– Мамо, Вы спите? А где Ваньша?
Ваня спал крепко, и во сне ему снилось, что «Спартак» выигрывает со счетом 3: 0 у мадридского «Реала».
И было ему во сне сладко и хорошо.
Тем более, что найдя на подоконнике бутылку тещиной наливочки на вишневых косточках, он из бутылки в 0, 7 выкушал 0, 6, так что ему спалось крепко и сладко.
И он на вопросы, тем более к нему не относящиеся впрямую, конечно не бросился сразу отвечать. Он спал. Похрапывая из-за наливки не так громко, как обычно. Что, возможно, и ввело в заблуждение доверчивую Светку. Она и решила, что мать спит. А поскольку сама сильно устала, да и сердце что-то последние дни побаливало из-за этой девальвации и дедолларизации, а также полной демократизации всей экономической жизни в стране, когда не знаешь, сколько гречка будет стоить завтра, то и ей самой спать захотелось.
Тем более, что она сильно расстроенная была.
У неё и у самой был один доллар в заначке. Жена Володьки ей привезла в подарок из Анталии. Там в сувенирных киосках такие американские доллары стоят всего-ничего, может, центов десять в пересчете на доллары. И надо же быть такому, чтоб случиться: этот доллар Светка держала на черный день. И когда доллар пополз в своей стоимости вверх, ей с одной стороны было очень грустно, – все продукты враз подорожали, с другой стороны она сладко предвкушала, как доползет он до самой высокой отметки, пойдет она в обменный пункт на углу Никитинской и Сиреневого бульвара, где теперь под нестертой вывеской «Прием стеклотары» было яркими красками написано «Обмен валют», и обменяет свои доллар на тридцать рублей. Если учесть, что у тети Дуси можно было купить гречку подешевле, прям из мешка, который она успела прикупить в первый же день демократизации рыночной экономики, то выходило, что если доллар – тридцатник, – то три кило халявной гречки.
Но осуществить этот красивый план Светке было не суждено. С другой стороны, как смотреть, может это все и к лучшему. Так то все произошло в собственной квартире. А так – вполне могло случится несчастье прямо у киоска обмена валют.
Что случилось, читатель уж и сам наверное, догадался.
Светке спать хотелось ужас как, да ещё сердце болело и в левую руку отдавалось, и под левой лопаткой кололо.
Она привычно накапала себе 25 капель валокордина, накапала б и больше, да надо было экономить. Валокордин тоже подорожал.
И пошла в спальню.
В спальне было темно и тихо.
Вся то раздеваться она не стала, сняла в темноте из последних сил колготки фирмы «Леванти», которые ужас как жали в поясе и собралась лечь под одеяло, тем более, что в дыру на пятке сильно дуло. Она даже уже легла на свое место, и стала шарить руками, пытаясь найти одеяло. Но нащупала постороннее тело. Сначала она немного испугалась, но раздражение пересилило. Потому что по гребню на затылке нащупанной головы она догадалась, что это мамаша. Это сильно её вывело из колеи и даже сон отбило. Она вскрикнула громко:
– Ой, мамо, Вы что, с дуба рухнули? Какого хрена Вы улеглись на нашей семейной постеле на Ванькиной стороне? Тогда почему Ванька спит в Вашей комнате? Вы чё, наливки нализались оба?
Но мать таинственно молчала.
– Вы чё затаились, мамо? Отвечайте, а то я за себя не ручаюсь!
Но мать молчала как партизанка на допросе на картине художника Иогансона.
Светка попыталась ногой спихнуть легкое тело матери с постели, но читатель знает, – кроме легкой матери на постели отправлялся в свой последний путь и тяжелый Володька, так что этот маневр у Светки не вышел.
Разжигая в себе раздражение, необходимое для победы в кухонной ссоре с матерью, Светка скатилась с постели и зажгла свет.
То, что она увидела, её сильно озадачило.
Мать спала, как ей поначалу показалось, в объятиях соседа.
Мало того, что на соседа Светка имела и свои виды.
Мало того, что мать в хорошем возрасте, когда надо больше о душе думать, а не о грехах земных.
Так она ещё и устроились спать «апосля всего» на их с Ваньшей супружеском ложе!
Словом, увиденная картина вызвала у Светки сильнейшее раздражение и большой выброс адреналина в кровь.
Она рванулась к постели, схватила ставшее ей тут же ненавистным тело соседа Володьки и стала его яростно трясти.
Но тело было тяжелым, вязким, вялым и на действия со стороны никак не реагировало.
Она ухватила мать за сатиновое жабо домашнего платья пошива Сортавальской фабрики детской одежды, и также сильно встряхнула.
Эффект был тот же.
И вдруг она поняла.
И мать, и Володька – мертвые!
Ей стало нехорошо. И то понять её можно, – чего ж тут хорошего: такое увидеть в собственной спальне; тут и последнего ума лишишься.
Но ум у Светки был крепок, и так просто с неё крыша не съехала.
А вот сердце, особенно за годы рыночной экономики, сильно сдало. Так что, она вначале села на пол там, где стояла. А потом и легла на полу, у подножия кровати, на которой уж спаи вечным сном мать и сосед Володька. Так что когда проспавшийся Иван заглянул в спальню, чтобы решить, что делать дальше, он увидел уж не двух, а трех близких ему людей, оставивших этот мир.
Надо отдать должное Ивану Ивановичу.
Уж на что он был глуповат, а понял все.
И решение принял может и скоропалительное, но правильное.
Позвонил племяннику Сереге, сказал, что ключ от квартиры под половиком в прихожей. Пусть позвонит, жена, точнее – теперь уж вдова Володьки ему откроет, а дальше пусть Серега действует по обстановке.
– У него не, у Ивана Ивановича, – теперь будет другая жизнь.
Серега клятвенно пообещал все выполнить в наилучшем виде.
И надо сказать, Серега вообще был мужик самостоятельный, слов на ветер не бросал. Как обещал, так и сделал.
И ровно через неделю приехал по указанному адресу.
Раньше не мог. Потому что был в запое. Но как вышел, – не будем на мужика напраслину возводить, первое что сделал, это поехал выполнять поручение Ваньки.
Впрочем, дальнейшая история этой многострадальной семьи не входит в сюжет, как тут ни старайся. И, поскольку дальнейшее развитие сюжета этого не придуманного романа зависит из всей семьи только от Ивана Ивановича, к нему и вернемся.
В трудную минуту Иван всегда вспоминал о своем бывшем однокласснике Паше Вернике. Тот и в школьные годы – был на головку сообразительнее всех, и кулаками умел махать лучше остальных, тем более что уже в 10 классе выполнил норматив первого юношеского разряда по боксу. А потом так и пошло. Сборная ДЮСШ как то постепенно превратилась в криминальную бригаду, авторитетом в которой считался как раз Паша Верник. Ко времени описываемых событий Паша был в силе и назывался «смотрящим» по их микрорайону. Его бригада входила в Сосновскую группировку, с которой мало кто решался связываться, даже солнцевские и балашихинские дорогу не переходили. И когда бывало трудно, допекали жена и теща, или начальство откровенно хамило и хотелось уйти на другую работу, а другой работы поблизости не было, Иван всегда думал с мечтательной тоской в голосе:
– Вот достанут меня до предела, уйду к Пашке и заживу как человек.
Пашка оказался дома. Тем более, что жил он в том же доме, только, в другом подъезде, так что и идти недалеко.
Привыкнув в силу своей профессии решения принимать быстрые и нетривиальные, Паша распорядился:
– Значит так, братан, домой тебе возвращаться нельзя. У меня тоже найдут. Жить будешь на одной из наших блат-хат, это недалеко, если ехать, а так-то искать будут долго. Это в Раменках. Я тебя туда подброшу, поживешь неделю, ситуация устаканится, тем более, что следов убийства, как я понял, в квартире не оставлено. Просто трагическое стечение обстоятельств, – это ж надо же, – никаких усилий, – тут Паша хохотнул, – и три «шнура». Так… И сделаем мы тебя киллером.
– Это убивать, что ли?
– Зачем убивать? Просто лишать жизни. Но не подумай плохого, не из-за денег, в смысле ради ограбления, или в состоянии алкогольного опьянения. Просто будешь убирать кого надо. По заданию. И будут платить тебе сумасшедшие деньги.
Я крови боюсь. У меня от неё затемнение рассудка.
– Это не страшно. Это даже хорошо… У тебя будет свой «почерк».
Будешь убивать без крови.
Неделю Иван отсыпался в Раменках. Через неделю получил первое задание. Его подвезли вначале к музею изобразительных искусств имени Пушкина, показали молодого белобрысого парня, которого ему надо было убить. Потом повезли быстро и нервно по улицам, и высадили у «Макдональдса», приказав ждать. Потом показали: тот белобрысый коренастей парнишка, которого ему надо было убить, бежал, некрасиво перелезая через кусты и ограду, со стороны бульвара.
– Сядь этому фраеру на хвост, отследи, и когда можно будет, потихому, без крови и шухера, уберешь, Понял?
– Как не понять? – удивился простоте дела Иван. И зашагал вслед за белобрысым толстячком в сторону Малой Бронной.
Заметив, что за ним идут, белобрысый резко свернул в один из дворов белокирпичного элитного дома.
Иван за ним.
Однако ж оба оказались неудачниками.
Владька, а это был он, попал в закрытый двор, вроде как, он помнил, – ещё недавно двор был проходным, но владельцам приватизированных квартир из числа бывших депутатов государственной думы, оставшихся в Москве и не желавших возвращаться к своим обманутым избирателям, показалось обидным и эстетически неоправданным то, что многие посетители «Макдональдса», продолжая знакомство с укромными уголками столицы, оказывались в их проходном дворе, спеша по совету старожилов срезать угол в направлении к тому месту, где когда-то стоял Дом, в котором якобы жила известная поэтесса. И, уж коли они оказывались в таком укромном и ухоженном месте, как этот двор, то некоторые из них тут же и справляли задумчиво свою нужду. Что депутатам, привыкшим за годы служения народу к массе привилегии, очень не нравилось.
Двор закрыли. Намертво. Кирпичной стеной выше человеческого роста.
Владька оказался в тупике.
И когда, он увидел перед собой громилу в лужковской кожаной кепочке и турецкой куртке с капюшоном, он сразу понял, что ему опять не повезло.
Однако не повезло и Ивану Ивановичу. Ибо именно он стоял в куртке и кепке перед белобрысым толстяком у кирпичной стены…
– Повернись – приказал он сиплым от волнения голосом.
Владька покорно повернулся к убийце спиной.
Такая поза нужна была Ивану Ивановичу в силу задуманной им технологии убийства. Спереди очень неудобно накидывать удавку.
А сзади – сподручнее.
Владька повернулся жирной спиной.
Иван Иванович накинул ему на короткую шею удавку и, крякнув для сугрева души, затянул.
Но то ли не рассчитал силу, то ли выбрал неважную по качеству бечевку, но бечевочка лопнула, успев, однако, нанести некоторый ущерб здоровью жертвы. Из ушей Владьки брызнули короткие кровяные фонтанчики.
Вид же крови всегда плохо действовал на Ивана Ивановича.
Увидев кровь, он закрыл глаза, сильно побледнел, что заметил бы каждый, кто оказался бы рядом, но никого рядом не было, и, пошатавшись секунду-другую на плотных ногах, медленно, сложившись, как понедельник, упал на газон рядом с обмякшим телом Владьки.
Какое-то время они лежали рядом, мирно и добрососедски, как совсем недавно лежали в их теплой квартире тела жены, тещи и соседа Володьки.
Первым, как ни странно, учитывая травму, пришел в себя Владька.
Шея сильно болела, в ушах неприятно свернулась кровь. Кровь пузырилась и в его широких ноздрях, мешая дышать. Он лежа высморкался с помощью двух пальцев и огляделся.
Наконец, увидев мешковато лежавшее неподалеку тело, он вспомнил, что с ним произошло. Острота воспоминаний подвигла его на непривычно быстрые действия, – так не шустро, как давеча на бульваре, он вскочил и смешно семеня кроткими ножками заспешил вон со двора.
Только его и видели.
Иван Иванович вообще его больше не видел. В тот день ему найти блондина не удалось, а потом его и вовсе отстранили от этого задания.
Правда, дали другое. Не менее ответственное: надо было по фотографии отследить возле здания гуманитарных факультетов МГУ на Ленинских горах ещё одного пацана и убить его без крови.


Панагия Софьи Палеолог. Расследование ведет Иван Путилин

В тот день, Иван Дмитриевич, вызвал свободных от заданий агентов.
– Дело такое, господа хорошие. А только задание вам повышенной сложности, ибо, – тут Иван Дмитриевич шутливо – важно поднял вверх палец, знавшие его «покупки» агенты льстиво-подхалимски осклабились, – потребует от вас всех особой умственности, которой, как известно, все мои агенты непременно отличаются. Короче говоря, возьмите у Климентьева список лиц, ранее служившие и даже просто бывавших в мужском монастыре.
Внимательнейшим образом его изучите и запомните фамилии, имена и приметы. И доложите лично мне.
Агенты согласно кивали головами.
– Мало того, – продолжал Путилин. – Дело это государственной важности. Ибо, – тут он опять поднял высоко вверх указательный палец, агенты внимательно проследили за его движением, – похищена национальная реликвия, так сказать, непревзойденный шедевр ювелирного искусства прошлых эпох. И потому-действовать надо крайне осмотрительно. Хотя предполагаемый преступник, возможно, человек низкого звания, но он может отличаться, в силу дерзости содеянного, особым умом и коварством.
Агенты загрустили.
– А также, – тут, если внимательно всмотреться в глаза Путилина там можно было бы углядеть светлые смешинки, но агенты смотрели на свои нечищеные сапоги и щиблеты и в глаза начальству глядеть опасались, потому и восприняли последующие слова с полной серьезностью. – В силу особого коварства злодей, он может быть хорошо вооружен, силен физически, и, стало быть, при задержании способен оказать серьезное сопротивление. А потому, – ни-ни, и не пытайтесь, обнаружив вражину, тот же час забирать его в участок. Только отследить, обнаружить и доложить!
Агенты ещё больше загрустили.
Отпустив агентов и допив чай, Иван Дмитриевич сладко, с хрустом потянулся всем своим крепко сбитым телом, и вызвал к себе Климентьева.
А Вам, сударь мой, представляется особо выдающаяся возможность отличиться в служению Государю и Отечеству.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60