Билет был куплен на деньги Локка для всех до Нью-Йорка. По просьбе Нины. Когда ещё доведется, и доведется ли вообще, побывать в знаменитом Музее имени Гугенхейма. Там, кстати, был отличный Сурбаран. Из Нью-Йорка, уже на самолете Локка, их привезли на его аэродром, потом вертолетом – в «Эскориал».
У всех троих дух захватило, когда они подумала, что им здесь посчастливится жить. Но нет… Локк был холоден и малоприветлив.
– Жить будете в поселке, или на ферме, как Вам угодно.
– На ферме? – удивилась Нина, у которой были совершенно отчетливые представления о фермах.
– Ну, если угодно – на моем ранчо. Я все пытаюсь говорить так, – что бы вам было понятно. Но должно быть, мой русский несколько ослаб за эти годы. Это правильно сказать?
– Не очень правильно, но можно.
– Итак, жить будете на ранчо, питание, каждому отдельная комната. Мальчик может ездить верхом в сопровождении опытного, как это по-русски, конюха, коновода. Там везде построены пандусы, мальчик будет удобно.
– Спасибо, мы даже не ожидали.
– Америка – гуманная страна, здесь заботятся об инвалидах.
– А как насчет остальных?
– Вам будет предоставлена большая мастерская, все заказанные Вами краски, растворители, кисти, химикалии доставлены, все самого лучшего качества.
– Спасибо, я не сомневалась…
– Что касается Вашего мужа, то я хотел бы знать, чтобы вы говорить откровенно, все трое, перед моими очами, – он не есть сотрудником органов?
– Митя – сотрудник органов, Вы и сами это прекрасно знаете. Неужели мы поверим, что человек вашего типа пригласит к себе людей, не наведя о них самые точные справки?
– Какого – нашего?
– Ну, человек требовательный к себе и другим, и достаточно богатый, чтоб исключить возможность засылки к нему специального агента.
– Хе-хе… Вы откровенны. Это хорошо. Если бы Вы утаивали этот факт, возможно, наш разговор на это и закончился бы. Да, я знаю, что Ваш муж работает в Фэ-Эс-Бэ.
– Но Вы знаете и то, чем он там занимается, – он бывший спецназовец, и занимается физической защитой агентов. И единственно, что его интересует здесь, так это чтобы у меня была интересная работа, Гоша смог подлечиться в американской больнице, окрепнуть и поздороветь, а самому ему не так много надо.
– Как это по русски: мужчина сидит, и слушает. А жена все решает за него, – усмехнулся Локк. – А что интересует самого Митью?
– С удовольствием буду кататься на лошадях вместе с Гошей, охотно воспользуюсь заготовленными красками и кистями, чтобы написать несколько пейзажей Техаса…
– О, Вы тоже художник?
– Художник у нас только Нина. Пока. Может, Гоша вырастет. А я свое время упустил. Так, любитель…
– О-кей. Отдыхайте, занимайтесь, как это, рыбалка. У меня на ранчо есть пруд. Пишите картины. Но я бы хотел, чтобы наши встречи были сведены до минимума. Я очень занятой человек. Так что…
– Так что основное время мы будем проводить на ранчо, туда привезут работы, нуждающиеся в реставрации… Все так. Но поймите, господин Локк, у Вас в 'Эскориале» – несметные богатства, у вас одна из лучших в мире коллекций живописи, неужели нам даже одним глазком не дадите взглянуть на эти шедевры?
– Нет. Разумеется, нет. Этот вопрос даже не обсуждается. Вы свободны. Подпишите, если Вас устроит перечень условий, контракт с моим адвокатом. У Вас есть свой юрист?
– Нет, разумеется.
– Значит, Вам придется довериться моему. Итак, на все время работы я беру расходы на Ваше пребывание с семья в моем ранчо. Надо, – пусть это будет три месяца, надо – год.
– Я уложусь в месяц, – сухо заметила Нина.
– Зачем спешить?
– Это срок отпуска моего мука – 30 календарных дней. Максимум можно взять две недели в счет будущего года, итого – 45 суток. И предупреждаю, на этом Вашем ранчо одна я не останусь и дня.
– Хорошо, хорошо, раз Вы уложитесь. Но я хотел, чтобы Вы, возможно, отреставрировали ещё пару-тройку моих картин.
– За те же деньги? – иронично ухмыльнулась Нина.
– За те же деньги. Я ведь имею в виду, что весь этот месяц, или полтора, Ваш сын будет консультирован у лучших американских профессоров, ему будет оказана максимально возможная помощь при его болезни, за те же деньги, – обиженно надулся Локк.
– Хорошо. Меня устраивают Ваши условия. Когда я могу приступить к работе?
– Хоть сегодня. Картина уже на ферме, на ранчо. Там хорошая охрана, – говоря это, Локк почему-то пристально посмотрел в глаза Мите. И уже сегодня на ферму приедет профессор Ричардсон, он осмотрит мальчика. Машина, чтобы съездить в городок, пройтись по магазинам, – в вашем распоряжении вместе с шофером и охранником. Деньги на карманные расходы, – 10 тысяч долларов, вы получите у моего секретаря. На этой вынужден закончить аудиенцию: меня ждут дела.
Они вышли сквозь длинную колоннаду в офисную часть «Эскориала», где их ждал секретарь Локка для подписания контракта.
– Ишь ты поди ж ты, старый козел, – аудиенцию он, видите ли, прерывает, – оскорбился Митя. – Тоже мне, императорское величество. Наворовал картин…
– Ну зачем так, Митя, ты несправедлив. Во-первых, он наш работодатель, а это предполагает определенную лояльность. Во-вторых, он – не крадет картины, он их подкупает, он миллиардер…
– Это сейчас покупает. Все они, миллиардеры, начинали с преступлений. А раньше что? Покупал? Эту «Мадонну», что тебе надо реставрировать, точно украл. Сам же рассказывал, вывез в начале 30-х гг. из Туркестана. Купил, скажешь?
– И скажу. Он и тогда был богатым.
– А что, богатые не воруют? Еще как воруют. Вот взять например наших жуликов, тех, что «на верху». Знаешь, сколько на них в ФСБ материала компрометирующего.
– И что ж не арестовываете?
– «Папа» не дозволяет. После 2000 года много интересного Россия узнает.
– А что ж раньше не решаетесь? Если такие смелые, когда можно без опасения за карьеру критиковать американского коллекционера, то чтобы не покритиковать своих «собирателей»?
– Да ладно Вам ссориться, – прервал спор старший Гоша. Он легко управлял потрясающей автоматической коляской, без устали вертя головой, рассматривая висящие на стенах залов, через которые они добирались в офисную часть «Эскориала» в сопровождении молчаливого, и, похоже, ни в зуб ногой по-русски слуги, – Вы только поглядите, какие здесь картины! И это не самые лучшие, похоже. У такого человека, как этот Локк, самые лучшие наверняка в запаснике.
Картины были действительно потрясающие…
– Мама, мама, смотри, это же Пантоха де ла Круз, поясной портрет Филиппа II. А это – портрет дона Диего де Вильямайор… Я думал, эта работа в Мадриде, в Прадо.
Это «реплика», то есть авторская копия. Отличная живопись.
– Какая странная мадонна. Как жестко прописана…
– Это Луис Моралес. У него есть целая серия таких вот, вроде бы религиозных картин, по сути же дела – портретов измученных смятенных людей.
– Как достигается эта холодность, экзальтированность?
– Конечно, многое зависит от маньеристской манеры мастера, но не забывай, если ты хочешь написать портрет человека, снедаемого скорбью, печалью, – подбирай краски синие, серовато – зеленые… Цвет уже создает настроение.
– А это? Этюд Эль Греко для картины «Погребение графа Оргаса»?
– Не думаю. Доменико Теотокопулли Эль Греко не любил писать этюды. Скорее, превосходная копия детали картины.
– Послушай, Нина – вмешался в разговор сына с матерью Митя. – Я, конечно, не большой искусствовед, но книг много прочел про испанскую живопись И всегда замечал, что и как, где и когда писал мастер. Мне кажется, здесь вообще много копий из музея «Прадо». Но все с каким-то странным выбором. Посмотри, вот явно копия с «Карлика-хромоножки» Риберы.
– Ты прав, Митя, я тоже обратил внимание, – вон копия портрета карлика Себастьяна Морра кисти Веласкеса, а это – шут, уродец Эль Бобо дель Кориа, работы того же Веласкеса…
– Да вон там – знаменитый Веласкесовский «Эль Примо», токе копия, – умное, благородное лицо, карликовое, уродливое тело.
– Тут какая-то тайна… Это не случайно, я думаю.
Неожиданно навстречу им, из-за портеры одного из залов картинной галереи выкатился, иначе трудно назвать передвижение на коротких толстых ножках, карлик с умным, красивым лицом.
– А, вот вы какие, – закричал он, останавливаясь перед москвичами и радостно хлопая в маленькие ладошки. – Вы очень симпатичные! Я скажу отцу, чтобы вас поселили в «Эскориале», и мы бы с тобой играли, да?.
Карлик говорил по-английски, но все трое и раньше немного владели языком, а собираясь в Америку ещё и основательно подтянулись, так что фразу Хуана Локка, – а читатель уже догадался, что это был именно он, – они поняли. Однако вступать в дискуссию, что-то объяснять молодому хозяину не сочли возможным. Решили, видимо, каждый сам и все одинаково: пусть разбираются между собой, отец и сын.
– Извините, нам нужно, ехать на ранчо. Нас там уже идут. А увидеться с, тобой я всегда рад. Тем более, что, похоже, ты тоже увлекаешься живописью, нам будет о чем поговорить, – эту фразу на приличном английском без запинки произнес Гоша, чем весьма порадовал Локка.
– Так вы ещё и нашим языком владеете? Это просто чудесно. Здесь, в Эскориале, прекрасная, изумительная живопись. Но… Жить здесь ужасно скучно, – проговорил юный карлик, и большие, черные глаза его наполнились слезами. – Я попрошу отца… Но он такой упрямый… И все же, я верю, что мы ещё увидимся…
… На ферме каждый занял свою комнату. Комнаты Нины и Мити были связаны общим холлом. Комната же Гоши оказалась в другом конце коридора, но ведущий в комнату лифт снимал вопросы. Вообще все на ранчо было подготовлено к приему гостей, – лифт, пандусы для Гоши; мольберт, стол для реставрации, – микроскоп, краски, растворители, кисти – для Нины; спортивные тренажеры – для Мити. Для тренажеров была выделена целая комната. Устроитель быта гостей позаботился даже о специальных тренажерах для инвалидов. На этаже были две ванных комнаты и три туалета, один из них – специально приспособленный для инвалида. В гараже – к их услугам машина, над гаражем жил водитель, на первом этаже большого дома жили повариха, горничная, и охранник. Правда, москвичам было не ясно, их ли охранял охранник от врагов извне, или же он охранял Америку от московских гостей. Ну, если не всю Америку, то империю Локка – уж точно.
Спали каждый в своей комнате. В том смысле, что Митя не стал приставать с ласками к Нине, заметив её озабоченное лицо.
Нина спала плохо. С одной стороны, её мучала мысль, правильно ли она сделала, что приехала сама да ещё привезла мужа и сына.
Дело в том, что Локк ей активно не понравился. А с другой стороны, часть ночи она посвятила… реставрации картины неизвестного художника «Мадонна с младенцем». Во сне…
Утром, за завтраком, они почти не разговаривали, заметив сосредоточенность матери. После завтрака Митя и Гоша отправились в сопровождении опытного ковбоя и охранника на конную прогулку в окрестностях ранчо, а Нина поднялась в мастерскую и наконец подошла к большому станку, на котором был закреплен холст.
Первое впечатление – грубая мазня. Краски лишены кракелюр, тех тонких характерных трещинок в красочном слое, которые появляются на холсте со временем. Качество живописи низкое, рука грубая.
Но на картине, при ближайшем рассмотрении, можно было обнаружить два кусочка живописи, резко отличающихся от остальной. Это был крохотный кусочек пейзажа, – ветка дерева на фоне озерной глади.
Нина знала манеру Франсиско Сурбарана и могла бы голову отдать на отсечение, что эти четыре-пять дубовых листьев написаны его кистью. Если бы была возможность поставить рядом картину Сурбарана 1634 года «Геракл, убивающий критского быка», там есть такой фрагмент – ветвь дерева на фоне озера, – и стало бы ясно, – это фрагменты, созданные одним и тем же мастером.
Это относилось и ко второму фрагменту, – лепестку белой лилии на фоне горлышка стеклянного кувшина.
И снова Нина захотела прибегнуть к сравнению: мысленно она восстановила в памяти картину Сурбарана «Христос с терновым венком». Потом как бы укрупнила воспоминание, заставив себя увидеть деталь – цветы в прозрачной стеклянной вазе, – пионы и лилии.
Даже одного взгляда на белый цвет, на мазок белого, – было достаточно, чтобы предположить: перед тобой несравненный Франсиско Сурбаран. А тут – такие большие детали. Неужели ей предоставлена Судьбой честь открытия ещё одного полотна великого испанца?
А в целом картина пока что была ужасающая. Масса механических нарушений красочного слоя, вертикальные трещины; ткани, которые так искусно писал Сурбаран, – и подушка, на которой лежит младенец, и плащ Марии были простой белой или черной массой. Справа в углу еле виден был лик какого-то старца, – а слева за окном – кусочек пейзажа с той самой, словно выглянувшей из тьмы, веткой дуба, и – на подоконнике, – вероятно, стояла стеклянная ваза с лилиями, но сейчас это было сплошное черное пятно, с кусочком светлого – лепесток лилии на фоне стекла, освещенного солнцем…
И Нина начала работать.
Под влиянием реактивов исчез золотой венчик вокруг головы младенца. Лицо его из коричневого стало бело – розовым, стало более прописанным, промоделированным.
Но первое «вскрытие» обнаружило следы другой, более ранней реставрации. У младенца было необычайно безобразно выписано лицо и густо буквально намазаны волосы. То же самое Нина обнаружила на голове самой мадонны. Сильно повреждены были надбровные дуги и губы, как механически, так и поздней грубой записью.
На следующий день Нина проделала второе «вскрытие». Но и оно не освободило подлинник от предшествовавших реставраций. Лишь через неделю Нина пошла на третье «вскрытие».
Этот третьим этап увенчался успехом.
Перед глазами Нины во всей своей красоте открылась жесткая, сочная, объемная живопись Сурбарана.
И потом ещё много ночей подряд она снова и снова вскрывала поздние записи, вспоминала, как сначала очистила правую ножку младенца, записанную ранее грязными коричневыми тонами. Как увидела, что после третьего вскрытия проявляется на глазах более четкая анатомическая структура ножки Иисуса-мальчика.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60