала все сильней, все чаще у нее не хватало сил, чтобы убрать со стола и помыть посуду. Майкл говорил матери, пустив воду в раковину на кухне, чтобы не слышал отчим: «Ты бы поберегла себя, мама», на что мать обычно отвечала, что все нормально и пройдет само собой…
Само собой ничего не проходит. На второй день после выпускного вечера Майкла мама упала в обморок посреди смены на фабрике и умерла от сердечного приступа еще до того, как приехала машина скорой помощи. В похоронной конторе, куда привезли тело матери, отчим совершил большую ошибку, проворчав онемевшему от горя Майклу: «Твоя мать никогда не слушалась меня, мальчик. А слушалась бы – прожила бы дольше». Майкл схватил отчима за горло и заорал так, что его безумный вопль сбежались все, кто был поблизости:
– Это ты ее убил, ублюдок, это ты ее убил!
Он чуть не удушил отчима, тот уже начал хрипеть от недостатка кислорода, когда трое служащих похоронной конторы смогли наконец разжать побелевшие от напряжения пальцы Майкла. Потом кто-то из служащих сказал своей жене: «Это было похоже на стальные прутья арматуры».
На следующий день Майкл записался в армию и никогда больше не возвращался в свой родной город и никогда больше не видел человека, ставшего последним мужем его матери. От отчима у него осталось только одно – этот противный внутренний голос, отравлявший иногда его существование своим болезненно знакомым брюзжащим голосом, вечно приговаривающим «мальчик» в конце фразы.
Майкл, помимо воли, вспомнил потом отчима, когда мысленно прокручивал в памяти всю картину первого боя.
Бой действительно больше напоминал планомерное избиение, чем бой с равным противником.
Так получилось, что сейры оказались в секторе обстрела двух крупнокалиберных пулеметов. Длинные очереди справа и слева огненными иглами воткнулись в стаю, в то время, как Швед стрелял из многозарядного гранатомета по сейрам прямо перед собой.
Разрывы гранат ложились чуть позади сейров так, что они оказались в огненном мешке: по бокам – пулеметный огонь, в центре и позади – огонь из гранатомета.
Вторая рота стреляла из всех имеющихся в наличии стволов и активно использовала подствольные гранатометы, так что огонь был ураганным и безжалостным.
По правде сказать, с пятидесяти метров мало кто бы промахнулся. К расположению второй роты бежали все, кто не был занят в оцеплении двух других секторов, бежали огнеметчики из спецкоманды Майкла, бежали Адам и Ричард, но все они опоздали.
Бой закончился очень быстро, вторая рота отстреляла по одному магазину максимум, когда Майкл начал орать «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» в микрофон, перемежая выкрики с руганью.
Сам Майкл выстрелил только два раза, а потом вдруг ему стало страшно оттого, что все происходящее больше всего напомнило ему бойню.
Сейры падали, заливая землю кровью из собственных ран, поле заслоняли выброшенные вверх земляные фонтаны разрывов, похожие на черные кусты. Эти «кусты» разрезались трассирующими очередями, похожими на пунктирные неоновые вспышки реклам. Через две секунды после того, как был открыт огонь, увидеть что-нибудь в секторе обстрела стало невозможно. Но Майклу хватило и этих двух секунд, чтобы увидеть, как сейров разрывает на куски взрывами и как кровавый туман мгновенно смешивается с черной взлетающей пылью…
* * *
…Чужаки повернули к нам свои странные палки и огненные шары вылетели из воздуха, сжигая все живое.
Мерл упал первым, его голова разлетелась на куски, как раковина улитки. Злобные твари жгли нас огнем, страшным, смертельным огнем, и сеяли смерть, не щадя никого, даже самок и первогодков. Они убивали нас, не зная жалости и сострадания, и мы бежали в страхе.
После этой страшной бойни нас осталось шесть самцов.
Из самок, детенышей и первогодков не уцелел никто.
Это было неслыханное зло. Мы не причинили пришельцам вреда, а они начали убивать нас просто так, не для еды…
* * *
– Черт побери, Майкл, что произошло?! – лицо Адама было злым и одновременно усталым.
Майкл с ненавистью посмотрел на него, ему показалось, что голос Адама напоминает ему голос отчима, но потом злость прошла, осталось только чувство опустошенности и какой-то странной обреченности, как будто произошло что-то, что нельзя исправить.
– Волки вышли из леса, – начал Майкл, не глядя на Адама, – их было где-то сто двадцать. Остановились метрах в пятидесяти. Какое-то время ничего не происходило, мы молча смотрели друг на друга. Потом вперед вышел один из них, крупный такой волк, встал на задние лапы и мне показалось, что они собираются напасть.
– Почему ты так решил, Майк? – уже более спокойным голосом спросил Адам.
– Сначала они стояли толпой… нет, скорее, не толпой, а стаей: впереди крупные волки, сзади – помельче, а потом они выстроились цепью, знаешь, совсем как люди. Я видел такое сотни раз, Эйд, сотни раз мы вытягивались цепью, чтобы пойти в атаку. Они сделали то же самое.
– Ли? – спросил Адам, по-прежнему глядя на Майкла, который упорно смотрел в сторону леса.
– Ты не доверяешь мне? – зло посмотрел на Адама Майкл, оторвавшись от страшного зрелища в пятидесяти шагах впереди, на выжженной разрывами земле.
– Нет, – спокойно ответил Адам, глядя ему прямо в глаза, – мне просто нужно услышать мнение Кима как командира роты и как человека, который видел то же, что и ты.
– Все было так говорит Майк, Адам. Волки стояли толпой и смотрели на нас, а потом перестроились так быстро, как солдаты по команде. Волк впереди встал на задние лапы и они начали рычать, как собаки, когда собираются напасть, – сказал Ли. – Я уже собирался скомандовать «Огонь», но Майкл опередил меня буквально на секунду.
– Сейры…, – начал Адам, но Майкл перебил его:
– Не называй их так, Адам, теперь они – «Волки», и останутся «Волками» до тех пор, пока есть мы и они.
– Хорошо, волки так волки, – примирительным тоном продолжил Фолз, – они бросились на вас первыми?
– Не хватало еще, Адам, чтобы они атаковали моих парней! – голос Майкла был злым.
– Я повторяю свой вопрос, Майкл, – голос Адама был холоден, как сталь на морозе: еще миг – и зазвенит.
– Они бросили на вас первыми?
– Нет.
– И ты отдал команду?
– Тебя здесь не было, Адам, – злость явно чувствовалась в голосе Майкла, – ты не видел, то что видел я! Ты не слышал то, что слышал я!
– Я спрашиваю – ты отдал команду стрелять?
– Черт тебя подери, Адам, как будто бы ты не слышал по радио, что я отдал команду?! – Майкл уже почти кричал. – Да, … твою мать, я отдал команду!
– Адам, клянусь, они собирались напасть на нас, это было очевидно, – в разговор вклинился Ким.
Ким был полностью согласен с Майклом, что волки собирались атаковать, Ким видел то же, что и Майкл.
Когда волк вышел вперед и завыл, Киму показалось, что до того, как звери бросятся к ним, осталось секунда-две, не больше.
– Это же просто звери, Адам, – сказал Ким, с недоумением глядя на то, как с ненавистью смотрят друг на друга Фапгер и Фолз.
Ким знал, как близки Майкл и Адам, какая крепкая и многолетняя дружба связывает этих двух человек, и не понимал, почему Адам так зол на Майкла – ведь комбат все сделал правильно.
Зато Ричард все прекрасно понял, почему Адам и Майкл злятся друг на друга: Майкл сомневается в правильности своих действий, а Адам злится, что первый контакт со зверями прошел по такой ущербной схеме. Хотя назвать эту схему ущербной, по большому счету, нельзя – первобытный инстинкт человека уничтожить все неизвестное и страшное вряд ли можно подавить полностью. Ричард прекрасно понимал Майкла: из леса вдруг появляются звери, об опасности которых предупреждалось неоднократно, по внешнему виду этих зверей можно судить об их силе, звери эти совсем непохожи на невинных овечек, а у страха глаза велики. Кто бы не испугался, увидев сейров впервые?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Этот внутренний голос был очень похож на голос отчима. Отец Майкла умер, когда Майклу было восемь лет. Через два года мать снова вышла замуж за ветеринара по фамилии Хейгер. Майкл ненавидел отчима, ненавидел его презрительный голос, тяжелый взгляд, ненавидел его обрюзгшее лицо, похожее на морду старого мопса. Он не понимал, что его мать нашла в отчиме – мать была сильной, доброй и терпеливой женщиной, пусть не красавицей, но не лишенной привлекательности. По сравнению с ней отчим походил на уродливого гоблина – низкорослый, с выпирающим брюшком, с огромными залысинами на лбу, и длинными, почти до колен, руками, как у гиббона. Майкл сравнивал отчима с отцом и не находил ничего похожего на рослого, хорошо сложенного мускулистого пилота с короткой стрижкой в летней форме со знаками отличия лейтенанта ВВС, каким был отец Майкла.
Тем не менее, мать с какой-то нелепой улыбкой, полной раболепия, выполняла все прихоти отчима, терпела его ворчание и вечные нравоучения: «ты опять не вытерла стол насухо, Марта», «плита грязная, Марта», «ты, что не можешь содержать дом в порядке, женщина?» Мать работала на швейной фабрике полную дневную смену, а после того, как возвращалась домой – готовила еду, убирала дом, стирала и гладила. Отчим после работы садился в кресло перед телевизором, смотрел новости и бейсбол или читал газеты. Он покупал продукты раз в неделю – это было его единственным занятием. Отчим не убирал со стола после еды, не мыл посуду, не прикасался к пылесосу и никогда не выносил мусор. Это стало обязанностями Майкла.
Часто по вечерам, после ужина, когда усталая до невозможности мать мыла посуду, Майкл с ненавистью смотрел на лысеющий череп отчима, сидящего в своем кресле с газетой в руках и представлял, как сковородка в его собственных руках врубается в эту ненавистную лысину. Эта картина представлялась ему так ясно, так ощутимо, что иногда он слышал хруст костей и видел, как брызжет кровь.
Майкл помогал матери чем мог и иногда, когда отчима не было дома, он спрашивал, почему она вышла замуж за такого урода. Мать сердилась на Майкла за такие слова, говорила, что отчим несчастный человек, что он очень любит и ее, и Майкла, просто не может это показать. Майкл видел, что любовь матери к отчиму слепа, и ничего не мог с этим поделать.
Чтобы как можно меньше видеть отчима, Майкл много времени проводил в школе, благо что он был центровым нападающим в школьной футбольной команде. Его ценили за скорость, бешеный напор, терпение к боли и неукротимость. Майкла могли остановить только совместными усилиями двух-трех защитников. Часто, когда Майкл получал мяч от квотербека и начинал прорываться вперед, комментатор восторженно начинал кричать: «Вот мяч снова у Фапгера! Он прорывается, да, он прорывается вперед! Уф, он сбивает с ног защитника, опрокидывает второго! Леди и джентльмены, его НЕВОЗМОЖНО остановить! Это человек-ракета, экспресс „Пушечное ядро“! Смотрите, смотрите! Фапгера пытаются остановить пятеро человек из команды „Тигров“! Ха-ха, не тут-то было, дамы и господа, такие штуки с Фапгером не проходят! Он сби-и-и-вает их с ног, смотрите, я не верю собственным глазам, он сбивает троих, как кегли в кегельбане! ОН ПРОРЫВАЕТСЯ, дамы и господа, он снова прорывается! Тачдаун, тачдаун, снова тачдаун! „Пираты“ вырываются вперед в первой же половине игры! Фапгер снова совершает прорыв, дамы и господа, снова ПРОРЫВ Фапгера!!!»
Противники побаивались Майкла, он прорывался вперед так, как будто бежал с гранатой против танка. Казалось, только танк и сможет остановить его. Становиться в блоке против Майкла рисковали только защитники, которые были тяжелей килограммов на тридцать, иначе они рисковали оказаться на земле еще раньше, чем успевали понять, что Майкл уже сорвался вперед. Сам Майкл рвался вперед, представляя перед собой отчима. Когда бешеная злость заполняла голову красным огнем, Майкла невозможно было остановить.
Никто не знал, чем объяснить то, как Майкл ведет себя на поле. Скорее всего, над этим никто особенно не задумывался. Тренер команды был согласен носить Майкла на руках, если бы ему, конечно, взбрела в голову такая идея, все «Пираты» обожали Майкла – он не был злым или заносчивым, был компанейским, добрым и отзывчивым парнем. Друзья любили его, некоторые девушки из школы были согласны отдаться ему прямо на футбольном поле, в школе он учился нормально, для него не было особой трудностью решать задачки из алгебры или писать сочинения на заданную тему. Особыми талантами Майкл не блистал, но и полным дебилом не был. Учителя относились к нему хорошо: он никогда не грубил, был вежлив, но сам никогда не вызывался отвечать.
Это было следствием долгого общения с отчимом. За столом отчим обычно рассказывал, как прошел его день на работе, что он ел на ланч, как оперировал кота или собаку, причем со всеми подробностями и деталями. Часто отчим замолкал, закончив фразу и когда Майкл открывал рот, чтобы рассказать, как прошел его день в школе или как он отлично сегодня сыграл на перехвате, то отчим начинал брюзжать: «Что это ты себе позволяешь, мальчик? Я еще не договорил!» А потом, когда ужин или обед уже подходил к концу, отчим поднимался из-за стола и говорил матери: «Вот смотри, как ты воспитала своего сына, Марта, он до ночи болтается неизвестно где, а потом перебивает меня во время разговора». Мать возражала, что Майкл не болтается где попало, а играет в футбол и что им гордятся в команде и в школе, на что отчим презрительно цедил: «Да что с этого футбола, игра для идиотов. Лучше работу нашел…» После чего мать смущенно замолкала – отчим был для нее почти что божеством. Поэтому Майкл предпочитал приходить домой как можно позже, быстро ужинать и ложиться спать.
Когда отчим не обращал на Майкла никакого внимания, это считалось удачным днем. В субботу и воскресенье Майкл старался улизнуть из дому пораньше, в этом ему помогали встречи с девушками. Можно было позвонить подружке и на весь день пропасть в кинотеатре или в боулинге. Дома Майкл не рассказывал ничего из происшедшего с ним за день, даже матери. В последнее время она уставала все сильней, все чаще у нее не хватало сил, чтобы убрать со стола и помыть посуду. Майкл говорил матери, пустив воду в раковину на кухне, чтобы не слышал отчим: «Ты бы поберегла себя, мама», на что мать обычно отвечала, что все нормально и пройдет само собой…
Само собой ничего не проходит. На второй день после выпускного вечера Майкла мама упала в обморок посреди смены на фабрике и умерла от сердечного приступа еще до того, как приехала машина скорой помощи. В похоронной конторе, куда привезли тело матери, отчим совершил большую ошибку, проворчав онемевшему от горя Майклу: «Твоя мать никогда не слушалась меня, мальчик. А слушалась бы – прожила бы дольше». Майкл схватил отчима за горло и заорал так, что его безумный вопль сбежались все, кто был поблизости:
– Это ты ее убил, ублюдок, это ты ее убил!
Он чуть не удушил отчима, тот уже начал хрипеть от недостатка кислорода, когда трое служащих похоронной конторы смогли наконец разжать побелевшие от напряжения пальцы Майкла. Потом кто-то из служащих сказал своей жене: «Это было похоже на стальные прутья арматуры».
На следующий день Майкл записался в армию и никогда больше не возвращался в свой родной город и никогда больше не видел человека, ставшего последним мужем его матери. От отчима у него осталось только одно – этот противный внутренний голос, отравлявший иногда его существование своим болезненно знакомым брюзжащим голосом, вечно приговаривающим «мальчик» в конце фразы.
Майкл, помимо воли, вспомнил потом отчима, когда мысленно прокручивал в памяти всю картину первого боя.
Бой действительно больше напоминал планомерное избиение, чем бой с равным противником.
Так получилось, что сейры оказались в секторе обстрела двух крупнокалиберных пулеметов. Длинные очереди справа и слева огненными иглами воткнулись в стаю, в то время, как Швед стрелял из многозарядного гранатомета по сейрам прямо перед собой.
Разрывы гранат ложились чуть позади сейров так, что они оказались в огненном мешке: по бокам – пулеметный огонь, в центре и позади – огонь из гранатомета.
Вторая рота стреляла из всех имеющихся в наличии стволов и активно использовала подствольные гранатометы, так что огонь был ураганным и безжалостным.
По правде сказать, с пятидесяти метров мало кто бы промахнулся. К расположению второй роты бежали все, кто не был занят в оцеплении двух других секторов, бежали огнеметчики из спецкоманды Майкла, бежали Адам и Ричард, но все они опоздали.
Бой закончился очень быстро, вторая рота отстреляла по одному магазину максимум, когда Майкл начал орать «Прекратить огонь! Прекратить огонь!» в микрофон, перемежая выкрики с руганью.
Сам Майкл выстрелил только два раза, а потом вдруг ему стало страшно оттого, что все происходящее больше всего напомнило ему бойню.
Сейры падали, заливая землю кровью из собственных ран, поле заслоняли выброшенные вверх земляные фонтаны разрывов, похожие на черные кусты. Эти «кусты» разрезались трассирующими очередями, похожими на пунктирные неоновые вспышки реклам. Через две секунды после того, как был открыт огонь, увидеть что-нибудь в секторе обстрела стало невозможно. Но Майклу хватило и этих двух секунд, чтобы увидеть, как сейров разрывает на куски взрывами и как кровавый туман мгновенно смешивается с черной взлетающей пылью…
* * *
…Чужаки повернули к нам свои странные палки и огненные шары вылетели из воздуха, сжигая все живое.
Мерл упал первым, его голова разлетелась на куски, как раковина улитки. Злобные твари жгли нас огнем, страшным, смертельным огнем, и сеяли смерть, не щадя никого, даже самок и первогодков. Они убивали нас, не зная жалости и сострадания, и мы бежали в страхе.
После этой страшной бойни нас осталось шесть самцов.
Из самок, детенышей и первогодков не уцелел никто.
Это было неслыханное зло. Мы не причинили пришельцам вреда, а они начали убивать нас просто так, не для еды…
* * *
– Черт побери, Майкл, что произошло?! – лицо Адама было злым и одновременно усталым.
Майкл с ненавистью посмотрел на него, ему показалось, что голос Адама напоминает ему голос отчима, но потом злость прошла, осталось только чувство опустошенности и какой-то странной обреченности, как будто произошло что-то, что нельзя исправить.
– Волки вышли из леса, – начал Майкл, не глядя на Адама, – их было где-то сто двадцать. Остановились метрах в пятидесяти. Какое-то время ничего не происходило, мы молча смотрели друг на друга. Потом вперед вышел один из них, крупный такой волк, встал на задние лапы и мне показалось, что они собираются напасть.
– Почему ты так решил, Майк? – уже более спокойным голосом спросил Адам.
– Сначала они стояли толпой… нет, скорее, не толпой, а стаей: впереди крупные волки, сзади – помельче, а потом они выстроились цепью, знаешь, совсем как люди. Я видел такое сотни раз, Эйд, сотни раз мы вытягивались цепью, чтобы пойти в атаку. Они сделали то же самое.
– Ли? – спросил Адам, по-прежнему глядя на Майкла, который упорно смотрел в сторону леса.
– Ты не доверяешь мне? – зло посмотрел на Адама Майкл, оторвавшись от страшного зрелища в пятидесяти шагах впереди, на выжженной разрывами земле.
– Нет, – спокойно ответил Адам, глядя ему прямо в глаза, – мне просто нужно услышать мнение Кима как командира роты и как человека, который видел то же, что и ты.
– Все было так говорит Майк, Адам. Волки стояли толпой и смотрели на нас, а потом перестроились так быстро, как солдаты по команде. Волк впереди встал на задние лапы и они начали рычать, как собаки, когда собираются напасть, – сказал Ли. – Я уже собирался скомандовать «Огонь», но Майкл опередил меня буквально на секунду.
– Сейры…, – начал Адам, но Майкл перебил его:
– Не называй их так, Адам, теперь они – «Волки», и останутся «Волками» до тех пор, пока есть мы и они.
– Хорошо, волки так волки, – примирительным тоном продолжил Фолз, – они бросились на вас первыми?
– Не хватало еще, Адам, чтобы они атаковали моих парней! – голос Майкла был злым.
– Я повторяю свой вопрос, Майкл, – голос Адама был холоден, как сталь на морозе: еще миг – и зазвенит.
– Они бросили на вас первыми?
– Нет.
– И ты отдал команду?
– Тебя здесь не было, Адам, – злость явно чувствовалась в голосе Майкла, – ты не видел, то что видел я! Ты не слышал то, что слышал я!
– Я спрашиваю – ты отдал команду стрелять?
– Черт тебя подери, Адам, как будто бы ты не слышал по радио, что я отдал команду?! – Майкл уже почти кричал. – Да, … твою мать, я отдал команду!
– Адам, клянусь, они собирались напасть на нас, это было очевидно, – в разговор вклинился Ким.
Ким был полностью согласен с Майклом, что волки собирались атаковать, Ким видел то же, что и Майкл.
Когда волк вышел вперед и завыл, Киму показалось, что до того, как звери бросятся к ним, осталось секунда-две, не больше.
– Это же просто звери, Адам, – сказал Ким, с недоумением глядя на то, как с ненавистью смотрят друг на друга Фапгер и Фолз.
Ким знал, как близки Майкл и Адам, какая крепкая и многолетняя дружба связывает этих двух человек, и не понимал, почему Адам так зол на Майкла – ведь комбат все сделал правильно.
Зато Ричард все прекрасно понял, почему Адам и Майкл злятся друг на друга: Майкл сомневается в правильности своих действий, а Адам злится, что первый контакт со зверями прошел по такой ущербной схеме. Хотя назвать эту схему ущербной, по большому счету, нельзя – первобытный инстинкт человека уничтожить все неизвестное и страшное вряд ли можно подавить полностью. Ричард прекрасно понимал Майкла: из леса вдруг появляются звери, об опасности которых предупреждалось неоднократно, по внешнему виду этих зверей можно судить об их силе, звери эти совсем непохожи на невинных овечек, а у страха глаза велики. Кто бы не испугался, увидев сейров впервые?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40