https://wodolei.ru/catalog/sistemy_sliva/sifon-dlya-rakoviny/
С ним как будто никогда ничего не случалось: это было лицо еще не родившегося человека.— Когда будете его хоронить, положите на гроб каску.— Какую каску?— У него дома вы найдете старую форму улана. Он был человек сентиментальный.Как странно, что доктор Гассельбахер пережил две мировые войны, дождался так называемого мира и умер в конце концов той же смертью, какой мог умереть в битве на Сомме.— Вы отлично знаете, что повстанцы тут ни при чем, — сказал Уормолд.— Но эта версия нам удобна.— Опять проказничают домовые?— Не вините себя понапрасну.— Он предупредил меня, чтобы я не ходил на банкет, и Картер это слышал, да и все они это слышали — вот его и убили.— А кто такие «они»?— У вас же есть список.— В нем нет никакого Картера.— Спросите метрдотеля с собакой. Его-то вы наверняка можете пытать. Я возражать не стану.— Он немец, и у него влиятельные друзья. С чего бы ему вас травить?— Они думают, что я им опасен. Я! Вот дурни! Дайте мне еще один «дайкири». Я всегда выпивал с ним два, прежде чем вернуться в магазин. А вы мне покажете ваш список, Сегура?— Тестю покажу, пожалуй. Тестю полагается доверять.Статистики могут печатать свои отчеты, исчисляя население сотнями тысяч, но для каждого человека город состоит всего из нескольких улиц, нескольких домов, нескольких людей. Уберите этих людей — и города как не бывало, останется только память о перенесенной боли, словно у вас ноет уже отрезанная нога. «Пожалуй, пора складывать чемоданы и уезжать отсюда, — подумал Уормолд, — настало время покинуть развалины Гаваны».— Знаете, а ведь это только подтверждает то, что я вам пытался втолковать, — сказал Сегура. — На его месте могли лежать вы. Милли должна быть ограждена от подобных сюрпризов.— Да, — сказал Уормолд. — Придется мне об этом подумать.
Когда он вернулся домой, полицейских в магазине уже не было. Лопес куда-то ушел. Слышно было, как Руди возится со своей аппаратурой — в квартире то и дело раздавался треск атмосферных разрядов. Он сел на кровать. Три смерти: неизвестный по имени Рауль, такса по кличке Макс и старый доктор по фамилии Гассельбахер; причиной всех трех смертей были он… и Картер. Картер не замышлял смерти Рауля и собаки, но судьбу доктора Гассельбахера решил он. Это была карательная мера: смерть за жизнь — поправка к Моисееву закону. В соседней комнате разговаривали Беатриса и Милли. И хотя дверь была открыта, он плохо слышал, о чем они говорили. Он стоял на границе неведомой ему до сих пор страны, которая звалась «Насилие»; в руках у него был пропуск: «Профессия — шпион»; «Особая примета — одиночество»; «Цель поездки — убийство». Визы туда не требовалось. Бумаги его были в порядке.А по эту сторону границы слышались голоса, говорившие на знакомом ему языке.Беатриса сказала:— Нет, гранатовый цвет нехорош. Это для женщин постарше.Милли сказала:— В последнем триместре надо ввести урок косметики. Я представляю себе, как сестра Агнеса говорит: «Одну капельку „Ночи любви“ за ухо»…— Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу.Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, — это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага».— Вот. Понимаете теперь, как это делается?— А румяна?— Зачем вам румяна?— Какими духами вы душитесь?— «Sous le vent» "Под ветром» (фр.)
.«Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», — думал Уормолд. — А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе — быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса.— Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret» "Нескромные» (фр.)
. Это Ланвен.— Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента.— Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент.— Но мужчину нужно подзадорить, — сказала Милли.— Вам достаточно на него поглядеть.— Да ну?Уормолд услышал смех Беатрисы и с удивлением посмотрел на дверь. Мысленно он давно пересек границу и совсем забыл о том, что он еще здесь, по эту сторону, с ними.— Ну, до такой степени их подзадоривать не стоит, — сказала Беатриса.— Вид у меня томный?— Скорее пылкий.— А вам скучно оттого, что вы не замужем? — спросила Милли.— Если вам хочется спросить, скучаю ли я по Питеру, — нет, не скучаю.— А когда он умрет, вы опять выйдете замуж?— Вряд ли я буду так долго ждать. Ему только сорок.— Ах да, у вас ведь, наверно, разрешается выходить во второй раз замуж, если это можно назвать браком.— По-моему, это самый настоящий брак.— Мне-то придется выйти замуж раз и навсегда. Вот ужас!— Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.— Мне куда удобнее быть любовницей.— Вряд ли вашему отцу это понравится.— А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику — и тому не дано нарушать закон.— Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.— Кому им?— Монахиням.— А-а… Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».Милли спросила:— Вы любите моего папу?Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.Беатриса сказала:— Почему вы об этом спрашиваете?— Я видела, как вы на него смотрели.— Когда?— Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?— Да, очень приятно.— Нехорошо, — сказала Милли. — Вам стыдно его любить.Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».— А если бы я его любила, что тут плохого?— Он женат.— Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.— Вы его любите?— Я этого не сказала.«Нет, единственный способ — это застрелить его; но где достать пистолет?»Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:— Мы и не слышали, как ты вернулся.Он сказал:— Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли…— Ты подслушивал?Беатриса спросила:— Что случилось? Что-нибудь неладно?— Несчастный случай.— С кем?— С доктором Гассельбахером.— Серьезный?— Да.— Ты боишься сказать нам правду? — спросила Милли.— Да.— Бедный доктор Гассельбахер!— Да.— Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах — переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, — мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:— Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.— За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!— Я тебя прошу сделать это еще раз — завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.— Зачем?— Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.— А он ко мне не будет приставать?— Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.— А потом?— Мы едем домой. В Англию.Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал:— Ну вот. Скоро нашей конторе конец.— Почему?— Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.— Включая и нас с вами?— Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.— Не понимаю.— У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:— Я понимаю, ваш долг — немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.— Если вы к тому времени будете живы.— Конечно, я буду жив.— Что вы задумали?..— У Сегуры есть список иностранных агентов.— Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, — сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, — что ж, как говорится, de mortuis… о мертвых… (говорят только хорошее) (лат.)
и так далее.— Если со мной что-нибудь случится, я не хочу, чтобы вы узнали из этих липовых карточек, каким я был мошенником.— Но Рауль… ведь Рауль-то должен был существовать!— Бедняга! Вот, наверно, удивлялся. Поехал покататься, как обычно, по-видимому, и пьян был тоже, как обычно… Надеюсь, что был пьян.— Но он существовал!— Надо же было мне назвать какое-то имя. Почему я взял имя Рауль — теперь уж и сам не помню.— А чертежи?— Я снял их с пылесоса «Атомный котел». Ну, теперь всем забавам конец. Будьте добры, напишите за меня мое признание, а я подпишу. Я очень рад, что они не сделали ничего дурного с Тересой.Беатриса засмеялась. Она опустила голову на руки и смеялась. Она сказала:— Ох, до чего же я вас люблю…— Все это вам кажется ужасно глупым, правда?— Глупыми кажутся мне наши в Лондоне. И Генри Готорн. Неужели вы думаете, что я бросила бы Питера, если бы он хоть раз, хоть один-единственный раз оставил в дураках ЮНЕСКО? Но ЮНЕСКО было для него святыней. Конференции по вопросам культуры были святыней. Он никогда не смеялся… Дайте мне носовой платок.— Да вы плачете!— Я смеюсь. Эти чертежи…— Один из них — пульверизатор, а другой — двусторонний наконечник. Вот не думал, что специалисты не догадаются.— Специалисты их и не видали. Не забывайте, ведь это разведка. Надо оберегать источники. Мы не можем допустить, чтобы подобные документы попадали в руки знающим людям. Дорогой вы мой…— Вы сказали дорогой?— У меня просто такая манера. Помните «Тропикану»? Как там он пел? Я еще не знала, что вы мой хозяин, а я ваш секретарь, вы для меня были просто милым человеком с красивой дочкой, и я вдруг поняла, что вы сейчас наделаете каких-то отчаянных глупостей с этой бутылкой шампанского. А я так смертельно устала от здравого смысла.— Ну, меня вряд ли можно назвать человеком отчаянным.— Они утверждают, что круг — это круг,И мое безрассудство их просто бесит.— Будь я человеком отчаянным, стал бы я продавать пылесосы?— А я говорю, что ночь — это день.И нету во мне никакой корысти.— Неужели вы не знаете, что такое верность, как и я?— Нет, вы человек верный.— Кому?— Милли. Плевать мне на людей, верных тем, кто им платит, тем, у кого они служат… Не думаю, чтобы даже моя страна заслуживала верности. В наших жилах смешано слишком много разной крови, но если мы любим, в сердце у нас — только один человек, правда? Разве на свете творилось бы столько гадостей, если бы мы были верны тому, что любим, а не каким-то странам?Он сказал:— Боюсь, что у меня могут отнять паспорт.— Пусть попробуют!— Все равно, — сказал он. — Теперь мы оба без работы.
5 — Входите, капитан Сегура.Капитан Сегура сиял. Сапоги его сияли, пуговицы сияли и только что припомаженные волосы тоже сияли. Он был словно начищенное до блеска оружие. Он сказал:— Я ужасно обрадовался, когда Милли передала мне ваше приглашение.— Нам с вами о многом нужно переговорить. Но сперва давайте сыграем. Сегодня я вас непременно побью.— Сомневаюсь, мистер Уормолд. Я покуда еще не обязан выказывать вам сыновнее почтение.Уормолд раскрыл шашечницу. Потом он расставил на ней двадцать четыре маленькие бутылочки виски: двенадцать пшеничного против двенадцати шотландского.— Это еще что?— Выдумка доктора Гассельбахера. Мне хочется, чтобы мы сыграли одну партию в память о нем. Тот, кто берет шашку, ее выпивает.— Хитро придумано, мистер Уормолд. Так как я играю лучше, я больше пью.— А потом я вас догоню — и в выпивке тоже.— Я бы предпочел играть обыкновенными шашками.— Боитесь остаться битым? Или голова у вас слабая?.— Голова у меня не слабее, чем у других, но, выпив, я могу вспылить. Мне было бы неприятно поссориться с будущим тестем.— Милли все равно не выйдет за вас замуж, Сегура.— Это нам еще надо обсудить.— Вы играете пшеничным. Пшеничное крепче шотландского. У вас будет преимущество.— Я в нем не нуждаюсь. Я буду играть шотландским.Сегура повернул шашечницу и сел.— Почему вы не снимете пояс? Вам будет удобнее.Сегура положил пояс с кобурой на пол возле себя.— Ладно. Я буду сражаться с вами голыми руками, — сказал он весело.— Пистолет у вас заряжен?— Конечно. Мои враги не дадут мне времени зарядить пистолет.— Убийцу Гассельбахера нашли?— Нет. Он не из уголовного мира.— Это Картер?— После того что вы мне сказали, я, конечно, навел справки. Во время убийства он был с доктором Брауном. А разве мы можем не верить президенту Европейского коммерческого общества?— Значит, и доктор Браун числится у вас в списке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26
Когда он вернулся домой, полицейских в магазине уже не было. Лопес куда-то ушел. Слышно было, как Руди возится со своей аппаратурой — в квартире то и дело раздавался треск атмосферных разрядов. Он сел на кровать. Три смерти: неизвестный по имени Рауль, такса по кличке Макс и старый доктор по фамилии Гассельбахер; причиной всех трех смертей были он… и Картер. Картер не замышлял смерти Рауля и собаки, но судьбу доктора Гассельбахера решил он. Это была карательная мера: смерть за жизнь — поправка к Моисееву закону. В соседней комнате разговаривали Беатриса и Милли. И хотя дверь была открыта, он плохо слышал, о чем они говорили. Он стоял на границе неведомой ему до сих пор страны, которая звалась «Насилие»; в руках у него был пропуск: «Профессия — шпион»; «Особая примета — одиночество»; «Цель поездки — убийство». Визы туда не требовалось. Бумаги его были в порядке.А по эту сторону границы слышались голоса, говорившие на знакомом ему языке.Беатриса сказала:— Нет, гранатовый цвет нехорош. Это для женщин постарше.Милли сказала:— В последнем триместре надо ввести урок косметики. Я представляю себе, как сестра Агнеса говорит: «Одну капельку „Ночи любви“ за ухо»…— Попробуйте этот алый тон. Нет, уголки рта не мажьте. Дайте, я вам покажу.Уормолд думал: «У меня нет ни мышьяка, ни цианистого калия. Да и случая выпить с ним, наверно, не представится. Надо было тогда насильно влить ему в глотку виски. Легче сказать, чем сделать, — это ведь не трагедия Шекспира, да и там бы понадобилась отравленная шпага».— Вот. Понимаете теперь, как это делается?— А румяна?— Зачем вам румяна?— Какими духами вы душитесь?— «Sous le vent» "Под ветром» (фр.)
.«Гассельбахера они застрелили, но у меня нет пистолета», — думал Уормолд. — А ведь пистолет должен входить в инвентарь нашей конторы как сейф, листы целлулоида, микроскоп и электрический чайник». Он ни разу в жизни не держал в руках пистолета; но это не беда. Надо только подойти к Картеру поближе — быть от него не дальше, чем от той двери, из-за которой доносятся голоса.— Давайте сходим вместе в магазин. Вам, наверно, понравится запах «Indiscret» "Нескромные» (фр.)
. Это Ланвен.— Ну, судя по названию, в них не больно-то много темперамента.— Вы еще совсем молоденькая. Вам не нужен покупной темперамент.— Но мужчину нужно подзадорить, — сказала Милли.— Вам достаточно на него поглядеть.— Да ну?Уормолд услышал смех Беатрисы и с удивлением посмотрел на дверь. Мысленно он давно пересек границу и совсем забыл о том, что он еще здесь, по эту сторону, с ними.— Ну, до такой степени их подзадоривать не стоит, — сказала Беатриса.— Вид у меня томный?— Скорее пылкий.— А вам скучно оттого, что вы не замужем? — спросила Милли.— Если вам хочется спросить, скучаю ли я по Питеру, — нет, не скучаю.— А когда он умрет, вы опять выйдете замуж?— Вряд ли я буду так долго ждать. Ему только сорок.— Ах да, у вас ведь, наверно, разрешается выходить во второй раз замуж, если это можно назвать браком.— По-моему, это самый настоящий брак.— Мне-то придется выйти замуж раз и навсегда. Вот ужас!— Большинство из нас всякий раз думает, что выходит замуж раз и навсегда.— Мне куда удобнее быть любовницей.— Вряд ли вашему отцу это понравится.— А почему? Если бы он опять женился, он бы и сам оказался в таком положении. И она ему была бы не настоящая жена, а любовница. Правда, он всегда хотел жить только с мамой. Он мне сам это говорил. Вот у них был настоящий брак! Даже доброму язычнику — и тому не дано нарушать закон.— Вот и я раньше думала только о Питере. Милли, деточка, не позволяйте им сделать вас жестокой.— Кому им?— Монахиням.— А-а… Ну, они со мной об этом не разговаривают. Никогда.«В конце концов, можно прибегнуть и к ножу. Но для этого нужно очень близко подойти к Картеру, а это вряд ли удастся».Милли спросила:— Вы любите моего папу?Он подумал: «Когда-нибудь я вернусь и решу все эти вопросы. Но сейчас у меня есть дело поважнее: я должен придумать, как убить человека. Наверно, есть такие руководства, труды, где сказано, как сражаются голыми руками». Он поглядел на свои руки, они не внушали доверия.Беатриса сказала:— Почему вы об этом спрашиваете?— Я видела, как вы на него смотрели.— Когда?— Помните, когда он вернулся с банкета. А может, вам просто было приятно, что он произнес там речь?— Да, очень приятно.— Нехорошо, — сказала Милли. — Вам стыдно его любить.Уормолд сказал себе: «Если я смогу его убить, я убью его с чистой совестью. Я убью его для того, чтобы доказать: нельзя убивать и не быть убитым в отместку. Я не стану убивать его из патриотизма. Я не буду его убивать за капитализм, за коммунизм, за социал-демократов, за процветание. Чье процветание? Я убью Картера за то, что он убил Гассельбахера. Родовая месть в старину была куда более разумным мотивом для убийства, чем любовь к Англии или пристрастие к какому-нибудь экономическому строю. Если я люблю или ненавижу, позвольте мне считать любовь или ненависть моим личным делом. Я не желаю быть 59200 дробь 5 ни в какой глобальной войне».— А если бы я его любила, что тут плохого?— Он женат.— Милли, детка, берегитесь общих правил. Если бог есть, то не он создал общие правила.— Вы его любите?— Я этого не сказала.«Нет, единственный способ — это застрелить его; но где достать пистолет?»Кто-то вошел в дверь; он даже не поднял головы. Приемник Руди истошно завопил в соседней комнате. Голос Милли произнес:— Мы и не слышали, как ты вернулся.Он сказал:— Я хочу тебя кое о чем попросить, Милли…— Ты подслушивал?Беатриса спросила:— Что случилось? Что-нибудь неладно?— Несчастный случай.— С кем?— С доктором Гассельбахером.— Серьезный?— Да.— Ты боишься сказать нам правду? — спросила Милли.— Да.— Бедный доктор Гассельбахер!— Да.— Я попрошу капеллана отслужить по обедне за каждый год, который мы с ним дружили.Напрасно он старался поделикатнее сообщить Милли о смерти доктора. Ведь смерть в ее глазах — переход к райскому блаженству. Когда веришь в рай, — мстить бесполезно. Но у него нет этой веры. В христианине милосердие и всепрощение не добродетели, они даются ему слишком легко. Он сказал:— Приходил капитан Сегура. Он хочет, чтобы ты вышла за него замуж.— За такого старика?! Никогда больше не сяду к нему в машину!— Я тебя прошу сделать это еще раз — завтра. Скажи ему, что мне надо его видеть.— Зачем?— Я хочу сыграть с ним в шашки. В десять часов. Тебе с Беатрисой придется на это время куда-нибудь уйти.— А он ко мне не будет приставать?— Нет. Ты ему скажи, чтобы он пришел поговорить со мной. Скажи, чтобы принес свой список. Он поймет.— А потом?— Мы едем домой. В Англию.Оставшись вдвоем с Беатрисой, он сказал:— Ну вот. Скоро нашей конторе конец.— Почему?— Может быть, нам удастся окончить свои дни с честью, если я раздобуду список действующих здесь иностранных агентов.— Включая и нас с вами?— Ну нет. Мы с вами никогда не действовали.— Не понимаю.— У меня нет тайных агентов, Беатриса. Ни одного. Гассельбахера убили зря. В горах Орьенте нет никаких сооружений.Характерно, что она не выказала ни малейшего удивления. То, что он ей сообщил, ничем не отличалось от любых сведений, которые ей надлежало занести в картотеку. Оценка этих сведений будет произведена Главным управлением в Лондоне. Он сказал:— Я понимаю, ваш долг — немедленно сообщить об этом начальству, но я буду вам очень благодарен, если вы подождете до послезавтра. Тогда, надеюсь, мы добавим к этому что-нибудь настоящее.— Если вы к тому времени будете живы.— Конечно, я буду жив.— Что вы задумали?..— У Сегуры есть список иностранных агентов.— Нет, вы задумали совсем не это. Но если вы умрете, — сказала она, и ему показалось, что голос ее звучит гневно, — что ж, как говорится, de mortuis… о мертвых… (говорят только хорошее) (лат.)
и так далее.— Если со мной что-нибудь случится, я не хочу, чтобы вы узнали из этих липовых карточек, каким я был мошенником.— Но Рауль… ведь Рауль-то должен был существовать!— Бедняга! Вот, наверно, удивлялся. Поехал покататься, как обычно, по-видимому, и пьян был тоже, как обычно… Надеюсь, что был пьян.— Но он существовал!— Надо же было мне назвать какое-то имя. Почему я взял имя Рауль — теперь уж и сам не помню.— А чертежи?— Я снял их с пылесоса «Атомный котел». Ну, теперь всем забавам конец. Будьте добры, напишите за меня мое признание, а я подпишу. Я очень рад, что они не сделали ничего дурного с Тересой.Беатриса засмеялась. Она опустила голову на руки и смеялась. Она сказала:— Ох, до чего же я вас люблю…— Все это вам кажется ужасно глупым, правда?— Глупыми кажутся мне наши в Лондоне. И Генри Готорн. Неужели вы думаете, что я бросила бы Питера, если бы он хоть раз, хоть один-единственный раз оставил в дураках ЮНЕСКО? Но ЮНЕСКО было для него святыней. Конференции по вопросам культуры были святыней. Он никогда не смеялся… Дайте мне носовой платок.— Да вы плачете!— Я смеюсь. Эти чертежи…— Один из них — пульверизатор, а другой — двусторонний наконечник. Вот не думал, что специалисты не догадаются.— Специалисты их и не видали. Не забывайте, ведь это разведка. Надо оберегать источники. Мы не можем допустить, чтобы подобные документы попадали в руки знающим людям. Дорогой вы мой…— Вы сказали дорогой?— У меня просто такая манера. Помните «Тропикану»? Как там он пел? Я еще не знала, что вы мой хозяин, а я ваш секретарь, вы для меня были просто милым человеком с красивой дочкой, и я вдруг поняла, что вы сейчас наделаете каких-то отчаянных глупостей с этой бутылкой шампанского. А я так смертельно устала от здравого смысла.— Ну, меня вряд ли можно назвать человеком отчаянным.— Они утверждают, что круг — это круг,И мое безрассудство их просто бесит.— Будь я человеком отчаянным, стал бы я продавать пылесосы?— А я говорю, что ночь — это день.И нету во мне никакой корысти.— Неужели вы не знаете, что такое верность, как и я?— Нет, вы человек верный.— Кому?— Милли. Плевать мне на людей, верных тем, кто им платит, тем, у кого они служат… Не думаю, чтобы даже моя страна заслуживала верности. В наших жилах смешано слишком много разной крови, но если мы любим, в сердце у нас — только один человек, правда? Разве на свете творилось бы столько гадостей, если бы мы были верны тому, что любим, а не каким-то странам?Он сказал:— Боюсь, что у меня могут отнять паспорт.— Пусть попробуют!— Все равно, — сказал он. — Теперь мы оба без работы.
5 — Входите, капитан Сегура.Капитан Сегура сиял. Сапоги его сияли, пуговицы сияли и только что припомаженные волосы тоже сияли. Он был словно начищенное до блеска оружие. Он сказал:— Я ужасно обрадовался, когда Милли передала мне ваше приглашение.— Нам с вами о многом нужно переговорить. Но сперва давайте сыграем. Сегодня я вас непременно побью.— Сомневаюсь, мистер Уормолд. Я покуда еще не обязан выказывать вам сыновнее почтение.Уормолд раскрыл шашечницу. Потом он расставил на ней двадцать четыре маленькие бутылочки виски: двенадцать пшеничного против двенадцати шотландского.— Это еще что?— Выдумка доктора Гассельбахера. Мне хочется, чтобы мы сыграли одну партию в память о нем. Тот, кто берет шашку, ее выпивает.— Хитро придумано, мистер Уормолд. Так как я играю лучше, я больше пью.— А потом я вас догоню — и в выпивке тоже.— Я бы предпочел играть обыкновенными шашками.— Боитесь остаться битым? Или голова у вас слабая?.— Голова у меня не слабее, чем у других, но, выпив, я могу вспылить. Мне было бы неприятно поссориться с будущим тестем.— Милли все равно не выйдет за вас замуж, Сегура.— Это нам еще надо обсудить.— Вы играете пшеничным. Пшеничное крепче шотландского. У вас будет преимущество.— Я в нем не нуждаюсь. Я буду играть шотландским.Сегура повернул шашечницу и сел.— Почему вы не снимете пояс? Вам будет удобнее.Сегура положил пояс с кобурой на пол возле себя.— Ладно. Я буду сражаться с вами голыми руками, — сказал он весело.— Пистолет у вас заряжен?— Конечно. Мои враги не дадут мне времени зарядить пистолет.— Убийцу Гассельбахера нашли?— Нет. Он не из уголовного мира.— Это Картер?— После того что вы мне сказали, я, конечно, навел справки. Во время убийства он был с доктором Брауном. А разве мы можем не верить президенту Европейского коммерческого общества?— Значит, и доктор Браун числится у вас в списке?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26