Авва от денег отказался, справедливо полагая их хранение у себя небезопасным. Он напомнил однако что Булгаков-эффенди за исполнение важных препоручений клятвенно обещал ему поставить дом на берегу Босфора, в чем у Аввы по многодетству и разной имущественной недостаточности большая нужда. Для начала недурно бы, сказал Авва, пожаловать ему табакерку и перстень на доброе воспоминание.
Излишне говорить, что пожелание Аввы было тотчас же и с величайшей предупредительностью исполнено. Означенные предметы были приобретены де-Рибасом через боярыню Анкуцу у местного ювелира за 2450 рублей из собственного кошелька.
В день вручения презентов Авве захворала боярыня Анкуца, предположительно инфлюэнцой, которая была в большом распространении в высшем обществе Дунайских княжеств. Что же касается мужиков, то они более страдали от разных несварений и лихорадок. По случаю болезни боярыни оба мудрых хакима каждодневно встречались в доме Кодэу, поили госпожу Анкуцу разным целительным зельем, делали ей примочки и растирания. При этом госпожа Анкуца особенно чувствительна была на пользование Осипа Михайловича. Де-Рибасу это занятие также пришлось по душе. К великому огорчению старого Кодэу молодой боярыне день ото дня становилось хуже.
Болезнь Анкуцы была непритворной. Инфлюэнца не щадила ни старых, ни молодых, и вызывала разные осложнения.
– Кручинится барыня, твое превосходительство, – заметил Микешка. – Отъезд наш должно близок.
– Чертова жизнь, – вздохнул де-Рибас. – Когда в студеных землянках – времени нет конца. А нынче только прибыли на постой – гляди и убираться надо.
Российская сторона то, о чем турки собирались говорить на конференции завтра, – знала сегодня. От Аввы-эффенди стало известно, что из турецкой депутации более других склонен к уступкам Исмет-бей от страха, что, продолжая войну, русские разрушат всю турецкую империю и повергнут в прах священное знамя пророка, осквернят святую Мекку.
Дурри мечтал стать господарем Молдовы вместо ныне сидящего здесь на троне его родича Мурузи. Де-Рибас дал понять Дурри, чтобы тот не вздумал делать глупости. Ежели будут замечены его козни против интересов России, то государыня учинит необходимое, чтоб молдавским князем ему не быть.
Безбородко по совету Аввы через де-Рибаса велел от постатейных переговоров о мире отказаться и представить туркам весь договор в целом как есть.
Тяжба более всего была о полосе земли вдоль левого берега Днестра, которую турки хотели удержать за собой и тем отстранить русских от славной многими достоинствами реки. Они решительно уклонились дать гарантии безопасности от набегов качевников из Закубанской стороны. Большие препирательства вызвали требования россиян выплатить им двенадцать миллионов рублей в возмещение военных убытков, так как война начата Портой, а Российская империя первоначально была в защите своих владений. Авва однако через мудрых и добродетельных хакимов передал: пусть-де русские ни в чем послам великого падишаха не уступают. От Блистательной Порты послы имеют наставление мир подписать без замедления и любой ценой. Войска для успешной войны с Россией у Турции больше нет. Поэтому 30 ноября 1791 года канцлер Безбородко велел российской делегации взять тон сухой. Четыре батальона гренадеров были посажены на канонерки. По главной улице Ясс походной колонной в сторону Шумлы, где стоял визирь, потянулись 200 полевых орудий с пехотным и кавалерийским прикрытием. С обозами и санитарными фурами, с грохотом и громкими командами армия прошла мимо квартиры турецких уполномоченных. Исмет-бею стало совершенно не по себе. При всей своей телесной громадности он дрожал как осиновый лист, призывая гнев аллаха на головы неверных, и заклинал Абдуллах-рейс-эффенди немедля согласиться на условия проклятых гяуров, пусть сократит их дни аллах.
Абдуллах также загрустил. Последняя, пятнадцатая конференция была в кануне нового тысяча семьсот девяносто второго года. На улицы и крыши домов белой пеленой ложился густой снег и тут же таял, низкие тучи нависали над городом. После непродолжительных морозов наступала оттепель.
Турки спешились, отдали поводья лошадей, отряхнулись от снега и вошли в дом. Российская делегация прибыла вслед за ними: генералы де – Рибас и Самойлов верхом, а тайный советник Лошкарев в санях. В этот раз полагалось подписать условия договора. На конференцию в сопровождении большой свиты прибыл и Безбородко.
Церемония началась после ничего не значащих слов с обеих сторон. «Земля между Бугом и Днестром с населением на ней уступлена нашей державе, – напишет Безбородко государыне. – Подвинув пределы России на реку Днестр, которая нынче есть границей обоюдною – нашей и Турецкой империи, получили мы через свободное судоходство по сей реке новые возможности к распространению торговли».
Прежде чем поставить подпись, Абдуллах-рейс-эффенди еще раз приложил силы, чтобы добыть известные уступки Турции: российской стороне не следует настаивать на возмещение ей ущерба, Порта не гарантирует безопасность российских границ от набегов башибузуков с Закубанской стороны, свободу мореплавания хитросплетением словес он обращает в несвободу.
Ответное слово взял известный тонкостью ума канцлер Безбородко.
– Достопочтенные господа послы его величества султана, честь
имею по поручению моей государыни сказать вам селям аллейкум, поелику вы с добрыми намерениями прекратить войну между двумя великими державами. Видит Бог – не Россия зачинала кровавые битвы. Но коль турецкая сторона развязала войну – россиянам оставалось сражаться и поражать неприятеля на суше и на море, с милосердием к мирным обывателям и пленникам. Не славу Россия искала в войне и не приращения владений, а едино справедливость. Велики наши потери. Я мыслю не только издержки в миллионах рублей, но и жизни человеческие. Порта Оттоманская дошла до такого коварства, что вопреки святому праву народов заточила в подземелье российского посла господина Булгакова. Множество сынов России остается увечными, изнуряется телом и духом в неприятельской неволе. Невыгодные для Порты Оттоманской статьи договора отвратят ее навпредь от нападений на соседние державы. Пусть мир между нами, однако, будет не только справедливым, но и на все времена.
Получалось, что территориальные уступки и выплаты Турцией значительных сумм России станут гарантией мира между двумя державами.
Абдуллах-рейс-эффенди был вынужден поставить подпись под мирным трактатом, не добившись уступок от россиян.
Грянул пушечный залп, задрожали окна и стены домов, захлопали последние ружейные выстрелы этой войны, ракеты осветили улицы и дома погрузившегося было в темень города, повсюду запылали костры. Улицы и площади заполнили военные разных родов войск, началось всеобщее ликование по случаю российской виктории и наступившего мира.
Вышла и неприятная оказия. Микешка был взят под караул и посажен на гауптвахту приказом неизвестного Осипу Михайловичу офицера Ростопчина за непочтительность к чину. Де-Рибас велел, разумеется, немедля Микешку от гауптвахты уволить.
– Неуважительность к офицерам, казак Гвоздев, противна воинской дисциплине и по армейскому уставу примерно наказуема, – сказал он в крайнем недовольстве.
– Так это же он, твое превосходительство.
– Кто он?
– Барин, что пырнул меня ножом, когда мы уходили от погони эдисанцев.
– Ты по чем определил?
– Я бы его узнал среди тысячи. Только встретить-то не пришлось.
– Это меняет дело, Микешка.
Было неприятное объяснение с Ростопчиным.
– Я, сударь, граф – указывал тот.
– А я, голубчик, генерал-адмирал. В армии старшинство определяется, как должно быть вам ведомо, по уставу, не по сословной принадлежности и титулу, а по чину и должности.
– Вы еще пожалеете и не раз, – мрачно сказал Ростопчин.
– К тому же, – проговорил де-Рибас, с презрением оглядев Ростопчина, – мне все известно. Этот человек избавил вас от неприятельского пленения, возможно сохранил вам жизнь. Вы, граф, поступили с ним дурно, очень дурно. Вы предательски ранили его и оставили на верную гибель. Как нижний чин, он нарушил закон воинский. Как человек – иначе он поступить не мог. На его стороне закон нравственный, изначально определяющий природу человеческих отношений. Нравственный закон, сударь, должно паче всего уважать, иное противно высоким понятиям, которые всяк, не исключая вас, должен иметь о чести и достоинстве.
– Это вам сказал он?
– Не имеет значения кто.
– Нет, сударь, имеет. Хаму вы верите больше чем офицеру.
При встречах с боярином де-Рибас раскланивался с учтивой сухостью. Боярин отвечал ему сообразно, не роняя достоинство сословной принадлежности и придворного чина вистиерника то есть министра финансов. Чин был прибыльный и в княжестве весомый.
Догадывался ли боярин об истинных отношениях между Анкуцей и де-Рибасом? Должно быть, догадывался. Человек он был умный и наблюдательный. Разумеется, он желал бы прервать эти отношения, но слишком большую силу набрала над ним Анкуца. На указание боярина о переезде в сельское поместье она ответила решительным «нет» и сказала так, что боярин принужден был смириться. У боярина Кодэу оставалась одна надежда – на скорое завершение переговоров о мире и отъезд де-Рибаса. Было у боярина и большое опасение – не увезет ли генерал жену в Россию. Ежели с неверностью Анкуцы боярин еще мог смириться, то ее уход ускорил бы его кончину.
Анкуца не заговаривала с де-Рибасом о причинах, побудивших ее выйти замуж за Кодэу. И сам де-Рибас полагал неприличным навязывать ей разговор об этом. Да и особого любопытства к личной жизни Анкуцы у него не было. Такие связи на постоях у офицеров легко завязывались и легко прекращались. Завязывались, за малым исключением, без серьезных намерений, а только ради препровождения времени, нередко в той глуши, которая была за тридевять земель от самого захудалого губернского городишки. За границей они завязывались сложнее, но и там за офицерским сословием водилось довольно амуров.
По приглашению боярыни и боярина Кодэу де-Рибас в два пополудни являлся на обеды в их господскую трапезную. После умывания он внимательно и придирчиво осматривал себя в зеркало, приказывал Микешке подать сменную пару сапог, которые по этому случаю были начищены до зеркального блеска. В трапезной он усаживался за стол прямо против Анкуцы.
К тому времени на столе уже были бокалы из зеленого богемского стекла на высоких крученных ножках с серебряной оковкой. Первым в столовой появлялся дюжий мужик с черной окладистой бородой – боярский виночерпий Ионел. Красное вино, которое здесь почему-то называли «бычья кровь», он наливал под мясные яства, наливал священнодействуя. Бывшие здесь в услужении дворовые люди шли гуськом, в руках у каждого свое блюдо, из которого полагалось брать на заранее расставленные тарелки. К обеду приступали не ранее того, как священником будет сказана застольная молитва. Первым подымал бокал боярин, его примеру следовали остальные. Анкуца пила мало. Пригубив бокал, она тотчас отставляла его в сторону и принималась мелкими ломтиками нарезать мясо, будь то говядина или свинина, проваренная или прожаренная. За столом почти не говорили. Не лишенный остроумия боярин, случалось, однако, сказывал каламбур, и в таких случаях де-Рибас украдкой поглядывал на Анкуцу. В улыбке она обнажала два ряда ровных жемчужных зубов. В сочетании с лучистыми карими глазами они превращали Анкуцу в совершенную красавицу. Анкуца на де-Рибаса старалась не глядеть, глаза их встречались лишь изредка и всегда для боярина Кодэу непроницаемо. И все же боярин Кодэу, пожалуй, наверное знал об истинных отношениях между его женой и постояльцем. Изменить эти отношения, как уже отмечалось, он был, однако, бессилен.
Как-то де-Рибас был представлен моложавой даме, названой матерью Анкуцы, и уже поэтому вызвавшей его любопытство. В отличие от Анкуцы, ее матушка была более разговорчивой. От нее де-Рибас узнал, что отец Анкуцы был мазылом, то есть выходцем из боярского рода, что семейство их многодетное и малодостаточное, что боярин Кодэу довольно прижимист. Ежели чем семейству он и помог, то лишь определением родителя Анкуцы в незначущую и малодоходную должность. Так что все семейство едва сводит концы с концами, а на выданьи еще две дочери. Обе красавицы, но жениться на бесприданницах охотников нет. Сидеть им в старых девах или идти за простых мужиков ежели Господь не определит их в случай Анкуцы, которая нынче при таком-то богатстве к сестрам довольно холодна.
Анкуца за мамочку не держалась и вскоре спровадила ее домой, считая помехой в своих отношениях с постояльцем, потому что мамочка засиживалась в комнате Анкуцы далеко за полночь с расспросами и пространными сообщениями о домашних событиях, о происшествиях у соседей, вдаваясь в разные пересуды. В первую же ночь после отъезда мамочки, Анкуца пришла к де-Рибасу ранее обычного, до его возвращения со службы. Она ждала его, сидя в кресле, нервно перебирая пальцами подлокотник. Несмотря, что в этот раз де-Рибас был несколько навеселе, у него нашлось достаточно здравого смысла, чтобы поступок Анкуцы осудить. Как-никак, еще не пришло время боярину укладываться, и он мог ее хватиться. Де-Рибас не удержался, чтобы о том не сказать Анкуце.
– Черт с ним, – отмахнулась Анкуца. – Мне решительно все равно, что он думает и какие у него могут быть чувства. Когда он меня покупал у мамочки, то следовало бы ему знать на что идет. Впрочем, я и говорить об этом не желаю.
Анкуца встала, задула свечи, сбросила манто и осталась обнаженной. В этот раз она несколько задержалась, распуская косу. Затем она легла, прижавшись грудью к его груди, стала целовать его с обычной неистовой страстью.
Когда пропели первые петухи, она не ушла. Де-Рибас сквозь дрему слышал, как мимо комнаты прошаркал в отхожее место боярин Кодэу. Уже засветло он был разбужен стуком в дверь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49