Мы всего лишь смертные, и должны склониться перед волей богов.— Гочанна, существо, которое я видел в храме, не было богом!— Что же это было?— Не знаю.— Вы не знаете. Не было ли это существо огромным, могущественным, способным творить чудеса и внушать ужас?— Было. Слон тоже огромен и могуч, но я ему не молюсь.— Но вы стараетесь не гневить его — если вы достаточно благоразумны. Так что же вы видели в храме ДжиПайндру? Слона?— Нечто гораздо менее симпатичное. Я видел существо… не из нашего мира, как мне кажется… обладающее огромной силой, природа которой для нас непостижима. И все же я отказываюсь признать его божеством, но природе своей заслуживающим поклонения и покорности человека.— Вы проводите уж очень тонкие различия. Я их не совсем понимаю. Вы описываете существо, наделенное всей мощью и атрибутами божества, и при том почему-то уверены, что это не бог. Или, по крайней мере, не желаете назвать его этим словом, хотя и не в состоянии подобрать Другого. В чем же основное отличие?— Выглядит, как бог, действует, как бог, пахнет, как бог… да, я понимаю вашу мысль. С чисто практической точки зрения вы, пожалуй, правы. Но все же, мне кажется разница есть. То, что кроется в глубинах ДжиПайндру, низко и презренно, при всей его мощи.— Берегитесь!— Оно пожирает, оскверняет и уничтожает, оно питается человечиной. Это не бог, а скорее чудовище. Ужасное, не спорю, но никак не заслуживающее верности и добровольной покорности.— Добровольная или нет, покорность есть покорность, — пожала плечами Джатонди. — Авеския может покоряться мощи Аона-отца так же добровольно или насильственно, как покоряется мощи Вонара. Исход один — она покоряется.— Быть может, гочанна Джатонди, не будь авескийцы так вышколены покоряться воле богов, они бы отказали в покорности Вонару.— Ну, в данный момент мы не так уж покорны воле Вонара, не правда ли, заместитель второго секретаря? — Жаркие пятна гнева выступили на щеках Джатонди, но голос ее оставался ровным. — Именно это вас и заботит в первую очередь. Похоже, что вас, иностранцев, выставят из Кандерула.— И страна останется в руках Сынов и той твари, что правит ими.— Ага, вы не признаете законности божества, чьи действия не совпадают с вашим жалким человеческим моральным кодексом. Подобное божество попирает уютные детские представления вонарцев о том, что добро правит миром. Должно быть, это непереносимо.— Я вам скажу, что еще труднее перенести — видеть, как чудовище попирает людей, и некому встать у него на пути. И хуже того, видеть людей, которые славят свое рабство. Что ж, если это в самом деле бог, может, ничего другого и не остается. Но если я прав, и эта тварь, называемая Аоном, не священна и не всемогуща, с ней можно, хотя и трудно, справиться.— Людям это не под силу, Чаумелль. Даже людям, вооруженным вонарскими пушками.— Откуда вы знаете? Разве кто-нибудь пытался?! Но, предположим, вы правы — а я подозреваю, что так и есть. Манускрипт в храме упоминает других существ, подобных Аону, некогда обитавших в Авескии.— Когда-то. Они ушли — вернулись в Ирруле. Так вы, прочитав о давней дружбе моего рода с меньшими богами, пришли в УудПрай в надежде получить через нас их поддержку и милость?— Что-то в этом роде. Мне пришло в голову, что эти существа, кем бы они ни были, могут сжалиться над нами. Возможно, искупая вред, причиненный одним из них, они могли бы помочь?— Чтобы боги — искупали причиненный ими вред? Перед нами? Не поручусь, но думаю, такое заявление расценивается как страшное богохульство.— Я дрожу, ожидая молнии с небес. Но в самом деле, кто лучше справится с Аоном, чем его родичи?— Не знаю, не знаю. Аон всегда был величайшим среди них.— За это время остальные могли подрасти. Разве не стоит попытаться узнать?— Если и стоит, это невозможно.— Гочанна, я вижу, вы отважная и гордая девушка. Такая, как вы, не позволит, чтобы какой-то голодный пришелец из другого мира пожирал ее народ, словно скот. Если бы видели этих несчастных девчонок в храме — отупевших, развращенных — если бы вы видели, как этот людоед пожирал собственное потомство, если бы вы видели…— Нет нужды заново перечислять все ужасы. В сущности, я разделяю ваши чувства больше, чем вам кажется. Но я не могу помочь вам, Чаумелль — буквально не могу, потому что не знаю, как. Видите ли, способность взывать к богам — не врожденное умение. Этому надо учиться. Знания, то, что невежды зовут волшебством, передается в нашей семье из поколения в поколение. Но гочалла еще не учила меня, а теперь, учитывая мои провинности, и не станет. Она так и сказала. Сейчас она одна владеет этой тайной, и возможно, умрет вместе с ней.— Если найти подход к Сиятельной, если она услышит мой рассказ…— От кого? От меня? Она не станет слушать и слова из моих уст. Мне запрещено даже приближаться к ней. Или вы сами надеетесь ее убедить? Не надейтесь, при всем вашем красноречии и дерзости — даже при том, что вы напоминаете авескийца и прекрасно владеете языком — вы остаетесь вонарцем, а она числит за вашим народом много обид, нанесенных как всему нашему народу, так и ей самой. Гочалла убеждена, что стоит изгнать вонарцев из Авескии, и все будет хорошо. Разумеется, она все несколько упрощает, но от этого убеждения не откажется.— Но при первой встрече я, по-моему, произвел на нее приятное впечатление…— Даже если она и вспомнит вас, это ничего не изменит. Вы — вонарец, и стоит ей узнать, что вы пытаетесь выведать семейные тайны, она без колебаний скормит вас поджидающим в саду вивурам. Вы и не представляете, сколько горечи накопилось у нее в душе.— Если уж она так нас ненавидит, почему не призовет меньших богов, чтобы с их помощью избавить Авескию от Вонара? Самый простой способ.Джатонди взглянула на него широко открытыми глазами.— Я ни разу не осмелилась ее спросить, — тихо призналась она.— Но вы тоже об этом думали? Да, понимаю.— Это не имеет значения.— Или она не верит, что боги справятся с таким делом? — настаивал Ренилл. — Или просто боится, что они не ответят?— Быть может, ей не хочется проверять. — Джатонди, казалось, говорила сама с собой.— А вы не хотели бы проверить, гочанна?В ее черных глазах блеснули голубые искры. Да, конечно, она хотела бы. Такие, как она, не терпят неуверенности.— Мои желания не относятся к делу. Я уже объяснила вам.— Те знания, о которых вы говорили — назовем их волшебством, за неимением лучшего определения — им владеет только ваша матушка?— Только она.— И она хранит все в памяти? Никаких записей?— Если и есть записи, они для меня недоступны. В общем-то, я не знаю. — Джатонди задумалась. — Есть одна комната, ее называют Святыня Ширардира, в самом сердце УудПрая. Она была построена первой, и уже вокруг нее разрастался дворец, словно древесные кольца вокруг сердцевины. Не знаю наверняка, правда ли это. Семейное предание гласит, что в Святыне когда-то работал сам Ширардир, упражняясь в своем высоком мастерстве. Говорят, там все еще хранятся талисманы, списки и орудия мага. Если записи, из которых мои предки узнали о богах и стране Ирруле, и существуют, то они хранятся там.— Вы когда-нибудь бывали в той комнате?— Никогда не ступала даже на порог. Дверь всегда заперта.— А ключи у вашей матери?— К ней нет ключей, по крайней мере, таких, как вы себе представляете. Двери Святыни заперты на слышащий замок.— Это что такое?— Дверь открывается, если произнести вслух тайный пароль. Я его не знаю.— Однако вы могли бы узнать его у матушки.— Никогда. Дерзни я спросить, она бы ударила меня по лицу.— Так не спрашивайте.— Что вы предлагаете?— Из простой предосторожности, не говоря о других причинах, Лучезарная должна была где-то записать пароль. Она могла скрыть запись в своих записках, среди писем или в шкатулке с драгоценностями.— И вы… осмелились… предложить мне обокрасть собственную мать?— Что вы, ни в коем случае! Не надо ничего брать. Просто посмотрите.— То есть выкрасть тайну, и это точно такая же низость, как и обычное воровство.— Но ведь эта тайна принадлежит вам по праву рождения — в конце концов, вы такая же наследница Ширардира Великолепного, как и сама гочалла. Эта тайна принадлежит вам так же, как и ей.— Жалкие отговорки. Вы сами знаете, что толкаете меня на низкий поступок. Удивляюсь, как вы решились предложить мне такое.— Едва ли вы так уж удивлены, гочанна. Мое предложение не может быть для вас полной неожиданностью.— Что вы хотите сказать?! — Она резко выпрямилась в кресле и напряженно застыла.— А что хотели сказать вы, рассказывая мне о Святыне и ее тайнах? Если попасть туда совершенно невозможно, стоило ли тратить слова?— Просто разговор так сложился. Уж конечно, я не ожидала, что вы посоветуете мне таиться и воровать!— Чего же вы ждали? Что, по-вашему, я мог предложить?— Я просто не думала об этом… — Она опустила глаза. — Может быть, надеялась, что вы сами найдете какой-то способ проникнуть в святыню.— Мне, значит, можно?— Мне и не снилось, что вы попросите меня помогать вам. — Она не ответила на вопрос. — Взлом и тайны больше по вашей части, не так ли? Вы ведь сами назвали себя шпионом.— Это не моя профессия. Вспомните, я просто помощник второго секретаря — гражданский чиновник, не более того.— Для любителя вы достигли больших высот в новой профессии.— Гочанна, я бы не просил вашей помощи, если бы мог обойтись без нее. Но я просто заблужусь в лабиринтах вашего дворца. Я не могу бродить здесь, рискуя, что меня заметят. А вы…— Я… Да, совсем другое дело. Как вам повезло, а?— Надеюсь, что так.— Кажется, вы просто не представляете, чего требуете от меня. Обмануть мать, гочаллу, правительницу Кандерула…— Вы уже осмелились однажды пойти ей наперекор, когда причина показалась вам достаточно веской. Теперь дело еще важнее.— Вы, на западе, легко смотрите на такие вещи. Для вонарца дочерняя почтительность и послушание всего лишь нелепые устаревшие предрассудки. Но у нас в Авескии им еще знают цену.— Понимаю.— Тогда вы должны понять и то, что мать, уже глубоко оскорбленная мной, никогда не простит мне второго предательства.— Это не предательство.— Она сочтет мой поступок изменой, и тогда уж наверняка изгонит меня из УудПрая — и из самого Кандерула. Я потеряю родину.— У сиятельной гочаллы не достанет власти проследить за исполнением подобного приговора.— Тем более я должна буду почтить ее приказ. Я повинуюсь без рассуждений, поскольку ее власть законна и справедлива. Гочалле нет нужды утверждать свои права силой оружия. Можете ли вы понять это?— Я понимаю и восхищаюсь. Но ведь я не прошу вас предать или ослушаться гочаллу. Я прошу только помочь мне проникнуть в Святыню, и не собираюсь ни воровать, ни осквернять ее. Мне нужно всего лишь получить некоторые сведения. Ваша мать ничего не узнает, ее законная власть не потерпит ущерба, а вы, гочанна, окажете услугу своей стране.— Как все для вас просто!— Совсем не просто, но я не вижу иного выхода. И по-моему, вы тоже это понимаете.— Не знаю. Хотелось бы мне иметь вашу уверенность. Но одно я знаю твердо — мне нужно поразмыслить. Вам придется подождать моего ответа, Чаумелль.— Я готов.— А тем временем можете воспользоваться случаем отмыть для себя какую-нибудь комнату. Потому что, обещаю вам, здесь вы больше спать не будете.А жаль.— Ведра и тряпки я оставила в ванной, — продолжала Джатонди. — Найдете там все, что нужно. Не пытайтесь работать в такую жару слишком быстро, и, пожалуйста, остерегайтесь змей.— Само собой… — Змей?! — Но сначала позвольте мне помочь вам с посудой. — Он кивнул на грязные тарелки на столе.— Нет. Поберегите силы. Они вам пригодятся, — не без злорадства посоветовала гочанна. — Беритесь за дело, помощник второго секретаря. А я, пока вы потеете, отскребая полы, поразмыслю, чем боги отличаются от слонов.
Ренилл выбрал для себя внутреннюю комнату, ведущую в огромные покои, в старину служившие спальней восьми женам Ширардира. Выбранная им комнатушка в те времена использовалась как чуланчик для служанки. Он счел, что крошечную спаленку без особых украшений отмыть будет легче. На грязном, выложенном плиткой полу еще лежали древние ковры, загаженные до изумления. Окошко выходило в огороженный стеной садик.Ренилл потел и скреб. Отмыл ковер и расстелил его сохнуть на солнце. Совет гочанны поберечь силы оказался к месту. Работа была еще далеко не закончена, а Ренилл уже обливался потом и совершенно выбился из сил. Конечно, коренной авескиец ни за что не стал бы работать в такой зной. В самые жаркие часы вся страна отправлялась на покой. Только вонарское упрямство не давало Рениллу последовать этому мудрому правилу.Только через пару часов после полудня он позволил себе передохнуть, устроившись на полу и облокотившись о стену. В окно он увидел гочанну, которая прогуливалась, защищенная от солнечных лучей широкополой шляпой, сплетенной из речной травы, и кружевным зонтиком. Она шла медленно, склонив голову, в тревожной задумчивости.Должно быть, девушка позабыла о появлении ядовитых ящериц. Или же, полагаясь на свой титул, верила, что эти твари не осмелятся напасть на Лучезарную.Рениллу стоило немалого труда протиснуться в узкое окошко, но через минуту он уже стоял в сожженном солнцем саду, обшаривая взглядом буйные заросли сорняков и жалкие остатки кустарников, крышу и планки беседки, трещины мраморной стены…К белому камню прижалось узкое крылатое тельце. Головка крошечного дракона высовывалась из темной расщелины.Ренилл выломал сухую ветвь, подкрался и, прицелившись, с силой ударил.Сухая ветка сломалась о мрамор. Обломки разлетелись во все стороны. Вивура скрылась в темной глубине трещины. Ренилл собирался заглянуть в убежище ядовитой твари, но поспешно пригнулся, когда она выскочила обратно, с шипением описала круг у него над головой и скрылась за стеной сада.Ушла. Надолго ли?Звук удара привлек внимание Джатонди. Обернувшись, она успела заметить улетающую ящерицу и поинтересовалась:— Вы задумали самоубийство?— А вы?— За меня не беспокойтесь. Мне вивуры не опасны. Я ведь объяснила.— Вы объяснили, но я от природы труслив.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49