… марта.— Неужели вы даже не помните сегодняшнего числа?— Нижеследующее от 59200 дробь пять абзац А начинается 59200 дробь пять дробь четыре уволен за пьянство при исполнении служебных обязанностей опасается высылки в Испанию где его жизнь будет в опасности точка.— Бедняга Рауль…— Абзац Б начинается 59200 дробь пять дробь четыре…— А нельзя ли просто; он?— Ладно. Он. Он может при создавшихся условиях согласиться пролететь на частном самолете над секретными сооружениями и сфотографировать их за соответствующее вознаграждение и право убежища на Ямайке точка абзац В начинается ему придется вылететь из Сантьяго и сесть в Кингстоне если 59200 обеспечит посадку.— Наконец-то мы, кажется, взялись за дело, — заметила Беатриса.— Абзац Г начинается прошу утвердить пятьсот долларов за прокат самолета для 59200 дробь пять дробь четыре точка еще двести долларов для подкупа аэродромного персонала в Гаване точка абзац Д начинается вынужден дать 59200 дробь пять дробь четыре приличное вознаграждение в связи с серьезным риском перехвата самолетами патрулирующими над горами Орьенте точка предлагаю тысячу долларов точка.— Какая аппетитная, круглая сумма, — сказала Беатриса.— Конец. Принимайтесь за дело. Что вы копаетесь?— Хочу найти подходящую фразу. Я не очень люблю «Шекспира для детей», а вы?— Тысяча семьсот долларов, — мечтательно произнес Уормолд.— Надо было довести ее до двух тысяч: А.О. любит круглые цифры.— Боюсь показаться слишком расточительным, — сказал Уормолд.Тысячи семисот долларов наверняка хватит на то, чтобы Милли могла пробыть год в одной из школ для благородных девиц в Швейцарии.— У вас такой самодовольный вид, — сказала Беатриса. — А вам не приходит в голову, что вы посылаете человека на верную смерть?«Вот-вот, этого-то как раз я и хочу», — подумал Уормолд.— Передайте им в консульстве, — сказал он, — что телеграмма должна пойти вне всякой очереди.— Телеграмма длинная, — сказала Беатриса. — Как вы думаете, такая фраза подойдет: «Он представил королю Полидора и Кадвала и объявил ему, что это два его пропавших сына — Гвидерий и Арвираг». Неправда ли, Шекспир бывает скучноват?
Через неделю он пригласил Беатрису поужинать в ресторане возле порта, где подавались только рыбные блюда. Запрошенную сумму утвердили, урезав ее на двести долларов, так что пристрастие А.О. к круглым цифрам все же сказалось. Уормолд представлял себе, как Рауль едет на аэродром: впереди — опасный полет. Но финал еще неизвестен. Как и в подлинной жизни, всякое может случиться. Герой начнет своевольничать: его схватят еще до того, как он сядет в самолет, задержит полицейская машина… Он исчезнет в застенках капитана Сегуры. В печати об этом не появится ни строчки. Уормолд предупредит Лондон, что прекращает радиосвязь, так как Рауля могут вынудить их выдать. Отправив последнее сообщение, они разберут передатчик и спрячут части; целлулоид будет наготове, чтобы предать все огню… А может быть, Рауль вылетит благополучно и они так никогда и не узнают, что же стряслось с ним над горами Орьенте. Во всей этой истории ясно было одно: Рауль не прилетит на Ямайку и не доставит никаких снимков.— О чем вы задумались? — спросила Беатриса.Он еще не притронулся к фаршированному омару.— Я думал о Рауле.С просторов Атлантики задул свежий ветер. Замок Морро по ту сторону бухты высился как океанское судно, прибитое к берегу штормом.— Вы за него беспокоитесь?— Конечно, беспокоюсь.Если Рауль вылетит в полночь, он сядет в Сантьяго для заправки как раз перед рассветом; там у него свои ребята: ведь в провинции Орьенте каждый — мятежник в душе. Потом, как только рассветет и можно будет снимать — но еще до появления в воздухе патрульных самолетов, — он полетит в разведку над горами и лесами.— А у него сейчас нет запоя?— Обещал, что пить не будет. Впрочем, кто его знает.— Бедняга Рауль.— Бедняга Рауль.— Жизнь его не баловала. Вам следовало познакомить его с Тересой.Он кинул на нее испытующий взгляд, но, судя по всему, она была занята омаром.— Хороша конспирация!— А ну ее к черту, вашу конспирацию!После ужина они пошли домой по Авенида де Масео, держась подальше от моря. В эту дождливую, ветреную ночь здесь было мало прохожих и еще меньше автомобилей. Валы набегали и разбивались о дамбу. Брызги перелетали через широкую дорогу, где днем в четыре ряда шли машины, и падали дождем у подножия изрытых солью и ветром колонн. Тучи неслись с востока; Уормолд подумал, что и его, как эти камни Гаваны, разъедает ветер времени. Пятнадцать лет — немалый срок.— Может быть, один из огоньков вон там, наверху, — это он, — произнес Уормолд. — Как ему, должно быть, одиноко.— Ну, это литература, — сказала она.Он остановился как вкопанный под одной из колонн и бросил на нее тревожный взгляд.— Что вы сказали?— Да ничего. Иногда мне кажется, что вы смотрите на ваших агентов как на марионеток или героев романа. Но ведь там наверху живой человек, верно?— Вы плохо обо мне думаете.— Простите. Я не хотела вас обидеть. Расскажите о ком-нибудь, кто вам по-настоящему дорог. О вашей жене. Расскажите о ней.— Она была красивая.— Вы по ней скучаете?— Конечно. Когда ее вспоминаю.— А я не скучаю по Питеру.— Кто это?— Мой муж. Человек из ЮНЕСКО.— Значит, вам повезло. Вы свободны. — Он взглянул на часы, на небо. — Сейчас он должен быть над Матансасом. Если все благополучно.— Это вы ему дали маршрут?— Что вы, он сам выбирает свой путь.— А свою смерть?Его снова что-то испугало в ее тоне — какая-то враждебность. Неужели она его подозревает? Он ускорил шаг. Они миновали бар «Кармен» и «Ча-ча-клуб» с крикливыми вывесками, намалеванными на ветхих ставнях старинного фасада. Из полумрака выглядывали красивые лица — карие глаза и темные волосы испанок, желтая кожа метисок; они стояли, лениво прислонясь к решетке, тщетно поджидая, не появится ли на залитой солеными брызгами улице хоть одна живая душа. Жить в Гаване — это жить на огромной фабрике, где беспрерывным потоком выпускают женскую красоту. Но Уормолд не хотел никакой красоты. Он дошел до фонаря, остановился и прямо посмотрел в ее правдивые, ясные глаза. Он хотел правды.— Куда мы идем? — спросил он.— Разве вы не знаете? Разве все не решено заранее, так же как полет Рауля?— Я просто гуляю.— А вам не хочется посидеть у рации? Руди дежурит.— Ничего нового не будет до самого рассвета.— А что, ночное сообщение о гибели самолета над Сантьяго у вас не предусмотрено?Губы его пересохли от соли и тревоги. Она обо всем догадалась. Значит, она донесет Готорну. Что сделают тогда «они»? У них не было законных способов расправиться с ним, но они могли помешать ему вернуться в Англию. Он подумал: теперь она улетит следующим самолетом, все войдет в прежнюю колею, и так будет даже лучше; ведь жизнь его принадлежит Милли.— Не понимаю, что вы хотите сказать, — пробормотал он.Большая волна разбилась о дамбу и выросла над набережной, как рождественская елка, покрытая пластмассовым инеем. Потом она исчезла, и другая елка выросла возле «Насьоналя».— Вы сегодня весь вечер какая-то странная, — сказал он. Незачем тянуть: если игра все равно подходит к концу, лучше положить карты на стол. — На что вы намекаете?— Значит, не будет аварии на аэродроме… или в пути?— Как я могу это знать?— А у вас весь вечер такой тон, будто вам все известно заранее. Вы говорите о нем не так, как говорят о живом человеке. Вы сочиняли ему эпитафию, как плохой писатель, выдумывающий эффектную развязку.Ветер с силой толкнул их друг к другу. Она сказала:— Неужели вам не надоело подвергать людей опасности? Ради чего? Ради игры в духе «Бойз оун пейпер»? английский журнал для юношества, печатающий детективные романы

— Вы ведь тоже играете в эту игру.— Я не верю в нее, как верит Готорн. — Она добавила с яростью. — Лучше быть последним жуликом, чем дураком или желторотым птенцом. Зачем вам все это нужно? Разве вас не кормят ваши пылесосы?— Нет. У меня есть Милли.— А что бы с вами было, если бы не появился Готорн?Он сделал слабую попытку отшутиться:— Пришлось бы, наверно, жениться на богатой.— А вы могли бы еще раз жениться? — Она твердо решила продолжать серьезный разговор.— Право не знаю, — сказал он. — Ведь Милли не считала бы второй брак законным. А я не могу рисковать уважением дочери. А что, если нам пойти домой и посидеть у рации?— Но вы же сами сказали, что не ждете никаких сообщений.— Не раньше, чем через три часа, — уклончиво ответил он. — Вероятно, он будет радировать перед посадкой.Как ни странно, ему и самому все это начинало действовать на нервы. Словно он и вправду ждал какой-то вести от взбудораженного ветром неба.Она сказала:— Вы даете мне слово, что ничего не подстроили?Он промолчал, и они повернули назад к темному дворцу президента, где со времени последнего покушения президент уже больше не ночевал; навстречу им, опустив голову, чтобы спрятать лицо от брызг, шел доктор Гассельбахер. Он, видно, побывал в «Чудо-баре» и теперь брел домой.— Доктор Гассельбахер! — окликнул его Уормолд.Старик посмотрел на него. На миг Уормолду показалось, что он сейчас от них убежит.— Что случилось, Гассельбахер?— Ах, это вы, мистер Уормолд. А я как раз о вас думал. Легок черт на помине… — он пробовал шутить, но Уормолд готов был поклясться, что доктору и в самом деле померещилась нечистая сила.— Вы знакомы с моим секретарем, миссис Северн?— Как же, как же. День рождения Милли, сифон… Что это вы делаете тут так поздно, мистер Уормолд?— Мы ходили ужинать… гуляли… А вы?— Я тоже.Из необъятного, беспокойного неба донесся судорожный рокот мотора; он усиливался, замирал, потом слился с шумом ветра и моря.— Самолет из Сантьяго, — заметил Гассельбахер. — Но почему так поздно? В Орьенте, наверно, плохая погода.— К вам кто-нибудь должен прийти? — спросил Уормолд.— Нет. Нет. Надеюсь, никто не придет. А вы не заглянете ко мне с миссис Северн выпить по рюмке?…Насилие похозяйничало в этих комнатах, но теперь картины висели на прежних местах, стулья из металлических трубок чопорно выстроились по стенам, как стеснительные гости. Квартира была обряжена, будто покойник в ожидании похорон. Доктор Гассельбахер разлил виски.— Как хорошо, что мистер Уормолд завел себе секретаря, — сказал он. — А ведь помнится, еще недавно вы места себе не находили от беспокойства. Дела у вас шли неважно. Эта новая модель пылесоса…— Все меняется.Впервые он заметил фотографию молодого доктора Гассельбахера в офицерской форме времен первой мировой войны; может быть, эту карточку сорвали со стены громилы.— Я не знал, что вы служили в армии, Гассельбахер.— Когда началась война, я бросил свои занятия медициной. Показалось очень уж глупым лечить людей, чтобы их поскорее убили. Надо лечить, чтобы люди жили подольше.— Когда вы уехали из Германии, доктор Гассельбахер? — спросила Беатриса.— В тысяча девятьсот тридцать четвертом. Нет, я не повинен, в том, в чем вы меня подозреваете, моя юная дама.— А я не это имела в виду.— Тогда простите. Мистер Уормолд вам скажет: было время, когда я не знал, что такое подозрительность. Хотите послушать музыку?Он поставил пластинку из «Тристана и Изольды». Уормолд подумал о жене, она теперь казалась ему еще менее реальной, чем испанский летчик. И не вызывала мыслей ни о любви, ни о смерти — только о «Вуменс хоум джорнэл» буржуазный журнал для женщин

, обручальном кольце с бриллиантом и обезболивании родов. Он посмотрел в другой угол комнаты на Беатрису Северн, — а вот эта принадлежала к тому же миру, что и роковое любовное зелье, безотрадный путь из Ирландии, разлука в лесу. Вдруг доктор Гассельбахер поднялся и выдернул вилку из штепселя.— Простите, — сказал он. — Я жду звонка. А музыка звучит слишком громко.— Вызов к больному?— Не совсем.Он снова разлил виски.— Вы возобновили ваши опыты, Гассельбахер?— Нет. — Он безнадежно оглядел комнату. — Извините. У меня больше нет содовой воды.— Я не разбавляю, — сказала Беатриса. Она подошла к книжным полкам. — Вы читаете что-нибудь, кроме медицинских книг, доктор Гассельбахер?— Очень мало: Гейне, Гете. Все только немцев. А вы читаете по-немецки, миссис Северн?— Нет. Но у вас есть и английские книги.— Я получил их от одного пациента вместо гонорара. Но, кажется, даже не открывал. Вот ваш бокал, миссис Северн.Она отошла от полок и взяла бокал.— Это ваша родина, доктор Гассельбахер? — она разглядывала цветную литографию конца прошлого века, висевшую рядом с портретом молодого капитана Гассельбахера.— Там я родился. Да. Это крошечный городок — старые крепостные стены, развалины замка…— Я была в этом городе, — сказала Беатриса, — перед самой войной. С отцом. Ведь это рядом с Лейпцигом?— Да, миссис Северн, — сказал Гассельбахер, уныло наблюдая за ней. — Это рядом с Лейпцигом.— Надеюсь, русские его не тронули?В передней раздался телефонный звонок. Доктор Гассельбахер неохотно поднялся.— Извините, миссис Северн, — сказал он.Выйдя в переднюю, он закрыл за собой дверь.— В гостях хорошо, а дома лучше, — сказала Беатриса.— Вы, может, хотите сообщить в Лондон? Но я его знаю пятнадцать лет, а здесь он живет уже больше двадцати. Это старый добряк, мой лучший друг…Открылась дверь, и вернулся доктор Гассельбахер.— Простите, — сказал он. — Я что-то неважно себя чувствую. Может быть, вы зайдете послушать музыку в другой раз.Он тяжело опустился на стул, взял бокал и снова поставил его на место. На лбу его блестели капельки пота, но ведь и ночь была сегодня сырая.— Неприятные новости? — спросил Уормолд.— Да.— Я чем-нибудь могу помочь?— Вы!.. — сказал доктор Гассельбахер. — Нет. Вы мне помочь не можете. Ни вы, ни миссис Северн.— Это больной?Доктор Гассельбахер покачал головой. Он вынул носовой платок и вытер лоб.— Кто же из нас теперь не больной? — сказал он.— Мы, пожалуй, пойдем.— Да, ступайте. Я был прав. Людей надо лечить, чтобы они жили подольше.— Не понимаю.— Неужели никогда люди не жили мирно? — спросил доктор Гассельбахер. — Простите меня. Говорят, что доктора привыкают к смерти. Но я, видно, плохой доктор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26