OCR Intar
«Ф.М.Оржеховская «Себастьян Бах» серия «Школьная библиотека»»: Детгиз; Москва; 1960
Аннотация
В этой повести рассказывается о жизни и трудах великого немецкого композитора Иоганна Себастьяна Баха (1685-1750), чье творчество развивалось в мрачную эпоху, когда духовная культура немецкого народа всячески попиралась, а положение музыкантов было тяжело и унизительно. Мышление Баха, его гений до такой степени опередили его время, что даже передовые музыканты тех лет не были в состоянии оценить музыку Баха и признавали за ним лишь большой талант исполнителя.
Из этой книги читатель узнает о великом труженическом подвиге Баха, о его друзьях и противниках; в ней рассказывается о его семье (в частности о судьбах его талантливых сыновей), а также о таких деятелях XIX столетия, должным образом оценивших гений Баха, как Гёте и Мендельсон, последний из которых приложил в особенности много усилий к воскрешению творчества Баха после многих лет забвения.
Ф.Г.Оржеховская
Себастьян Бах
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Глава первая. ВЕТВИСТЫЙ ДУБ
Серый, узкий, как бы сдавленный с боков дом внушал уважение жителям города Ордруфа, так же как и сам хозяин дома, Иоганн-Христоф Бах, церковный органист и преподаватель музыки. Это был молодой человек лет двадцати пяти, но на вид очень степенный, редко улыбавшийся Иоганн-Христоф был образованным музыкантом. Его обширная библиотека возбуждала любопытство учеников. Но строгий учитель никому своих нот не показывал. Он носил с собою ключи – так же, как и его жена. Только у нее были ключи от кладовой и от бельевого шкафа, у него же от шкафа с нотами. Он не любил ничего внезапного, необычного, сердился, если что-либо нарушало установленный им порядок. Своим ученикам он внушал неизменные правила, добросовестно обучал их игре на клавире и на органе, но не пытался влиять на их воображение.
Лишь раз в году, в день святого Матвея, размеренная жизнь Иоганна-Христофа нарушалась. В этот день он вместе с женой прибывал на традиционный семейный праздник в город Эйзенах, или Арнштадт, куда съезжались его родичи– многочисленные Бахи, живущие в разных городах Германии. Чаще всего собирались они в Эйзенахе, у отца Христофа, Иоганна-Амвросия Баха, задним числом отмечая дни рождения, именины, прошедшие свадьбы и другие памятные даты.
Все Бахи – братья с женами, сестры с мужьями, дядья, тетки, племянники, внуки и внучки – собирались под одной кровлей и пировали по два-три дня подряд. Переписывались они редко, да и почта была неисправна. Зато во время всеобщей родственной встречи узнавали обо всех событиях, происходивших в этой обширной семье. О прошедших и предстоящих. О крупных делах и мелких подробностях.
Иоганн-Амвросий, эйзенахский музыкант, был по внешности и по характеру совершенной противоположностью своего сына, Христофа. Жена Амвросия, Елизавета Бах, хрупкая на вид, но выносливая, не гнушалась никакой черной работы. В день святого Матвея, когда съезжались гости, она с утра хлопотала на кухне вместе с золовками и племянницами. Ни один из Бахов не был достаточно богат, чтобы силами одной семьи принять и угостить всех родичей. Гости привозили с собой провизию и утварь, и женщины соединенными усилиями приготовляли все необходимое для трапезы. Мужчины кололи дрова для печи, сдвигали столы и стулья. Наступал час – и хозяева вместе с гостями усаживались за большой, во всю длину комнаты, составной стол. Во главе – Иоганн-Амвросий Бах, тучный, румяный, с маленькими проницательными глазками и гривой черных волос, которые не редели с годами. Парика он не носил. Его широкое крестьянское лицо украшали длинные усы; он уверял, что отпустил их, чтобы хоть чем-нибудь отличаться от своего брата-близнеца. Близнец сидел тут же. Глядя на них обоих, можно было убедиться, что усы одному из них необходимы.
Иоганн-Амвросий был веселого нрава и не любил жаловаться на невзгоды. Шуткой прогонял он усталость или печаль. Подняв стакан с вином, он первый густым, зычным голосом провозглашал тост, пересыпанный прибаутками, которые обычно вызывали у присутствующих громкий, несмолкаемый смех. Но окончание тоста было серьезно и важно.
– Наш род, – говорил Амвросий, оглядывая всех родичей, сидящих за столом, – как большой ветвистый дуб. Все его ветви, и большие и малые, широко разрослись и дают густую тень. Да не оскудеет наша сила!
И дружное «Аминь!» перекатывалось как гром.
Затем, хорошенько наговорившись обо всем, родичи принимались петь хором псалмы и хоралы. За едой и питьем, за веселыми разговорами не замечали времени. И, когда веселье достигало высшей точки, переходили к простым песням, в которых мелодия была общая, а слова разные для каждой группы хора.
Иоганн-Амвросий начинал:
Как подойдет святой Матвей,
Листва осыплется с ветвей,
В полях задует ветер лют:
Остерегайся, бедный люд!
А в другом углу раздавалось оглушительно и задорно, как припев:
Но черти смущены:
Мы просим сшить штаны,
Но только без примерки –
Во славу сатаны!
Вскоре эти песенки про хитрого портняжку и начатую войну с сильным врагом – зимой – уже начинали распеваться на разные лады, но при этом стройность пения не нарушалась. Недаром все Бахи были музыкантами, и жители городов, где они проживали, словно забыв первоначальное значение этого имени, называли и других музыкантов Бахами. Раз Бах – значит, музыкант. И когда кто-нибудь из Бахов восклицал на семейной пирушке: «Давайте петь «Что угодно», – лица родичей сначала принимали серьезное выражение. Совместное пение на разные лады требовало большого искусства и внимания. И, когда оно особенно хорошо удавалось, сами певцы начинали смеяться от удовольствия. И этот смех нисколько не мешал пению и только придавал ему больший блеск и живость.
Самый младший сын Амвросия Баха, Иоганн-Себастьян, также принимал участие в совместном пении. Он походил на отца веселым нравом. Подхватывая напевы отца и братьев, он свободно менял ритм, вставлял новые слова и смело изобретал свой собственный мотив, весьма отличный от других, но составляющий с ними какую-то своеобразную гармонию.
Мария-Барбара, маленькая родственница Себастьяна, в такие дни всегда держалась около него и повторяла изобретенные им мотивы.
Рассказывались и разные легенды.
…Вдали чернел лес, а за ним на горе возвышался замок Вартбург, построенный еще в XI веке. Когда-то, в давние времена, в Вартбурге устраивались роскошные пиршества, герольды то и дело трубили в трубы, съезжались рыцари и знаменитый Генрих Офтердинген, по прозванию Тангейзер, с упоением и восторгом рассказывал о своем семилетнем пребывании в подземном гроте языческой богини… За это пришлось ему выпрашивать прощение у папы римского… Бедный Генрих! Нигде ему не было покоя: ведь и в языческом гроте, где ему так нравилось, он тосковал и рвался на волю. Таков нрав человеческий!
Но рыцари недолго занимали воображение Бахов. Вспоминались и другие сказки, которые много ближе простым людям: и про Шлараффию, царство лентяев, где только плут и лежебока пользуются разными благами, и про жадную богачку – она отказала в куске хлеба родной сестре, и этот хлеб превратился в камень. Но более всех других была любима семейная легенда о родоначальнике всех Бахов – мельнике, по имени Фейт. Он жил на берегу ручья и приходил на работу с цитрой в руках. Играя, он завораживал природу, как Орфей: под звуки музыки ручей полнее катил свои волны, а колеса мельницы лучше работали. Не от этого ли ручья и произошло имя Бахов?
И младшие в роду занимались музыкой. Иоганн-Себастьян пел в школьном хоре. Эйзенахские школьники из бедных семейств пели на свадьбах, и на похоронах, и при встрече почетных гостей. Часто собирались они под окном какого-нибудь богатого горожанина, громкой серенадой поздравляя его с днем рождения или с другим семейным событием. Случалось, особенно зимой, что их звали в дом, и они получали провизию и одежду. Все это сваливалось в большой мешок, заготовленный старостой хора, а потом под руководством учителя происходил шумный и не всегда справедливый дележ.
Но Себастьян был рад, что помогает отцу, принося в дом свой заработок.
Да, весь род Бахов – и предки и потомки – занимались музыкой. Веселые и сумрачные, безрассудные и расчетливые, удачливые и несчастливые, с самого детства и до глубокой старости предавались они музыке: пели, играли на различных инструментах, сочиняли и учили музыке других. У многих Бахов были и другие способности, которые, развившись, могли бы доставить им богатство. Но одна лишь музыка влекла их к себе. Должно быть, это влечение передавалось по наследству. Уж если и холодный, сухой Иоганн-Христоф выбрал профессию музыканта, хоть это совершенно противоречило всей его натуре, значит, действительно страсть к музыке была в крови у Бахов!
Глава вторая. СИРОТЫ
Утром, как всегда, жена Иоганна-Христофа долго совещалась со служанкой насчет обеда, потом вышла на улицу, взяв с собой корзинку. Был ненастный февральский день.
Госпожу Бах остановила соседка, приоткрывшая калитку сада.
– С добрым утром, – сказала она, – еще не приехали?
– Да нет, – ответила госпожа Бах, – я и не жду так скоро. После похорон будет много хлопот.
Соседка, фрау Пфальцен, поджала губы и поглядела исподлобья на жену Христофа. Она не знала, в какой степени следует выразить соболезнование ее горю. Да и было ли это горем? Луиза никогда не выказывала большой любви к родителям мужа. Даже на похороны свекра не поехала – нельзя было оставить дом.
– И должно же так случиться! – воскликнула соседка. – Оба, и муж и жена, – в один год! Впрочем, для любящей четы это даже хорошо. Дай бог всем супругам!
– Однако любящий муж женился во второй раз – почти перед своей кончиной!
– Надо же было подыскать мать для сирот.
– Все это так, – сказала жена Христофа, – но матерью она им не будет: Себастьян и его брат переедут на житье к нам.
Она передала корзинку догнавшей ее девушке.
– Зайдешь к Шпицеру в лавку, возьмешь еще хлеба… Да, – обратилась она опять к соседке, – расходов теперь будет много.
Углы ее губ были постоянно опущены.
– Так решили на семейном совете. Мальчики останутся у нас. Конечно, родственники могли бы взять на себя эти обязанности – по очереди. Дети жили бы полгода у нас, полгода у других. Но никто не вызвался. А младшему всего десять лет.
– Маленький еще, – сказала соседка.
– В том-то и дело. А другому тринадцать. Но мой муж очень добр и будет нести свой крест, сколько понадобится.
– И бог благословит его за это!
Госпожа Бах промолчала. Она разглядела приближающуюся коляску.
Это был Иоганн-Христоф.
– Вернулся раньше времени! – крикнул он, выходя из коляски.
Возница принялся выгружать вещи. Поклонившись соседке, Иоганн-Христоф прибавил:
– Привез новых членов семьи… Что ж Вы там забились? Вылезайте!
Когда возница вытащил последний тюк, из коляски вышли двое мальчиков, одетых в черное. Фрау Пфальцен оглядела сирот. Старший – высокий, рыжий – с любопытством осматривался. Младший – небольшого роста, довольно плотный – глядел вниз. Его пухлые губы подергивались. Фрау Луиза подошла к нему и погладила по голове. На минуту он поднял голову, и соседка увидела темные, глубоко посаженные недетские глаза.
– Отныне вы будете жить у меня до тех пор, пока сами не станете зарабатывать себе на хлеб. От вас зависит, чтобы это скорее произошло. Сам я в твоем возрасте, Якоб, уже ничем не был обязан старшим.
Якоб и Иоганн-Себастьян в своих черных курточках стояли перед хозяином дома. Большая разница в летах не позволяла им видеть в Христофе брата. Скорее, они могли назвать его дядей и даже называли его так во время его приездов в Эйзенах. В этом еще не было большой беды: ласковый дядя лучше равнодушного брата. Но Иоганн-Христоф не успел привыкнуть к мальчикам – они родились, когда он уже покинул родительский дом. Он мало отличал их от двоюродных братьев и племянников, которые приезжали на семейные праздники вместе с отцами: копошится под ногами детвора – все на одно лицо. Но он не уклонился от своего долга; правда, на семейном совете он позволил себе пошутить, что наследство, доставшееся ему в виде двух мальчуганов, гораздо обременительнее, чем все другое, оставленное по завещанию отца. Но это была единственная шутка, и родственники не поставили ее в вину Иоганну-Христофу.
– Стало быть, – продолжал он свое обращение к мальчикам, – вы будете учиться в здешнем лицее. Ты, Якоб, играешь на скрипке, не так ли?
– Нет, – ответил Якоб, – на скрипке играет Себастьян, а я – на гобое.
– Очень хорошо. Значит, будете продолжать. В лицее пройдете богословие, математику и латынь. Игре на клавире я буду учить вас сам.
Он остановился. Якоб торопливо поблагодарил.
Иоганн-Себастьян стоял с опущенной головой.
– Ну, стало быть, все. – Иоганн-Христоф поднялся с места. – Вы можете поиграть в саду, а там вас позовут обедать.
Якоб пошел к дверям. Себастьян медленно последовал за ним. Со смертью родителей окончательно распались те родственные связи, которые доныне казались ему несокрушимыми. В последние несколько месяцев, несмотря на появление мачехи в доме, отец был по-прежнему ласков и внимателен к сыновьям. Теперь же они остались одни…
И горе оставалось только у них двоих: у Себастьяна и Якоба. Остальных членов семьи оно почти не касалось. Они пили, закусывали на поминках, вспоминали подходящий для этого случая псалом, потом спокойно говорили о своих делах и только изредка для приличия принимали грустный вид.
И сам Иоганн-Христоф оставался спокойным и деловитым, как будто не его отец умер, а чужой. В последние дни Христоф энергично распоряжался всем необходимым, родственники с уважением говорили, что он держит себя, как настоящий мужчина, ничем не выдавая скорби. Но наедине с братьями он мог бы быть другим! Он мог бы обнять их и сказать: «Вот мы и осиротели, дети!» Но он ни словом не упомянул об их общем горе Якоб понимал это так, что Христоф боялся сделать им больно этим напоминанием.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23