Стало быть, это музыкант. Вот он приблизился, приподнял шляпу.
– Простите, сударыня, – сказал он, – если я присяду здесь, рядом с вами. Я встретил старого знакомого, и он просил подождать его.
Незнакомец по виду не принадлежал к тем франтам, которых следует опасаться. Да и вообще он не был франтом.
Барбара просто ответила:
– Пожалуйста. Я также жду. Мужа. Незнакомец расплылся в улыбке.
– Стало быть, мы ожидаем одного и того же человека. Ваш супруг сказал мне, что он не один. Гм! Мы с Бахом вместе служили когда-то. Именно в этом замке. – Он еще раз поклонился и прибавил: – Скрипач придворного оркестра, Герман Зауэр.
– Очень рада, – сказала Барбара, – и особенно рада тому, что смогу узнать кое-что о здешних местах.
– К вашим услугам, любезная фрау! Но что именно вы хотите узнать?
– Все!
Зауэр улыбнулся.
– Извините, любезнейшая, но подобное всеобъемлющее любопытство трудно удовлетворить. Правда, оно свойственно юности!
– Мне двадцать три года, – сказала Барбара, – но если мой муж скрывает от меня какие-то события своей жизни, то вполне натурально мое желание узнать о них от кого-нибудь другого.
– А если приятель не захочет выдать приятеля? Мужчины, знаете ли, всегда держатся друг за друга!
– Ну, не всегда… Бывает, что и дерутся… А что? Действительно, было что-то такое?
– О нет, сударыня! Во всяком случае, не женщина была замешана в это дело. Все произошло скорее из-за собаки. Прошу прощения!
– Говорите, пожалуйста, серьезно.
– Клянусь вам, это чистейшая правда. Но собака – это был только предлог. Вашему супругу вообще не нравилось здесь. Он был самый молодой в оркестре. Ну и, разумеется, мы над ним подтрунивали.
– Это было плохо с вашей стороны.
– Уверяю вас, он не обижался. Но ему пришлось не по вкусу, что мы недостаточно ревностно относимся к нашим обязанностям. Сам он целые дни работал. А для чего, скажите на милость? Чтобы играть контрдансы и застольную музыку для герцога?
– Что бы ни делал человек, он должен делать хорошо.
– Ага! – сказал Зауэр. – Позвольте спросить, давно ли вы замужем?
– А вам на что?
– Чувствуется, что вы уже усвоили строй мыслей супруга. Итак, он, самый младший из нас, был серьезен, мы легкомысленны. Но все же, несмотря на его молодость, ему удалось повлиять на нас. Мы разучили сюиту Люлли, и, надо сказать, она приятно звучала. Мы играли ее на именинах герцога. Себастьян – на скрипке. Но, к сожалению, вокруг очень шумели.
– Кто?
– Гости. Как и полагается на больших собраниях: разговаривали, смеялись, провозглашали тосты.
– Во время музыки!
– Видно, что вам не приходилось бывать при дворе! Это же в порядке вещей: музыка – фон для всего остального. Но юный Себастьян выходил из себя, глаза его метали молнии, и я видел, что он вот-вот перестанет играть. Однако он сдерживал себя до тех пор, пока не явился соседний князь Оттокар со своей свитой…
– Что же он сделал, этот князь?
– С его прибытием шум усилился. Выпив три бокала рейнвейнского, князь принялся описывать достоинства своего охотничьего пса и добился того, что егерь явился вместе со своим питомцем в нашу залу: дамы бросились рассматривать четвероногого гостя и хвалить его, а он отвечал повизгиванием, а порой и более громкими изъявлениями благодарности.
Мария-Барбара засмеялась.
– Не забудьте, однако, что мы в это время играли сарабанду. Впрочем, что бы мы ни играли тогда, музыка совсем не нуждалась в импровизированном аккомпанементе, который возник столь неожиданно и своеобразно. Во всяком случае, Себастьян резко оборвал игру, спрятал скрипку в футляр и вышел. На другой день он покинул замок, заявив управляющему, что не намерен вплетать в музыку контрапункт собачьего лая.
На этот раз Барбара встревожилась:
– Значит, мы не получим места. Управитель вспомнит, и тогда…
– Не бойтесь, милая фрау! Это уже не тот управитель. Да и герцог не тот. Вильгельм-Эрнест – брат прежнего. Он гораздо богаче. Да и в замке много перемен.
– Я знаю, что мы вам обязаны приглашением. Я не удивляюсь: у вас такое доброе лицо.
– Благодарю вас, фрау! Зауэр смутился от похвалы.
– Когда я узнал о женитьбе моего друга Баха, я собрался поздравить его и пожелать счастья. Потом мне рассказали о его невесте…
– Что же именно?
– Что она прекрасна и что он не берет за ней приданого.
– Никакого, – вызывающе подхватила Барбара.– И вы решили, что не стоит поздравлять, раз девушка бедна.
– Напротив, я сказал себе: «Зачем желать ему счастья? Оно уже есть у него». Я теперь убедился в этом, – прибавил Зауэр, сняв шляпу.
Барбара потупилась. Она была тронута. Зауэр опять заговорил о жизни в замке.
– Теперь все пошло по-иному. Продав свои войска, герцог настолько разбогател, что значительно увеличил штаты своих служащих, закупил инструменты в Берлине. Все у нас теперь есть, кроме оперы.
– Стало быть, герцог любит музыку?
– А лак же? Он даже сам ее сочиняет. И поет.
– А почему вы говорите это с насмешкой?
– Как быстро вы все подмечаете, уважаемая! Впрочем, вы столь наблюдательны, что скоро все узнаете сами.
В это время на дорожке показался Бах. Вид у него был усталый.
– Ну что? – встрепенулась Барбара. – Неужели ничего не вышло?
– Нет, все улажено… Значит, ты познакомилась с Германом?
– О да! Я имел счастье… – начал было Зауэр.
– Отчего же ты так задержался? – спросила Барбара.
– Мне пришлось ждать.
– Управителя? Ведь он сам тебя вызвал.
– Здесь так принято, – сказал Зауэр: – служащих заставляют ждать, чтобы внушить им почтение к месту.
Обязанности концертмейстера оказались довольно обширны: управление оркестром, игра на органе, обучение хора и сочинение музыки для концертов и церковных богослужений. Кроме прямых обязанностей, не следовало забывать и о косвенных: концертмейстер должен следить за порядком в оркестре, за тем, чтобы ноты не рвались, инструменты не ломались, музыканты не напивались и не безобразничали.
Барбара оскорбилась, узнав про последние два пункта договора:
– Неужели они пьянствуют? Какое тебе дело до этого? И разве некому убирать ноты?
Ее первоначальный восторг значительно остыл, когда она узнала, что капельмейстер, которого должен заменить Бах, не уволен и будет получать свое жалованье. Значит, Бах будет только считаться его помощником и работать за двоих! Пришлось согласиться и на это.
Но Веймар был таким красивым, оживленным городом! Вот уж где не соскучишься! И чистенькие комнатки, выделенные для семьи концертмейстера, совсем недурны. Здесь можно было свить гнездо, а Барбара очень нуждалась в этом. Выросшая в бедной семье, она не смогла привыкнуть к бедности. И теперь, ослепленная роскошью герцогского замка, которую она наблюдала издали, тщеславная девочка уже вообразила себя придворной дамой. Во всяком случае, она писала подругам: «Мой муж состоит при дворе». И сама смеялась над собой, потому что была неглупа и обладала чувством юмора.
Знакомыми Барбара еще не успела обзавестись. Сословные границы строго соблюдались. Когда в замок приезжали гости, а потом выходили на прогулку в парк, Барбара издали любовалась на прекрасных, беспечных женщин. Постепенно она стала сближаться с женами и дочерьми придворных музыкантов.
Вначале эти церемонные, напыщенные дамы казались недоступными. Они никогда не кланялись первыми при встрече, многие из них не расставались с молитвенниками. Вскоре Барбара заметила, что их благочестие показное, а все они порядочные сплетницы. Но других знакомых не было, а Барбара любила общество.
Ее новые приятельницы не очень интересовались занятиями мужей, зато они знали всю подноготную хозяев замка и жителей города.
Герцогиню они осуждали за расточительство: ей некуда девать драгоценности, она украшает ими даже статуи в саду. Надела на Артемиду-охотницу ожерелье из сапфиров! Вот что значит не иметь вкуса! Зато герцогу прощали его мотовство. То, что он появлялся на балах в камзоле, расшитом бриллиантовыми пуговицами, вовсе не считали безвкусием. У герцога изысканный ум, бездна талантов.
Но Герман Зауэр рассказывал совсем другое:
– Все это женские выдумки. Враки. Наш властитель такой же, с позволения сказать, мужлан, как все ему подобные. То, что он диктует мемуары, в которых воспевает свои разбойничьи походы, еще не говорит о его образованности. Всем известно, как он добыл свои богатства! Предательством! Подати, выколачиваемые из крестьян, не могут насытить его жажду роскоши. Поэтому он добывает средства разными способами, а главным образом – продает своих же солдат, все равно кому: часто даже иноземной державе, воюющей против германских провинций!
Барбара легко зевнула.
– Я в этом плохо разбираюсь, – сказала она.
– Прошу прощения, уважаемая, я нагнал на вас скуку. Но вы сами расспрашивали меня о жизни в замке.
– Разумеется, я должна знать, кто окружает моего мужа. Его деятельность…
– Простите, прелестная, – перебил Зауэр, – нашу службу здесь никак нельзя назвать деятельностью, потому что она никому не приносит пользы. Мы служим здесь для развлечения герцога и его гостей. Но, клянусь, я даже не уверен, развлекает ли их наша музыка! В назначенный час мы являемся, отвешиваем поклоны, на которые обычно не получаем ответа, и начинаем играть. Но, как я мог заметить, на нас не обращают никакого внимания. Мы значим здесь меньше, чем маленькие лакеи, разносящие еду, ибо подзатыльники, иногда расточаемые этим мальчикам, все же свидетельствуют, что их «деятельность» замечена. А уж портной, приносящий его светлости новые камзол и брюки, несомненно, ближе его сердцу, чем весь придворный оркестр!
– Но ведь не может же герцог ходить голым!
– Это, милая фрау, справедливое замечание. Однако, помимо потребностей тела, у человека, заслуживающего это название, есть и другие, высшие потребности.
– Герцог сам музыкант! Вчера я видела у Себастьяна ноты.
– Ах да! Злополучная увертюра! Стало быть, вы видели ее? Умора! Надо вам сказать, что его светлость сильно досаждает нам своей музыкой. Себя-то он слушает! Два дня назад мы репетировали его увертюру.
Бедный Бах, дирижируя, схватился за голову. «Что вы делаете? У вас ноты стоят вверх ногами! Кто их расставлял?» Я сказал ему: «Не все ли равно? Можно сыграть и от конца к началу!» Себастьян вгляделся в ноты и убедился, что я прав. «Ну, – сказал он, – это действительно плохо, но надо постараться поправить дело!» И взял ноты с собой. Я не сомневаюсь, что он приблизит эту увертюру к истинной музыке, вернее – напишет новую. Но его светлость вряд ли заметит разницу! Или сделает вид, что не заметил.
Музыку приходилось заготовлять впрок. Именно «заготовлять», потому что ее требовалось много. В договоре так и было сказано: «Надлежит поставлять ^музыку». Органную – для дворцовой церкви, застольную – для дневных и вечерних трапез, танцевальную и иную – для увеселения гостей.
В герцогском замке было многолюдно. Раз в месяц герцог давал большой бал, а по пятницам устраивались домашние вечера. Осенью живописные кавалькады под звуки охотничьих рогов устремлялись в лес, зимой и летом в роскошных залах и в тенистом парке располагались многочисленные гости. Для всего этого требовались гавоты и просто променады – музыка для прогулок, для отдыха, для уединенных бесед – музыка сопровождение, без которой не привыкли обходиться, но которой, в сущности, не замечали, – в этом Зауэр был прав.
– Зачем так тщательно отделывать эти променады?– говорил он Баху. – Зачем требовать от оркестра тщательного исполнения, раз все это не доходит до ушей? Для кого это? Для двух-трех знатоков, которые бывают у герцога не так уж часто? Да и они, ей-богу, удовольствовались бы меньшим!
– В том-то и дело! – с горячностью возражал Бах.– От нас требуют меньше, чем мы можем дать. Но почему мы должны подчиняться этому? Плох тот артист, который не заботится о совершенстве, который не борется за каждый оттенок своей игры!
Музыканты неохотно соглашались. У него была сильная воля, а главное – он был чином старше их, а в замке это много значило. Один лишь Зауэр понимал его, и то не до конца.
– Я хочу напомнить вам об одном актере, который был выброшен во время кораблекрушения на необитаемый остров, – сказал однажды Бах.-Актер был один в необозримой пустыне, надежды на спасение не было. Но он ежедневно повторял свои роли и всячески совершенствовал их.
– Но, кажется, он спасся? – спросил Зауэр.
– Да, случилось такое чудо. Его нашли. Но, если бы даже пришлось умереть в пустыне, он умер бы, как артист, как человек. Да он и не мог бы иначе!
Но иногда, утомленный тяжелым днем, Себастьян жаловался Барбаре на тоску.
– Только бы ты не вздумал искать себе нового места! – восклицала она. – Ты нигде не найдешь такой хорошей службы! У нас есть угол, мы сыты, и не надо думать о завтрашнем дне. И воздух здесь такой здоровый, и звание у тебя приличное для твоих лет!
– Какое там звание! Придворный слуга.
– Чего же ты хочешь?
– Я хочу свободы.
– Свободы! Тогда не надо служить.
В этом она была права. Но где она, свобода? Кто свободен?
– Как же ты себе представляешь? – продолжала Барбара. – Что мы должны делать? Покинуть замок? Ходить по ярмаркам, таща за собой все пожитки? Зимой я стану петь в кабачках, а ты играть на скрипке и собирать деньги, если дадут. Отличная жизнь! Полная свобода. Никто не помешает нам умереть с голоду.
Он угрюмо молчал.
– А по воскресеньям – ведь я знаю тебя!– ты проберешься в любую церковь и станешь просить пастора: «Позвольте, ваша милость, хоть немного поиграть на органе!» – «Как, бродяга! Ты осмелился приблизиться к священному инструменту? Убирайся да поживее, пока я не донес на тебя властям!»
– Ну, этого он не скажет!
– Вот как? Что же он сделает? Ах, да! Он предложит тебе место органиста. Ты подумаешь и ответишь: «Нет, ваша милость, я люблю бродячую жизнь и предпочитаю ночевать в поле!»
– Вовсе я не люблю бродячую жизнь…
Но умная жена недаром упомянула об органе. Вот что главным образом удерживало Баха в Веймаре: украшение герцогской резиденции, всегда доступный для концертмейстера великолепный дворцовый орган!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23