– Хорошо, – заговорщически прошептала она. – Только тихо.
Мы на цыпочках прошли мимо полуоткрытой двери на второй этаж, и я взял свои ботинки со стойки. На этот раз я взглянул на Уоллеса. Он сидел к нам спиной, его мягкие волосы были убраны за уши, на макушке виднелась лысина. На нем был свитер и спортивные штаны, и он сидел недвижно, как манекен, как спящий или, возможно, как мертвый – хотя я-то пока не мог представить спокойствия смерти– мне она представлялась мешаниной липких и скользких кровавых пятен, безумной гонкой по скоростному шоссе Бруклин-Квинс. Ничего пугающего в Уоллесе не было. Видимо, у Киммери сложилось представление, что хиппи – это небрежно одетый белый мужчина, которому уже за сорок пять. У нас в Бруклине такого назвали бы неудачником .
Она открыла переднюю дверь «Дзендо».
– Мне нужно закончить уборку, – сказала Киммери. – Я говорила вам перед приездом монахов.
– Важныхмонахов , – пробормотал я, сдерживая тик.
– Да.
– Не думаю, что вам следует оставаться тут одной. – Я огляделся по сторонам, чтобы узнать, не наблюдает ли кто-нибудь за нами. Моя шея покрылась мурашками от ветра и страха. Жители Аппер-Ист-Сайда высыпали на улицу, держа в руках пакеты, в которые складывали собачье дерьмо, газеты «Нью-Йорк тайме» и вощеные пакетики с едой. Я утратил преимущества детектива, ведущего расследование, пока весь город еще сладко спит. – Я смущетревожен , – выпалил я. Туретт вновь овладевал моей речью. Мне хотелось уйти от Киммери до того, как я начну кричать, лаять или хватать пальцами ворот ее футболки.
– Как это? – улыбнулась Киммери. – Смущены или встревожены?
Я кивнул – это было близко к истине.
– У меня все будет хорошо, – заверила меня девушка. – Так что не смущетревожьтесь. – Она говорила спокойно, и ее тон успокаивал меня. – Вы ведь вернетесь попозже? Посидеть?
– Непременно, – пообещал я.
– О'кей. – Приподнявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку.
Оторопев, я не мог шевельнуться и стоял как истукан, чувствуя, как место поцелуя на моей щеке горит на холодном утреннем воздухе. Интересно, ее поцелуй– знак личной симпатии или обычный для дзен-буддистов ритуал? Уж не безрассудство ли заставляет их собираться на матах «Дзендо»?
– Не делайте этого, – сказал я. – Вы едва со мной знакомы. Это же Нью-Йорк.
– Да, но отныне вы мой друг.
– Мне надо идти.
– Хорошо, – кивнула Киммери. – Дзадзен начнется в четыре часа.
– Я приду.
Она закрыла дверь. Я остался один на улице, мое расследование остановилось. Узнал ли я что-нибудь в «Дзендо»? У меня появилось чувство потери – для того ли я разрушил неприступность цитадели, чтобы провести все время, созерцая Киммери и пробуя печенье «ореос»? Мой рот был полон шоколада, ноздри все еще ощущали аромат ее неожиданного поцелуя.
Двое мужчин подхватили меня под руки и втолкнули в машину, стоявшую на дороге.
Их было четверо. В одинаковых синих костюмах с черным кантом на брюках и в одинаковых черных очках. Больше всего эта четверка походила на свадебный оркестр. Четыре белых парня, из которых один толстый, другой с худощавым лицом, третий с прыщами и четвертый, без особых примет, какой-то невыразительный. Их машина была взята напрокат. Толстый ждал на заднем сиденье, и когда двое других втолкнули меня в машину, он немедленно обхватил меня рукой за шею – ну прямо-таки братское объятие. Те двое, что схватили меня на улице – Прыщавый и Невыразительный, – втиснулись на сиденье рядом со мной. Нам стало немного тесновато.
– Садись вперед, – велел Толстый, тот, что держал меня за шею.
– Я? – переспросил я.
– Заткнись! Ларри, выходи. Здесь слишком тесно. Садись вперед, – повторил он.
– Хорошо, хорошо, – закивал сидевший ближе всех к двери. Он вышел из машины, сел на пустое переднее сиденье, и Худой тронул машину с места. Когда мы влились в поток транспорта, движущийся вниз по Второй авеню, Толстый чуть ослабил хватку, но по-прежнему держал руку у меня на плечах.
– Выезжай на дорогу.
– Что?
– Скажи ему, чтобы выезжал на Ист-Сайд-драйв.
– Куда мы едем?
– Я хочу выехать на хайвей.
– Почему бы просто не поездить кругами?
– Моя машина тут рядом припаркована, – сказал я. – Вы могли бы выпустить меня.
– Заткнись! Так почему бы нам не поездить кругами?
– Это ты заткнись. Надо притвориться, будто мы куда-то едем, тупица. Мы его не напугаем, если будем ездить кругами.
– Я же слышу, что вы говорите, как бы вы ни ехали, – проговорил я, желая ободрить их. – Но вас тут четверо, а я всего один.
– Мы хотим, чтобы ты не только слышал нас, – сказал Толстый. – Мы хотим, чтобы ты испугался.
Но я не был напуган. Было половина девятого утра, и мы едва ползли в потоке транспорта по Второй авеню. Мы не то что не ехали кругами, а просто ползли за грузовичками, которые доставляют товары в магазины, а те, в свою очередь, едва шевелились из-за верениц пешеходов, мешавших движению. Чем пристальнее я всматривался в этих ребят, тем меньше впечатления они на меня производили. Ну вот, например, Толстый. Его рука, лежавшая на моей шее, была мягкой, его кожа была мягкой, а его хватка– довольно нежной. А ведь он был самым грубым из всей шайки. Они явно нервничали, плохо понимали, как им себя вести, и не умели даже разыграть жестокость. Ни у одного из них, насколько я успел заметить, не было пистолета.
Ко всему прочему все они были в новеньких одинаковых солнечных очках, с которых еще небыли сняты этикетки – ядовито-оранжевые овальные наклейки с ценой– $ 6,99!
Я потянулся и дотронулся до ценника на очках Прыщавого. Он отвернулся, отчего моя рука соскользнула вниз, зацепила дужку очков, и те упали ему на колени.
– Черт! – бросил Прыщавый, торопясь водрузить очки обратно на нос, словно я мог узнать его без них.
– Давай-ка без фокусов! – рявкнул Толстый и снова сжал мою шею. То, как он прижимал меня к себе в машине, напомнило мне о давнем тике, побуждавшем меня целоваться.
– Хорошо, – кивнул я, понимая, однако, что мне будет очень трудно заставить себя не трогать ценники на очках, коль скоро до них так просто дотянуться. – Но что за игру вы затеяли, парни?
– Мы должны напугать тебя, – рассеянно пробормотал Толстый, наблюдая за тем, как Худой ведет машину. – Чтобы ты держался подальше от «Дзендо», понятно? Эй, ты, сворачивай на эту долбаную дорогу! На Семьдесят девятой улице есть поворот.
– Я не могу туда подъехать, – пожаловался Худой, глядя на непрерывную ленту транспорта.
– А что такого хорошего в федеральном шоссе? – спросил Невыразительный. – Почему мы не можем кататься по улицам?
– Что? – вскричал Толстый. – Ты хочешь вытолкать его из машины и избить на Парк-авеню?
– А может, достаточно просто напугать меня и не избивать? – предложил я. – Кончайте быстрее с этим и занимайтесь своими делами.
– Не давай ему так много болтать!
– Да, но как его заткнуть, к тому же он говорит дело.
– Съешьменячеловекдела!
Толстый зажал мне рот рукой. И тут я услышал тоненькое попискивание. Четверо похитителей и я стали озираться по сторонам, ища источник сигнала. Мы выглядели как герои какой-то видеоигры, только что перешедшие на следующий уровень и еще не знающие, откуда на нас выпрыгнут враги. А потом я понял, что сигнал раздается из моего собственного кармана: звонил пейджер Минны.
– Что это еще такое?
Я высвободил голову. Толстый не сопротивлялся.
– Барнамум Пейджум , – ответил я.
– Что это? Какой-то особенный пейджер, что ли? Вынь его из кармана. Разве вы, болваны, не обыскали его?
– А ты-то сам!
– Господи!
Они стали возить по мне руками и тут же нашли пейджер. На маленьком дисплейчике сообщалось, что со мной желают связаться из Бруклин-Квинс-Бронкса, и был дан номер телефона.
– Кто это? – спросил Прыщавый.
Я нахмурился и пожал плечами: телефон был мне незнаком. Нет, правда, я не узнал его. Наверное, звонил человек, считавший, что Минна еще жив. Я поежился. Это напугало меня больше, чем все четверо похитителей.
– Пусть позвонит по указанному номеру, – сказал сидевший за рулем Худой.
– Ты хочешь, чтобы мы выпустили его и позволили ему позвонить?
– Ларри, у тебя есть телефон?
Невыразительный повернулся и протянул мне сотовый телефон.
– Набирай номер! – приказал Толстый.
Я набрал, они ждали. Мы все еще ползли по Второй авеню. Напряжение в машине стало почти физически ощутимым. Сотовый телефон звонил, ту-ту-ту , – и к этой миниатюрной игрушке было приковано внимание всех присутствующих. Я вполне мог сунуть его в рот и проглотить, вместо того чтобы прижимать к своему уху. «Ту-ту-ту» , – гудело в трубке, а потом раздался голос.
Полицейский-мусорщик.
– Лайонел? – сказал Лумис.
– М-м-м… – протянул я, борясь с рвущимся наружу криком. – Откуда ты звонишь?
– Это ты позвонил мне.
– Нет, сперва ты позвонил мне на пейджер, – напомнил я. – Так где же ты, Лумис?
– Я и не знаю даже… – Его голос стал тише. – Эй, – обратился он к кому-то. – Как называется это место? Да-а? Спасибо! Би-Би-Кью? Правда, всего три буквы? Отлично! Лайонел, ты еще там?
– Да, я слушаю.
– Это столовая, и называется она «Би-Би-Кью», почти как барбекю. Ну надо же, всего три буквы. Подумать только, я все время тут ем и даже не знал, как это место называется! – Он явно был поражен своим открытием.
– Так зачем ты позвонил мне, Лумис? – «Би-Би и Кью сидят на заборе…»
– Ты же сам просил меня, – отозвался коп. – Просил дать тебе один адресок, помнишь? Ульмана, того мертвого парня.
– Ах да, верно, – сказал я, отталкивая плечом Толстого, который все еще обнимал меня за шею, но некрепко, чтобы я мог держать трубку. Толстый поморщился, но в том, что он был смущен, моей вины не было. Я тоже был смущен и смущетревожен.
– Так вот, он лежит передо мной, – с гордостью заявил полицейский-мусорщик.
– Что проку катать его и смотреть, как он болтает по телефону? – возмутился Прыщавый.
– Забери у него телефон, – сказал сидевший за рулем Худой.
– Просто двинь ему как следует, – посоветовал Невыразительный. – Пусть напугается.
– С тобой кто-то есть? – спросил Лумис.
Четверо моих похитителей начали злиться, видя, как улетучивается их авторитет, и злость их была направлена на современное изобретение– кусочек пластика, набитый микросхемами – в моей ладони. Мне надо было как-то успокоить их. Я закивал и расширил глаза в знак того, что готов сотрудничать с ними, губами попросил их подождать немного, надеясь, что они поведут себя как герои кинофильмов: будут внимательно все слушать и запоминать, притворяясь при этом, что им наплевать на мой разговор.
Мои попытки пропали даром: они меня не слушали.
– Дай мне адрес, – попросил я.
– Записывай, – сказал Лумис. – У тебя есть ручка?
– Чей адрес? – спохватившись, зашептал Толстый мне на ухо. Итак, он проглотил мою наживку. Значит, его с легкостью можно надрессировать на что угодно, правда, в его сотоварищах я не был так уверен.
– Да, дай мне адрес Ульмана, – громко сказал я, чтобы они слышали.
– Конечно, Ульмана, – саркастическим тоном подтвердил Лумис. – А кого же еще?
– Ульмана? – переспросил Толстый, но не у меня, а у Прыщавого. – Он говорит об Ульмане?
– Чей! Ад! Рес! – взвизгнул я.
– Да ладно тебе, – устало произнес Лумис.
Моя остальная аудитория так быстро утомиться не могла. Прыщавый выхватил у меня телефон, а Толстый заломил мне руку за спину, отчего я наклонился вперед так низко, что почти уперся головой в переднее сиденье. Можно было подумать, что он хочет уложить меня себе на колени, чтобы отшлепать. Тем временем сидевшие впереди Худой и Невыразительный принялись горячо спорить о том, стоит ли остановить машину, если они увидят свободное место для парковки.
Прыщавый приложил телефон к уху и стал слушать, но Лумис повесил трубку, хотя, может, он и не отключился вовсе, а тоже прислушивался, так что они оба молчали. Наконец Худому удалось припарковаться, удачно или нет, я сказать не мог из-за своего неудобного положения. Парочка впереди все еще о чем-то переругивалась вполголоса, но Толстый молчал и продолжал заводить мою руку еще дальше за спину, видимо желая узнать, на сколько хватит моего терпения.
– Похоже, тебе стало не по себе, когда ты услыхал имя Ульмана, – пропыхтел я, морщась от боли.
– Ульман был нашим другом, – отозвался Толстый.
– Не позволяй ему говорить об Ульмане, – сказал Худой.
– Но это же глупо, – с отвращением произнес Невыразительный.
– Сам ты дурак, – бросил Толстый. – Нам велели напугать этого парня, так давайте сделаем это.
– Я вовсе не так уж напуган, – вмешался я. – По-моему, вы, ребята, больше боитесь меня. Вы боитесь говорить об Ульмане.
– Ну да, только если мы чего и боимся, то ты не знаешь, чего именно, – заметил Толстый. – И никогда не догадаешься. Так что нечего тут болтать.
– Вы боитесь огромного поляка, – заявил я.
– Это глупо, – повторил Невыразительный. По его тону можно было подумать, что он вот-вот заплачет. А потом Невыразительный выскочил из машины и с грохотом захлопнул за собой дверь.
Прыщавый наконец перестал слушать молчание в трубке, отключил телефон и бросил его на сиденье между нами.
– Ну и что, если мы боимся его? – спросил Толстый. – Мы должны его бояться, так и знай. Мы бы и не работали на него, если бы не боялись. – Он отпустил меня, я смог выпрямиться и осмотреться по сторонам. Мы стояли около популярного кафе на Второй улице. В окно было видно, как сосредоточенные дети нажимают кнопки портативных игровых компьютеров и читают журналы. Занятые своими делами, они не замечали нас, да и почему они должны были нас замечать?
Невыразительного нигде не было видно.
– Я понимаю вас, – сказал я, желая разговорить их. – Я тоже боюсь этого великана. Все дело в том, что от страха не так-то просто избавиться.
Я подумал о Тони. Если он прошлой ночью приходил в «Дзендо», то вызвал ли его визит такой же переполох, как мой? Видимо, на него тоже должны были напасть эти выпускники клоунского колледжа, притворявшиеся крутыми парнями?
– А почему же ты не боишься нас? – спросил Худой. – Или мы не страшные? – Он обратился к Толстому.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45