Знает, что никто из экипажей не подтвердит это.
– Ладно, – отвечаю, – разберемся позже. А сейчас все на КП, Доложим о вылете и узнаем следующую задачу.
После доклада начинаем разбор вылета по деталям. Летчики докладывают – Ганин ушел после первого захода. Но тот сразу «нашелся» с объяснением: он действительно уходил, потому что мотор плохо работал. Потом вернулся и самостоятельно сделал еще два захода.
Не хотелось верить, что молодой летчик проявил трусость, да и прямых доказательств этого у меня тоже не было. На первый раз пришлось серьезно предупредить. А для себя сделал вывод: летчик требует особого внимания и проверки в бою.
Последующие три дня шла напряженная боевая работа. Мы делали по два-три вылета в день, и все з один и тот же район. Тарханское направление оказалось направлением главного удара. Вначале наши войска успешно продвинулись вперед, но вскоре темп наступления начал затихать. А это нехороший признак – значит, на этом участке неудача. И вдруг одиннадцатого апреля с утра стало известно: прорыв наметился на левом фланге наших войск, там, где и не планировался. Оказывается, ночью наш батальон скрытно переправился через небольшое озеро и обнаружил слабинку в обороне противника. Утром основной удар перенесли на этот участок. Сюда бросили и штурмовую авиацию.
Противник неистовствовал. Во второй половине дня мы вылетели на задание группой из двух четверок под прикрытием четырех истребителей. Оставалось минуты три до цели, когда нас встретили «фоккеры». Ох и длинные были те минуты! Противник связал прикрытие боем, а четверку своих истребителей бросил на штурмовиков. Пришлось рассчитывать на собственные силы. Все ведомые, заняв свои места, идут плотным строем. Сверху такую группу не возьмешь. Значит, жди атаки снизу или с фланга, и прежде всего – на ведущего. У меня справа два самолета, слева – один.
Атаки посыпались на левого ведомого – Гапеева. Он верен своей теории – старается держаться подальше от группы. Вот и подловили его на этом истребители противника. У самой цели Гапеев вынужден был резким левым разворотом уйти со снижением. А в это время внизу кипел жаркий бой. Наши артиллеристы трассирующими снарядами указали направление на цель. Истребители прикрытия, отогнав противника, возвратились на свое место, и мы начали атаки. Сразу после них ринулась вперед пехота. Самолет Гапеева мы увидели на берегу Сиваша. Летчик и стрелок стояли возле поникшего «ила» – значит, живы.
Обратный маршрут пролегал через Асканию-Нову. Бреющий полет вспугнул стаю птиц. Война нарушила и этот заповедный уголок земли. Идем стройной группой. Оглядываю ведомых. Есть все, кроме машины Гапеева. Идет в строю и Ганин. На этот раз он действовал над целью нормально. Может, пересилил себя и переборол чувство страха? Однако кое-что опять настораживало.
Последние дни как только второй вылет, так у Ганина неприятности: то шасси не убираются и пришлось вернуться, то отказал прибор контроля температуры воды, и Ганин снова возвратился. Объяснение причин вроде законное. Ведь параграфы наставления по производству полетов гласили: «При отказе одного из приборов во внеаэродромном полете – полет прекращается», «С выпущенными шасси боевой вылет выполнять нельзя». Проверили на земле шасси – убираются. А температуру воды при желании можно контролировать по температуре масла. Другой летчик так бы и сделал.
Привычный выскок, над аэродромом роспуск группы и заход на посадку. Командир, как правило, садится первым. На этот раз у меня что-то не получилось с расчетом, и я решил уйти на второй круг, помня летную заповедь: второй круг – не позор, а учеба. Когда снова заходил на посадку, увидел картину, от которой похолодели руки. Рядом с «Т» лежал самолет, Чей же это? Гадать долго не пришлось. Ганин! На пробеге вместо закрылков убрал шасси. Такое встречалось и у других летчиков: краны шасси и закрылков на Ил-2 расположены рядом. Но тут опять Ганин! Наваждение какое-то! Ведь каждый самолет на счету, а теперь его машина на несколько дней вышла из строя. Летчик хлопает глазами и невозмутимо отвечает:
– Схватился не за тот кран. Разве с другими этого не бывает?
На собрании эскадрильи, подводя итог боевой работы за три дня, решили обсудить отношение Ганина к вылетам. Коммунисты и комсомольцы самокритично признавали свои недочеты и упущения, не щадили и Ганина. Гневно, но доказательно упрекали его в ошибках, которых можно избежать, в неисправностях, которые можно упредить. В голосе выступавших звучала обида за честь эскадрильи, полка, которой не дорожил молодой летчик. Жалея Ганина, его никто не обвинил в трусости, хотя основания для этого были. Люди знали – такое обвинение очень тяжкое, и если оно окажется ошибочным, летчику будет нанесен чувствительный удар.
После собрания Ганин два дня вел себя нормально. Даже подумалось: вот что значит коллективное мнение! Но прежнее повторилось. Снова пришлось докладывать командиру полка. Подполковник Смыков решил сам проверить летчика в боевом вылете. Возвратился недовольный. Сообщил:
– Над целью начал шарахаться. Чуть всю группу не разогнал.
– Что же будем делать, Георгий Михайлович?
Смыков нахмурил брови, потом вроде просветлел:
– Отправим его в тыл как неспособного воевать, А? Кто способен – пусть дерется, умирает за Родину.
Я понял – шутка от злости. В самом деле, как быть с человеком, который идет в бой, но не стреляет по врагу?
– Вот что, товарищ командир эскадрильи, – Смыков распрямил сутулеватые плечи. – Будем воспитывать, Может, он еще обретет себя.
Штурм крымских укреплений врага продолжался. Полк уже действовал на правом фланге фронта, наносил удары по ишуньским позициям, за Перекопом.
В один из таких дней с нашей группой ходил на задание командир дивизии полковник Чубченков. Летал он хорошо, уверенно и нашими действиями остался доволен. Отбывая в дивизию, пожелал нам боевых успехов. Я хотел расспросить комдива о нашей встрече в запасном полку. Но посчитал неудобным и решил отложить до следующего раза. Но следующего раза не было. Через два дня мы узнали о трагедии, происшедшей с полковником Чубченковым. В то время мы еще не знали ее до конца. Уже после войны, многие годы спустя, она стала известна из выступления С. С. Смирнова по телевидению, а затем из его книги «Были великой войны». Судьба Кирилла Чубченкова оказалась поистине трагической. Вот что случилось с ним через два дня после нашей встречи.
Наши войска, прорвав оборону гитлеровцев на Сиваше, с ходу заняли Джанкой, Бахчисарай, Симферополь и устремились к Севастополю. Авиация отстала от наземных войск, дивизию требовалось срочно перебазировать в Крым. Полковник Чубченков вместе со штурманом майором Абрамовым вылетел на По-2 искать подходящее для аэродрома поле. Одна из площадок показалась удобной, и командир совершил посадку. Не выключая мотора, Чубченков снял шлемофон и в папахе отправился осматривать поле, оставив Абрамова у самолета. Минут через десять рядом с самолетом разорвался снаряд, а после третьего снаряда перкалевый По-2 запылал, как свеча. Внезапно из лесопосадки выскочил вражеский танк с автоматчиками на броне. Танк устремился наперерез Чубченкову. Автоматчики схватили полковника и увезли с собой. Лишь через несколько дней майор Абрамов добрался до дивизии и рассказал об увиденном. Случившееся объяснялось тем, что в западной части полуострова в те дни не было сплошной линии фронта; наши передовые войска стремительно продвигались вперед, оставляя в тылу разрозненные группы гитлеровцев. Вот одна из них и наскочила на наш самолет связи.
О судьбе полковника Чубченкова ходило много слухов и даже легенд. Рассказывали, якобы наша разведка получила задание во что бы то ни стало спасти комдива, который находился во вражеском плену в Севастополе. Однако спасти его не удалось. Гитлеровцы увезли его в Германию и за несколько неудачных попыток организовать побег военнопленных поместили в лагерь смерти Маутхаузен.
Вот что писал об этом в своей книге С. С. Смирнов. «В блок э 20 гитлеровцы посылали тех, кого они считали „неисправимыми“ и особенно опасными для себя людьми. Туда попадали пленные, совершившие неоднократные побеги из лагерей, уличенные в антигитлеровской агитации, в актах саботажа… Значительную часть узников составляли наши летчики, и среди них выделялось несколько старших офицеров, которые в дальнейшем стали организаторами и вдохновителями восстания и побега… Известно, что главными организаторами и руководителями подготовки к восстанию стали Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков… Восстание назначалось в ночь с 28 на 29 января… В ночь на 25 или 26 января из блока вызвали двадцать пять узников. Среди вызванных оказались руководители восстания – Николай Власов, Александр Исупов, Кирилл Чубченков и другие. Их увели, а на другой день стало известно, что они уничтожены в крематории».
Восстание все же состоялось в ночь со второго на третье февраля 1945 года. Счастье уцелеть и вернуться на Родину выпало лишь семерым из тысячи смертников. Они и рассказали о трагедии «последнего боя смертников» лагеря Маутхаузен в предгорьях живописных австрийских Альп.
Так трагически закончилась жизнь бесстрашного советского летчика.
Обязанности командира дивизии возложили на начальника штаба подполковника С. Н. Соковых. Он и руководил перебазированием полков на полевые аэродромы севернее Симферополя. На летных картах замелькали новые цели: Каранки, колхоз «Большевик», Сапун-гора, Мекензиевы горы, 6-я верста, мыс Херсонес…
Вокруг Севастополя фашисты имели три аэродрома: 6-я верста, горизонталь-80 и мыс Херсонес. Свой узлы обороны и аэродромы противник прикрывал очень плотным зенитным огнем. Сюда, к побережью, были стянуты зенитные орудия со всего Крымского полуострова, уже почти полностью занятого нашими войсками. Враг отчаянно цеплялся за южный берег Крыма, особенно за район Севастополя, прикрывая воздушные подходы к нему сплошной завесой огня.
В воздушных боях над Сивашом мы потеряли экипаж летчика Медведева, выбыл из строя Гапеев. Под Севастополем потери оказались гораздо чувствительнее. Бои были очень жестокие. В небе над Крымом отличились многие летчики. Здесь совершил свой сотый вылет Николай Маркелов. Как я уже упоминал, после побега из плена он воевал еще более отчаянно и решительно, смело шел на самые трудные задания. Его юбилейный вылет тоже выдался на редкость тяжелым.
В этот вылет шестерка штурмовиков под прикрытием четырех истребителей наносила удар по артиллерии и живой силе противника у Балаклавы. Неудачи начались сразу. Из-за неполадки в моторе вернулся с маршрута один истребитель. Остальную тройку связали боем четыре «мессера». После первого захода на цель был подбит самолет лейтенанта Алексея Ефимова, и он сел у береговой черты. На пятерку штурмовиков напали четыре «фоккера». Они сбили еще один штурмовик. Оставшаяся четверка успела замкнуть оборонительный круг, и вражеские летчики оказались перед ним бессильны. Как ни нападали гитлеровцы, под каким ракурсом ни заходили, – штурмовики их встречали огнем. Тогда один из гитлеровцев пошел в лобовую атаку на Маркелова. Фашистский летчик не мог не знать, что у «ила» впереди две пушки, два пулемета, четыре эрэса и броневая защита. Непонятно, на что рассчитывал гитлеровец. Может, на то, что не выдержат нервы у советского летчика? Маркелов потом рассказывал:
– Вначале я не поверил, что фашист атакует прямо в лоб. Но решил не упускать возможности наказать его за авантюру. Открыл из всех точек огонь. «Фоккер» сразу вспыхнул и развалился. А я вот живой…
Надо было видеть, на чем наш Коля возвратился домой! В кабине – ни одного стекла, фюзеляж от кабины до хвоста пропорот снарядами, побита плоскость, от перкалевой обшивки руля поворота – одни ленточки. Немало видел я покалеченных машин, но такую – впервые. Даже не верилось, что его самолет мог держаться в воздухе.
Но таков был наш штурмовик Ил-2, чудеснейшая машина войны! Вышел из строя, элерон – можно воспользоваться рулем поворота, отказал руль поворота – можно развернуться с помощью элеронов… Не знаю, был ли еще где такой выносливый и устойчивый самолет! Лишь бы жив был мотор да у летчика были крепкие нервы и холодная голова. Главное – не паникуй, бери курс на свой аэродром. А уж друзья тебя прикроют, заведут на посадку, помогут, советом.
После трудного вылета Николай Маркелов долго, приходил в себя на земле. На все расспросы отвечал не сразу и коротко. Обронит слово и снова думает. Те, кто знал Николая, не спешили с разговорами, ждали, пока он оттает. Я почему-то представил себе Маркелова на допросе у фашистов. Вряд ли им удалось бы что-нибудь узнать у этого человека. И что удивительно – в воздухе медлительный молчун словно преображался: действовал быстро, энергично, инициативно. Может, потому что там только одна дума, одна мысль – о бое… В крымском небе вражеские летчики-истребители начисто забыли о былом своем превосходстве в воздухе. И это определяло их тактику. Теперь участились атаки «из-за угла»: выскочит «мессер» или «фоккер» снизу, стрельнет из всех своих стволов и удирает на бреющем, маскируясь складками местности. Атаковать гитлеровцы старались ведущего или его заместителя.
Так был подбит и смертельно ранен лейтенант Алексей Будяк, летавший с воздушным стрелком Виктором Щербаковым. Спустя почти тридцать лет в письме автору этой книги Виктор Щербаков рассказывал об этом вылете. Тот день – 23 апреля 1944 года – Виктор Щербаков запомнил на всю жизнь. Экипаж уже сделал два вылета на штурмовку Сапун-горы. В последнем вылете летчик еле дотянул до своего аэродрома. На самолете было повреждено хвостовое оперение, в нескольких местах пробиты плоскости. Ил-2 требовал ремонта. Весеннее солнце скатывалось к горизонту, летчик и стрелок устало растянулись на траве, радуясь короткому отдыху и счастливому возвращению. Но отдыхать не пришлось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34