https://wodolei.ru/catalog/mebel/tumba-bez-rakoviny/
Если это дзен-буддизм на меня действует, то я готов начать занятия немедленно.
– Тебе надо взять циновку, – прошептала Киммери. – Садись где хочешь, только в заднем ряду. Над твоей позой поработаем позднее, а пока просто сиди и сосредоточься на своем дыхании.
– Так и сделаю, – пробормотал я, поднимаясь за ней по ступенькам.
– Ты должен понять, что дыхание – это действительно самое главное. Над дыханием тебе придется работать всю оставшуюся жизнь.
– Возможно, придется, – согласно кивнул я.
– Снимай туфли.
Киммери указала кивком головы на обувную стойку, и я добавил свои туфли к аккуратному рядку всевозможной обуви. Мне было немного неловко ходить босиком, к тому же без туфель я не смог бы в случае необходимости выскочить на улицу, но, с другой стороны, я был рад возможности вытянуть ноги и отдышаться.
В комнате для сидения теперь царил полумрак, лампы под потолком не горели, а проникающего с улицы скудного ноябрьского света было недостаточно. На этот раз я почувствовал какой-то тяжелый аромат, исходивший из курильницы, стоявшей на полке рядом с нефритовым изображением Будды. Стены комнаты были увешаны простыми бумажными экранами, на сверкающем паркете лежали тонкие циновки. Киммери подвела меня к свободному местечку в конце комнаты, села рядом, скрестила ноги, выпрямила спину, а потом жестом показала мне сделать то же самое. Я послушно повторил ее движения. Если бы только она знала, что повторять чужие жесты – мой самый навязчивый тик! Я уселся, положил согнутую ногу на ногу, помогая себе руками и лишь один раз задев сидевшего напротив человека. Он оглянулся, смерил меня внимательным взглядом, а потом, отвернувшись, снова принял грациозную позу. Ряды циновок вокруг нас были заняты последователями дзен-буддизма, которых я насчитал двадцать два человека; некоторые были в черных халатах, а некоторые – в хипповатой одежде: простых куртках, тренировочных штанах и футболках, но ни одного человека в костюме здесь не было. Кроме меня.
Итак, я сел и подождал, спрашивая себя, что, собственно, я тут делаю, хотя мне было довольно трудно сидеть с прямой спиной, как у окружавших меня людей. Я посмотрел на Киммери. Ее глаза уже были мирно закрыты. Прошло двадцать четыре часа – примерно столько времени назад мы с Гилбертом вчера вечером припарковали автомобиль у этого здания, – и я все больше и больше удивлялся всему увиденному в «Дзендо», хотя и старался скрыть это. Разговор, который я подслушивал в наушники, насмешливые интонации собеседников – все это казалось невозможным в стенах подобного заведения. Сейчас я слышал лишь нежный, успокаивающий голосок Киммери да еще, разумеется, бурлящие без остановки в моей голове слова.
Сидя рядом с Киммери, в присутствии которой мои тики удивительным образом успокаивались, я испытывал скорее некоторую неловкость, и даже мой собственный генератор речи, продуцирующий сумятицу выкриков, вопросов и ответов, приостановил свое действие.
Я вновь посмотрел на Киммери. Она выглядела очень серьезной и искренней и явно не думала обо мне. Поэтому я тоже закрыл глаза и, пользуясь коротким просветлением в мозгах, попытался собраться с мыслями и сосредоточиться, как это делают истинные буддисты.
Первым, что я услышал, был голос Минны: «Умоляю тебя заткнуться хотя бы на двадцать минут, ты, бесплатное комическое шоу» .
Прогнав его голос, я подумал о Едином Разуме.
Единый Разум.
Расскажи мне анекдот, шут. Тот, которого я еще не знаю.
Я хочу ехать в Тибет.
Единый Разум. Я сосредоточился на дыхании.
Поедем домой, Ирвинг.
Единый Разум. Больной Разум. Разум Бейли.
Единый Разум.
Человек-Ореос.
Когда я снова открыл глаза, они уже привыкли к темноте. В дальней части комнаты висел большой бронзовый гонг, а циновки вокруг него были пустыми, словно их приготовили для каких-то знаменитостей, возможно, для важных монахов. Головы в рядах постепенно обретали определенные черты, хотя в основном я видел уши, шеи и затылки. Толпа состояла из мужчин и женщин; женщины – в основном худые, в серьгах и с такими прическами, которые явно стоили немало деньжат, мужчины в общей массе – более плотные, с мощными затылками и давно не стриженные. Я заметил «хвостик» Уоллеса и лысую голову человека, сидевшего напротив него в неестественно прямой позе. В том ряду, что протянулся передо мной, ближе к выходу, сидели Прыщавый и Невыразительный, мои недавние похитители. Так, значит, на самом-то деле они вполне мирные граждане? Видать, в Аппер-Ист-Сайде обнаружилась сильная нехватка кадров, если одна и та же небольшая группа швейцаров вынуждена по-разбойничьи нападать с целью похищения на честных людей и в то же время с серьезными минами заниматься дзен-буддизмом? Хорошо хоть они поснимали свои синие костюмы, чем оказали большую услугу этому местечку. Облаченные в черные халаты без рукавов, в каких ходят буддисты, они сидели в восхитительно напряженных позах, безусловно отработанных годами интенсивных тренировок, годами жертв. Сразу видно: здесь они проводят не меньше времени, чем на Парк-авеню, где так бойко набрасываются на посетителей под руководством своего начальника с сильными руками.
Вот и попробуй тут дышать ровно и спокойно! Спасибо, что голос пока удается сдерживать! Прыщавый и Невыразительный сидели с закрытыми глазами, я пришел последним, так что они меня не видели. К тому же, честно говоря, эти парни не только меня не пугали, но даже не слишком беспокоили. Вот разве что при виде их я вспомнил про украденный сотовый телефон и позаимствованный пейджер, лежавшие у меня в кармане: они могли в любое мгновение прервать это древнее восточное молчание. Двигаясь как можно осторожнее, я вынул мобильник, отключил звонок, а сигнал пейджера Минны убрал до минимума. Не успел я сунуть их обратно во внутренний карман пиджака, как кто-то с силой ударил меня раскрытой ладонью по затылку.
Пораженный, я обернулся, но ударивший меня человек уже прошел мимо; он спокойно продвигался между матами в переднюю часть комнаты. А следом за ним в комнату вошли шесть японцев, закутанных в безрукавые халаты, открывавшие морщинистую коричневую кожу и скудные пучки поседевших волос под мышками. Те самые важные монахи. Первому пришлось отступить в сторону, чтобы наградить меня подзатыльником. И меня тут же посетила мысль, вызвавшая настоящий восторг: а знал ли я раньше, какой звук получается, когда ладонь ударяет по затылку? Знал или нет, но я тут же почувствовал прилив горячей крови к ушам и черепу.
Киммери, погруженная в дзадзен, ничего этого не заметила. Вероятно, она прошла куда больший путь самосовершенствования, чем предполагала.
Шестерка новоприбывших прошествовала в переднюю часть комнаты и заняла свободные маты возле гонга. Потом в комнату вошел и седьмой – он чуть поотстал от остальных, но тоже был в черном халате и с лысой головой. Однако он был гораздо выше японцев, волосы у него на теле еще не поседели, под мышками курчавились густые заросли. А его грудь и спина поросли жесткими темными волосами, которые стояли торчком и окружали его, как черный ореол. Похоже, портной и представить не мог свой псевдовосточный халат на этакой волосатой обезьяне. Седьмой монах тоже прошел к гонгу и занял последнее VIP-место, прежде чем я увидел его лицо. Тут я вспомнил слова Киммери и сообразил, что это, должно быть, и есть тот самый американский учитель, основатель «Дзендо», Роси.
Ирвинг . Когда ты вернешься домой, Ирвинг? Семья так скучает по тебе.
Анекдот так и вертелся в голове, но я никак не мог вспомнить, какая ассоциация извлекла его из моего сознания. Может, настоящее имя Роси, то есть его американское имя, на самом деле Ирвинг? Не его ли – Роси-Ирвинга – голос я слышал в наушники?
Но что мне это дает? Ведь я так и не знаю, что связывало Минну с этим местом.
Монахи расселись на циновках. Я смотрел на лысые головы монахов и Роси, но никакие догадки меня не озаряли. Даже Прыщавый и Невыразительный совершенно серьезно медитировали. Минуты ползли за минутами, и мои глаза оставались единственной открытой парой глаз в этой комнате. Вот кто-то закашлялся, и мне пришлось тут же сымитировать кашель этого человека. Однако стоило мне взглянуть на Киммери, и я смог вновь обрести спокойствие. Ее присутствие утихомиривало мой синдром так же быстро, как пакет с бутербродами из «Белого замка» на сиденье машины. Интересно, подумал я, насколько сильно ее влияние на меня и могу ли я рассчитывать на него при необходимости? А могу ли я мечтать о близости с ней? Закрыв глаза, я доверился чутью Прыщавого и Невыразительного, которые мирно медитировали на своих циновках, и позволил мыслям побежать в приятном для меня направлении: я стал думать о телах вообще и о теле Киммери в частности, о ее нервных элегантных руках и ногах. Возможно, в этом и был ключ к просветлению? «Вообще-то у нас нет бога, – говорила мне Киммери. – Мы просто сидим и стараемся не уснуть». Что ж, мне без труда удавалось бодрствовать. А поскольку мой пенис внезапно напрягся, то я пришел к выводу, что нашел свой Единый Разум.
От медитации меня оторвал раздавшийся возле двери звук. Я открыл глаза, оглянулся и увидел польского великана, стоявшего в дверях комнаты. Его широкие плечи едва помещались в дверном проеме, а в руке он держал пластиковый пакет с кумкватами и смотрел на сидевших последователей буддизма приветливо и серьезно. Халата на нем не было, но, судя по тому, какой добротой светились его глаза, поляк вполне мог быть и самим Буддой.
Не успел я составить в голове план действий, как в передней части комнаты началось какое-то движение. Впрочем, видимо, это было предусмотрено церемонией: один из монахов-японцев встал с циновки и поклонился Роси, потом – остальным важным монахам, а затем – всем, кто находился в комнате. Тишина по-прежнему стояла такая, что можно было услышать едва слышный звук упавшей на пол булавки, однако шелест одежды монаха послужил своеобразным сигналом – кое-кто из собравшихся открыл глаза. Великан вошел в комнату, неся пакет с фруктами так бережно, словно внутри были не кумкваты, а золотая рыбка. Взяв циновку, точнее две, он сел сбоку от Киммери, отделив, таким образом, нас от двери. Я напомнил себе, что гигант меня не видел; по крайней мере вчера вечером ему было не до меня. Он явно не обращал на меня особого внимания и вел себя абсолютно непринужденно. Усевшись, великан приготовился слушать лекцию монаха. Ну и зрелище мы собою представляли! Каких только личностей здесь не было, и все собрались внимать мудрости маленьких людей с Востока. Прыщавый и Невыразительный, возможно, были настоящими последователями дзен-буддизма, а головорезами вчера они только прикидывались. Но Пирожный монстр производил прямо противоположное впечатление. Кумкваты – в этом я был почти уверен – он принес лишь для отвода глаз, недаром это китайские, а вовсе не японские фрукты. Мне безумно хотелось обнять Киммери и привлечь ее к себе, чтобы она оказалась подальше от жуткого великана-убийцы, а потом мне сразу захотелось делать множество других вещей, какие я делаю всегда.
Монах снова поклонился нам, быстро заглянул каждому в лицо и начал говорить – так неожиданно, с полуслова, словно продолжил разговор, который давно уж вел с самим собой:
– …Живу себе обычной жизнью, потом лечу на самолете, беру такси, чтобы доехать до «Йорквилл-Дзендо»… – Тут в комнате раздалось едва слышное «Йорквилл-ах!» – … Я чувствую возбуждение, в голове вихрем вьются мысли, всяческие ожидания… Думаю, что же мой друг Джерри-Роси мне покажет? Пойду ли я в очень хороший манхэттенский ресторан, буду ли спать в очень хорошей постели в каком-нибудь нью-йоркском отеле? – Он постучал ногой в сандалии по циновке, словно проверял ее мягкость.
Я хочу ехать в Тыбет! Опять этот анекдот вертится у меня в голове! Мое спокойствие было под угрозой, исходившей со всех сторон – меня окружали сплошные бандиты. Речь монаха спровоцировала мою эхолалию – желание повторять и передразнивать каждое его слово. Но я не мог повернуться и успокоиться, взглянув на Киммери, потому что при этом мне пришлось бы увидеть и гигантского убийцу Минны – он был так велик, что ее силуэт был окружен, как контуром, его громадным силуэтом, хотя великан и сидел на некотором расстоянии от нее. Это оптическое явление я нашел восхитительным.
– Все наши настроения, импульсы, наша ежедневная жизнь – во всем этом нет ничего плохого, – продолжал монах. – Но ежедневная жизнь, остров, обед, самолет, коктейль, снова ежедневная жизнь – это все не приближает к постижению дзена. Для начала необходимо научиться сидеть, освоить практику сидения. Не важно, кто вы – американец или японец. Важно, чтобы вы научились сидеть.
Я хочу говорить с далай-ламой! Американский монах, Роси, чуть повернулся, чтобы почтительно внимать речам заокеанского учителя. Я смотрел на профиль Роси, оказавшийся на одном уровне с бритой головой монаха, и тут во мне что-то шевельнулось. В чертах Роси я почувствовал знакомую ужасающую силу авторитета и свет харизмы.
Джерри-Роси!
Великан тем временем без всякого уважения к говорившему монаху надкусил кожуру кумквата, поднес его к своим чудовищным губам и принялся высасывать сок.
– В практике дзадзена обычное дело – сидеть на циновке, проводить время на циновке. Но обряд сидения нельзя превращать в бессмысленное времяпрепровождение; нельзя забывать, что истинная цель дзена в том, чтобы, сохраняя неподвижность и спокойствие, установить контакт с Буддой, живущим внутри каждого из нас.
Верховный лама соблаговолит дать вам аудиенцию.
– Существует тикусё-дзен, который можно уподобить бездумному поведению домашних животных вроде кошек, спящих день-деньской, свернувшись клубочком на своих лежанках, да ждущих, чтобы их покормили. Основное их занятие – убить время в промежутках между едой. Так вот, тех, кто уподобился домашним животным, кто предался тикусё, следует поколотить и изгнать из «Дзендо»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Тебе надо взять циновку, – прошептала Киммери. – Садись где хочешь, только в заднем ряду. Над твоей позой поработаем позднее, а пока просто сиди и сосредоточься на своем дыхании.
– Так и сделаю, – пробормотал я, поднимаясь за ней по ступенькам.
– Ты должен понять, что дыхание – это действительно самое главное. Над дыханием тебе придется работать всю оставшуюся жизнь.
– Возможно, придется, – согласно кивнул я.
– Снимай туфли.
Киммери указала кивком головы на обувную стойку, и я добавил свои туфли к аккуратному рядку всевозможной обуви. Мне было немного неловко ходить босиком, к тому же без туфель я не смог бы в случае необходимости выскочить на улицу, но, с другой стороны, я был рад возможности вытянуть ноги и отдышаться.
В комнате для сидения теперь царил полумрак, лампы под потолком не горели, а проникающего с улицы скудного ноябрьского света было недостаточно. На этот раз я почувствовал какой-то тяжелый аромат, исходивший из курильницы, стоявшей на полке рядом с нефритовым изображением Будды. Стены комнаты были увешаны простыми бумажными экранами, на сверкающем паркете лежали тонкие циновки. Киммери подвела меня к свободному местечку в конце комнаты, села рядом, скрестила ноги, выпрямила спину, а потом жестом показала мне сделать то же самое. Я послушно повторил ее движения. Если бы только она знала, что повторять чужие жесты – мой самый навязчивый тик! Я уселся, положил согнутую ногу на ногу, помогая себе руками и лишь один раз задев сидевшего напротив человека. Он оглянулся, смерил меня внимательным взглядом, а потом, отвернувшись, снова принял грациозную позу. Ряды циновок вокруг нас были заняты последователями дзен-буддизма, которых я насчитал двадцать два человека; некоторые были в черных халатах, а некоторые – в хипповатой одежде: простых куртках, тренировочных штанах и футболках, но ни одного человека в костюме здесь не было. Кроме меня.
Итак, я сел и подождал, спрашивая себя, что, собственно, я тут делаю, хотя мне было довольно трудно сидеть с прямой спиной, как у окружавших меня людей. Я посмотрел на Киммери. Ее глаза уже были мирно закрыты. Прошло двадцать четыре часа – примерно столько времени назад мы с Гилбертом вчера вечером припарковали автомобиль у этого здания, – и я все больше и больше удивлялся всему увиденному в «Дзендо», хотя и старался скрыть это. Разговор, который я подслушивал в наушники, насмешливые интонации собеседников – все это казалось невозможным в стенах подобного заведения. Сейчас я слышал лишь нежный, успокаивающий голосок Киммери да еще, разумеется, бурлящие без остановки в моей голове слова.
Сидя рядом с Киммери, в присутствии которой мои тики удивительным образом успокаивались, я испытывал скорее некоторую неловкость, и даже мой собственный генератор речи, продуцирующий сумятицу выкриков, вопросов и ответов, приостановил свое действие.
Я вновь посмотрел на Киммери. Она выглядела очень серьезной и искренней и явно не думала обо мне. Поэтому я тоже закрыл глаза и, пользуясь коротким просветлением в мозгах, попытался собраться с мыслями и сосредоточиться, как это делают истинные буддисты.
Первым, что я услышал, был голос Минны: «Умоляю тебя заткнуться хотя бы на двадцать минут, ты, бесплатное комическое шоу» .
Прогнав его голос, я подумал о Едином Разуме.
Единый Разум.
Расскажи мне анекдот, шут. Тот, которого я еще не знаю.
Я хочу ехать в Тибет.
Единый Разум. Я сосредоточился на дыхании.
Поедем домой, Ирвинг.
Единый Разум. Больной Разум. Разум Бейли.
Единый Разум.
Человек-Ореос.
Когда я снова открыл глаза, они уже привыкли к темноте. В дальней части комнаты висел большой бронзовый гонг, а циновки вокруг него были пустыми, словно их приготовили для каких-то знаменитостей, возможно, для важных монахов. Головы в рядах постепенно обретали определенные черты, хотя в основном я видел уши, шеи и затылки. Толпа состояла из мужчин и женщин; женщины – в основном худые, в серьгах и с такими прическами, которые явно стоили немало деньжат, мужчины в общей массе – более плотные, с мощными затылками и давно не стриженные. Я заметил «хвостик» Уоллеса и лысую голову человека, сидевшего напротив него в неестественно прямой позе. В том ряду, что протянулся передо мной, ближе к выходу, сидели Прыщавый и Невыразительный, мои недавние похитители. Так, значит, на самом-то деле они вполне мирные граждане? Видать, в Аппер-Ист-Сайде обнаружилась сильная нехватка кадров, если одна и та же небольшая группа швейцаров вынуждена по-разбойничьи нападать с целью похищения на честных людей и в то же время с серьезными минами заниматься дзен-буддизмом? Хорошо хоть они поснимали свои синие костюмы, чем оказали большую услугу этому местечку. Облаченные в черные халаты без рукавов, в каких ходят буддисты, они сидели в восхитительно напряженных позах, безусловно отработанных годами интенсивных тренировок, годами жертв. Сразу видно: здесь они проводят не меньше времени, чем на Парк-авеню, где так бойко набрасываются на посетителей под руководством своего начальника с сильными руками.
Вот и попробуй тут дышать ровно и спокойно! Спасибо, что голос пока удается сдерживать! Прыщавый и Невыразительный сидели с закрытыми глазами, я пришел последним, так что они меня не видели. К тому же, честно говоря, эти парни не только меня не пугали, но даже не слишком беспокоили. Вот разве что при виде их я вспомнил про украденный сотовый телефон и позаимствованный пейджер, лежавшие у меня в кармане: они могли в любое мгновение прервать это древнее восточное молчание. Двигаясь как можно осторожнее, я вынул мобильник, отключил звонок, а сигнал пейджера Минны убрал до минимума. Не успел я сунуть их обратно во внутренний карман пиджака, как кто-то с силой ударил меня раскрытой ладонью по затылку.
Пораженный, я обернулся, но ударивший меня человек уже прошел мимо; он спокойно продвигался между матами в переднюю часть комнаты. А следом за ним в комнату вошли шесть японцев, закутанных в безрукавые халаты, открывавшие морщинистую коричневую кожу и скудные пучки поседевших волос под мышками. Те самые важные монахи. Первому пришлось отступить в сторону, чтобы наградить меня подзатыльником. И меня тут же посетила мысль, вызвавшая настоящий восторг: а знал ли я раньше, какой звук получается, когда ладонь ударяет по затылку? Знал или нет, но я тут же почувствовал прилив горячей крови к ушам и черепу.
Киммери, погруженная в дзадзен, ничего этого не заметила. Вероятно, она прошла куда больший путь самосовершенствования, чем предполагала.
Шестерка новоприбывших прошествовала в переднюю часть комнаты и заняла свободные маты возле гонга. Потом в комнату вошел и седьмой – он чуть поотстал от остальных, но тоже был в черном халате и с лысой головой. Однако он был гораздо выше японцев, волосы у него на теле еще не поседели, под мышками курчавились густые заросли. А его грудь и спина поросли жесткими темными волосами, которые стояли торчком и окружали его, как черный ореол. Похоже, портной и представить не мог свой псевдовосточный халат на этакой волосатой обезьяне. Седьмой монах тоже прошел к гонгу и занял последнее VIP-место, прежде чем я увидел его лицо. Тут я вспомнил слова Киммери и сообразил, что это, должно быть, и есть тот самый американский учитель, основатель «Дзендо», Роси.
Ирвинг . Когда ты вернешься домой, Ирвинг? Семья так скучает по тебе.
Анекдот так и вертелся в голове, но я никак не мог вспомнить, какая ассоциация извлекла его из моего сознания. Может, настоящее имя Роси, то есть его американское имя, на самом деле Ирвинг? Не его ли – Роси-Ирвинга – голос я слышал в наушники?
Но что мне это дает? Ведь я так и не знаю, что связывало Минну с этим местом.
Монахи расселись на циновках. Я смотрел на лысые головы монахов и Роси, но никакие догадки меня не озаряли. Даже Прыщавый и Невыразительный совершенно серьезно медитировали. Минуты ползли за минутами, и мои глаза оставались единственной открытой парой глаз в этой комнате. Вот кто-то закашлялся, и мне пришлось тут же сымитировать кашель этого человека. Однако стоило мне взглянуть на Киммери, и я смог вновь обрести спокойствие. Ее присутствие утихомиривало мой синдром так же быстро, как пакет с бутербродами из «Белого замка» на сиденье машины. Интересно, подумал я, насколько сильно ее влияние на меня и могу ли я рассчитывать на него при необходимости? А могу ли я мечтать о близости с ней? Закрыв глаза, я доверился чутью Прыщавого и Невыразительного, которые мирно медитировали на своих циновках, и позволил мыслям побежать в приятном для меня направлении: я стал думать о телах вообще и о теле Киммери в частности, о ее нервных элегантных руках и ногах. Возможно, в этом и был ключ к просветлению? «Вообще-то у нас нет бога, – говорила мне Киммери. – Мы просто сидим и стараемся не уснуть». Что ж, мне без труда удавалось бодрствовать. А поскольку мой пенис внезапно напрягся, то я пришел к выводу, что нашел свой Единый Разум.
От медитации меня оторвал раздавшийся возле двери звук. Я открыл глаза, оглянулся и увидел польского великана, стоявшего в дверях комнаты. Его широкие плечи едва помещались в дверном проеме, а в руке он держал пластиковый пакет с кумкватами и смотрел на сидевших последователей буддизма приветливо и серьезно. Халата на нем не было, но, судя по тому, какой добротой светились его глаза, поляк вполне мог быть и самим Буддой.
Не успел я составить в голове план действий, как в передней части комнаты началось какое-то движение. Впрочем, видимо, это было предусмотрено церемонией: один из монахов-японцев встал с циновки и поклонился Роси, потом – остальным важным монахам, а затем – всем, кто находился в комнате. Тишина по-прежнему стояла такая, что можно было услышать едва слышный звук упавшей на пол булавки, однако шелест одежды монаха послужил своеобразным сигналом – кое-кто из собравшихся открыл глаза. Великан вошел в комнату, неся пакет с фруктами так бережно, словно внутри были не кумкваты, а золотая рыбка. Взяв циновку, точнее две, он сел сбоку от Киммери, отделив, таким образом, нас от двери. Я напомнил себе, что гигант меня не видел; по крайней мере вчера вечером ему было не до меня. Он явно не обращал на меня особого внимания и вел себя абсолютно непринужденно. Усевшись, великан приготовился слушать лекцию монаха. Ну и зрелище мы собою представляли! Каких только личностей здесь не было, и все собрались внимать мудрости маленьких людей с Востока. Прыщавый и Невыразительный, возможно, были настоящими последователями дзен-буддизма, а головорезами вчера они только прикидывались. Но Пирожный монстр производил прямо противоположное впечатление. Кумкваты – в этом я был почти уверен – он принес лишь для отвода глаз, недаром это китайские, а вовсе не японские фрукты. Мне безумно хотелось обнять Киммери и привлечь ее к себе, чтобы она оказалась подальше от жуткого великана-убийцы, а потом мне сразу захотелось делать множество других вещей, какие я делаю всегда.
Монах снова поклонился нам, быстро заглянул каждому в лицо и начал говорить – так неожиданно, с полуслова, словно продолжил разговор, который давно уж вел с самим собой:
– …Живу себе обычной жизнью, потом лечу на самолете, беру такси, чтобы доехать до «Йорквилл-Дзендо»… – Тут в комнате раздалось едва слышное «Йорквилл-ах!» – … Я чувствую возбуждение, в голове вихрем вьются мысли, всяческие ожидания… Думаю, что же мой друг Джерри-Роси мне покажет? Пойду ли я в очень хороший манхэттенский ресторан, буду ли спать в очень хорошей постели в каком-нибудь нью-йоркском отеле? – Он постучал ногой в сандалии по циновке, словно проверял ее мягкость.
Я хочу ехать в Тыбет! Опять этот анекдот вертится у меня в голове! Мое спокойствие было под угрозой, исходившей со всех сторон – меня окружали сплошные бандиты. Речь монаха спровоцировала мою эхолалию – желание повторять и передразнивать каждое его слово. Но я не мог повернуться и успокоиться, взглянув на Киммери, потому что при этом мне пришлось бы увидеть и гигантского убийцу Минны – он был так велик, что ее силуэт был окружен, как контуром, его громадным силуэтом, хотя великан и сидел на некотором расстоянии от нее. Это оптическое явление я нашел восхитительным.
– Все наши настроения, импульсы, наша ежедневная жизнь – во всем этом нет ничего плохого, – продолжал монах. – Но ежедневная жизнь, остров, обед, самолет, коктейль, снова ежедневная жизнь – это все не приближает к постижению дзена. Для начала необходимо научиться сидеть, освоить практику сидения. Не важно, кто вы – американец или японец. Важно, чтобы вы научились сидеть.
Я хочу говорить с далай-ламой! Американский монах, Роси, чуть повернулся, чтобы почтительно внимать речам заокеанского учителя. Я смотрел на профиль Роси, оказавшийся на одном уровне с бритой головой монаха, и тут во мне что-то шевельнулось. В чертах Роси я почувствовал знакомую ужасающую силу авторитета и свет харизмы.
Джерри-Роси!
Великан тем временем без всякого уважения к говорившему монаху надкусил кожуру кумквата, поднес его к своим чудовищным губам и принялся высасывать сок.
– В практике дзадзена обычное дело – сидеть на циновке, проводить время на циновке. Но обряд сидения нельзя превращать в бессмысленное времяпрепровождение; нельзя забывать, что истинная цель дзена в том, чтобы, сохраняя неподвижность и спокойствие, установить контакт с Буддой, живущим внутри каждого из нас.
Верховный лама соблаговолит дать вам аудиенцию.
– Существует тикусё-дзен, который можно уподобить бездумному поведению домашних животных вроде кошек, спящих день-деньской, свернувшись клубочком на своих лежанках, да ждущих, чтобы их покормили. Основное их занятие – убить время в промежутках между едой. Так вот, тех, кто уподобился домашним животным, кто предался тикусё, следует поколотить и изгнать из «Дзендо»!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45