Не замечая положенных на каждый поднос ножиков-йиштр, они руками хватали еду. Девушки ели жадно, однако не похоже было, чтобы их морили голодом. Из набитых ротиков вырывалось слабое довольное мычание.Молодые зверушки, лишенные человеческой речи, — подумал Ренилл, но как раз в этот момент одна из девушек подняла головку и заметила:— Хорошо.Ее подружка, кивнув, подтвердила:— Хорошо. Вкусно.И обе хором возгласили:— Славен Исток и Предел! Жевание и мычание продолжалось.Карлик сновал по комнате, взбивая подушки, разглаживая драпировки, смахивая невидимые пылинки со светильников. Покончив с хозяйственными хлопотами, он вернулся к двери, остановился и склонился перед обитательницами комнатушки так же низко, как перед образом самого Отца. Ренилл повторил его движение.Девушки хихикнули. Одна ткнула подружку локтем под ребра, и хихиканье стало громче: довольно приятный звук, но немного странный, словно за отсутствием образца девочки изобрели собственною версию человеческого смеха.Двое мужчин покинули комнату, и карлик задвинул засов на двери. Ренилл подавил порыв заговорить. Не стоит ни задавать вопросы, ни звенеть — бесполезно. Они вернулись в столовую к скудному ужину, затем последовала медитация, затем чистка уборных во внутреннем дворе, затем…Весь вечер он сохранял бесстрастную сосредоточенность, которой требовала его роль. За выражением каменного спокойствия бурлили мысли. Две юные девушки, пленницы в роскошной тюрьме. Их ребяческое хихиканье, не свойственное ни несчастным пленницам, ни мрачному жречеству Аона-отца. Раздутые животы. Работа КриНаида? Других? Может, все высшие жрецы пользуются ими по очереди? И, наконец, их голоса. Звонкие, высокие, детские — но все же наверняка способные ответить на несколько вопросов.Беседу, однако, придется отложить. Ночью он лежал на подстилке под горящим взглядом Аона. От этого взгляда некуда было деться. Отец всевидящ и всеведущ. Его присутствие ощутимо в каждом уголке храма…Ренилл тряхнул головой, отгоняя суеверные фантазии. Насекомые. Светящиеся насекомые, живущие в пустотах за лепной маской, испускают холодный свет. Только и всего.Разозлившись на себя, он поднялся и пробрался к двери, обходя тела неофитов, казавшихся умершими для мира. А все-таки когда он подходил к двери, по затылку пробежали мурашки, и Ренилл явственнее, чем прежде, ощутил тяжесть невидимого взгляда. Воображение разыгралось? Он двигался быстро, не скрываясь — направился к уборным во внутреннем дворе: простейшее объяснение ночной прогулки, и все же он с трудом избегал искушения пригибаться и украдкой пробегать по коридорам.Первый раз он решился покинуть спальню до рассвета. Ночной ДжиПайндру совершенно не походил на дневной. Исчезли кропотливые неофиты, отскребающие стены, надраивающие пол, вылизывающие священные статуи. Вместо них по переходам скользили завернутые в плащи тени, подобные той, что ввела его в храм. Днем их не было видно. Может быть, отсыпались. Теперь же они мелькали повсюду, в молчании стремясь к неведомым целям.Рениллу казалось, что все взгляды направлены на него. Головы в капюшонах поворачивались ему вслед. Этой ночью не удастся незаметно побродить по храму. А когда же? Дни проходят, а он еще ничего не узнал. Когда? Только не этой ночью.Во дворе было пусто. В черном небе над головой повисла Нуумани — небесная танцовщица — и кроме нее, никого. Ренилл воспользовался случаем попробовать несколько дверей, открывающихся в стенах двора. Все заперты.Обратно в спальню, в храп неофитов, под взгляд Отца… Еще одна бесплодная ночь. И бессонная. До рассвета он так и не сомкнул глаз. Верные зашевелились и затянули Великий гимн. Ренилл, не задумываясь, повторял слова — он успел выучить назубок каждый слог.Таинственное сообщение: Да будет ведомо всем, что Обновление близко. Сыны Аона сияют счастьем.Обновление?Обычные утренние назначения: многие жесты уже понятны. Этим утром на кухню, чистить храмовых гекконов. Потом очищать от водорослей кувшины для воды. Потом — открывается внутренняя дверца, безмолвный приказ и два прибора на одном подносе, который он должен отнести беременным одалискам. На этот раз один. Наконец.Он пошел.Сегодня девушки были наряжены в яркие шелка алого и ядовито-зеленого цвета с золотой оторочкой. Детские личики блестят под толстым слоем пудры и румян.Две головки повернулись навстречу Рениллу. Две пары обведенных углем глаз блеснули радостью при виде еды. Едва он поставил поднос, как девушки метнулись к столу. Взволнованно бормоча и причмокивая, набросились на еду. Пару минут Ренилл занимался наведением порядка в комнате, а потом просто стоял, глядя на девушек. Когда их челюсти стали двигаться помедленнее, Ренилл заговорил:— Почтенные дамы, все ли вам по вкусу?Обе девушки повернулись и уставились на него. Ротики оторопело раскрылись. Мычание и повизгивание стихло. Похоже, он первый человек, заговоривший с ними. Ренилл повторил вопрос, медленно и отчетливо выговаривая каждое слово. Лица не дрогнули, и Ренилл задумался, понимают ли они его? Может, нужен другой диалект? Да нет, он же слышал в прошлый раз, как они говорили по-кандерулезски.Девушки переглянулись и снова уставились на него.— А? — спросила одна.— Еда, почтенные дамы. Нравится?— Еда. Хорошо, — отозвалась девушка в красном.— Вкусно, хорошо, — согласилась одетая в зеленое.— Славен Исток! — в один голос. Впечатляющий прогресс.— Как вас зовут, почтенные? — осторожно поинтересовался Ренилл.Вопрос их явно озадачил. Два младенческих лобика задумчиво наморщились.— Как вас называть? — поправился Ренилл. Они надолго задумались.— Избранная, — наконец ответила красная.— Блаженный Сосуд, — зеленая прижала ладонь к животу.Он вообразил уже, что вытащил из них имена, когда красная так же приложила ладонь к животу и повторила:— Блаженный Сосуд.Одна избранная, два блаженных сосуда. Маловразумительно.— Давно ли вы здесь? — спросил Ренилл. Они выпучили глаза, явно не понимая.— Здесь, — поразмыслив, откликнулась красная. — Хорошо. Возлюбленные Отца.— Избранные, — объявила зеленая девушка. Так. Две избранные.— Славен Исток. Он начал подозревать, что девицы умственно отсталые. И явно не страдают в заключении, а может, и не считают себя пленницами.— Откуда вы? — сделал он новую попытку.— Снизу.— Снизу?— Были внизу. С Избранными.— И где же это?Пустые взгляды. Глаза бессмысленно скользят по комнате. Новизна попытки общения быстро истощилась, и они стали рассеяны. Но была еще одна тема, которая должна была их заинтересовать.— Детки…— предположил Ренилл.— А?..— Детки… — Он изобразил, будто качает на руках младенца, потом показал на вздувшийся живот одной из девушек. — Детки. Скоро.— Слава Истоку. Припев становился утомительным.— Слава. — Сдерживая раздражение, Ренилл почтительно приложился губами к уштре. — А кто счастливый отец?— Слава Ему. — Кто отец?— Он Исток и Предел, — в один голос затянули девушки.— И сын его Первый Жрец КриНаид. — Ренилл излучал лихорадочное благоговение.— КриНаид-сын…— …навещал вас здесь? — поинтересовался Ренилл.— Здесь, — просветила его первая девушка. — Хорошо.— Избранные, — объявила вторая.— Слава Истоку! Круг замкнулся. Разговор ничего не даст, к тому же небезопасен. Неофиту не положено задавать вопросы, и в любом случае ясно, что головки Избранных совершенно пусты. С поклоном удалившись, Ренилл оставил их спокойно доедать обед.Коридоры пустовали. Это был один из многих часов, отданных молитве, и Сыны Аона собрались сейчас на внутреннем дворе храма. Его отсутствие среди такого множества молящихся могло пройти незамеченным. Могло.Шаря глазами по коридору, Ренилл продвигался вперед. Низкий круглый потолок, пустые стены, красные светильники. На что тут смотреть, и что, вообще говоря, он высматривает? Слева обитая железными полосами дверь. Заперта. Прямо впереди Т-образная развилка и узкая каменная лестница, ведущая вверх, в неизвестность. Под лестницей глубокая ниша, занятая причудливым изображением Аона-отца. Статуя, отметил про себя Ренилл, нуждается в хорошей чистке. Он уже и думает как неофит. Сверху донеслись голоса и шаги. Нельзя было позволить, чтобы его застали глазеющим на диковинки храма.Ренилл шмыгнул в нишу и притаился за статуей. Голоса спустились, приблизились, снова затихли вдали. Он выглянул из тайника. Коридор был пуст, но Ренилл боялся рисковать, спиной ощущая звенящий холодок. Знакомое чувство уставившегося в спину взгляда, слишком сильное, чтобы оставить его без внимания. Чудится? Или взгляд Отца?Углубление, выбранное им в качестве укрытия, оказалось глубже, чем он предполагал. Протянутая рука не коснулась дальней стены. Боковые стены терялись в тени, поросли нитями грибницы. Пусто — решил Ренилл, и тут его рука ухватила человеческий локоть. Маленький, теплый, живой. Владелец руки с визгом отпрянул в сторону. Ренилл подавил порыв сделать то же самое, но сердце заколотилось сильней, и пальцы невольно сжались. Невидимый пленник яростно отбивался. Острые зубы вонзились ему в предплечье, и у Ренилла вырвалось совершенно «несыновнее» проклятие. Борьба продолжалась, пока ему не удалось поймать оба запястья, такие тонкие, что он легко обхватил их одной рукой. Невидимый обмяк.Ренилл подтащил пленника вперед, к свету. Красное сияние из коридора осветило маленькое острое личико, немытые черные волосы, тонкую фигурку. Девочка, авескийка, лет двенадцати-тринадцати. Тело под доходящей до колен туникой только начало оформляться. Она глядела на него снизу вверх испуганными, но удивительно задорными глазищами.— Ты скажешь — я скажу, — заявила она с ребяческой угрозой в голосе. Выговор зулайсанского городского дна.— Что ты скажешь? — Ренилл невольно понизил голос до шепота.— Ты с Блаженными Сосудами. Я слышала, за дверью. Ты там с ними. Вопросы. Разговоры. Запрещено. Ты скажешь, что видел, я скажу, что слышала. Можешь поверить.— Что я видел?— Меня. Здесь. Поймают — сунут обратно.— Куда «обратно»?— Вниз. Где Избранные. Внизу. Ты знаешь.— Внизу?— Внизу, внизу… Сын Аона — птица попугай?— Туда, откуда Блаженные Сосуды? О чем говорили эти две девушки?— Эти! — Девочка наморщила нос. — Глупые. Всегда здесь, всю жизнь, ничего не знают. Не то что я! Я помню.— Что помнишь?— Что снаружи. Улицы. Люди. Фози. Продавцы юкки. Помню, что раньше было. Не то что эти глупые коровы-йахдш-ш. Ты меня отпусти. Больно.— Извиняюсь, молодая особа. — Он немного разжал пальцы. — Не убежишь?— Не убегу. Я тебя не боюсь. Слыхал? Ты скажешь про меня, я скажу про тебя!— Слыхал. — Ренилл выпустил девочку.— А-ах. Так лучшей. — Она уселась, растирая запястья. — Может, я немножко соврала. Может, когда ты меня схватил в темноте, я очень испугалась. Но теперь-то нет. Теперь, я думаю, пусть кто другой боится.— Пусть. Как тебя зовут, малышка?— Раньше звали Чара. Там, раньше. Теперь, здесь, зовут Избранная. Но я помню. Чара.— Раньше — это когда было? Когда ты была там, где фози и продавцы юкки?— Давно-давно.— А долго ты была внизу, с Избранными?— Долго-долго, с тупыми Избранными. Они ничего не знают. Только «Слава Истоку» и все. Потом — здесь. Дни и ночи — я здесь. Нет еды. Крошки, два, может, три раза. У тебя есть еда?— С собой нет, но…— Ты носишь еду Блаженным Сосудам. У них в головах сало! Может, они что-нибудь оставят?— Как захотят боги.— Ты дашь мне остатки?— Если смогу. Ты говоришь, здесь где-то есть и другие девочки… Избранные?— Иногда много, иногда мало. Сейчас много. Внизу, там. Ты знаешь.— Нет. Я здесь чужой.— Кухню знаешь?—Да.— Ходишь в кухню?— Иногда.— Возьмешь хлеба? Принесешь мне?— Что же, они тебя не кормили? Там, внизу?— Хлеб. Каша. Всякое. Дважды в день.— Тогда почему тебе не вернуться?— Нет! — Она замотала головой, рассыпав спутанные кудряшки. — Никогда не вернусь.— Несомненно, жрецы развратили тебя. Состояние этих двух «блаженных сосудов» говорит само за себя.— Что такое «развратили»? Когда приходит срок, Сам Отец нисходит к Избранной, и ее Восславляют, и она «Блаженный сосуд» для Его дитяти. А потом — Обновление!— Сам Отец? Обновление?— Точь-в-точь попугай. Какой Сын Аона в ДжиПайндру этого не знает?— Новичок. Значит, ты сбежала, потому что не хочешь носить ребенка Отца?— Мой срок уже скоро. Я становлюсь женщиной, и они все знают. Шепчутся, и показывают, и говорят: «Скоро». Тупые коровы. Но они правы. Они думают, я рада, но я не такая, как они. Я помню, как было раньше. Продавцы юкки. Я не хочу быть Блаженным Сосудом. Я сбежала.— Что ж ты не сбежала из ДжиПайндру?— У всех дверей Сыны Аона. День и ночь.— А если выберешься, куда ты пойдешь? У тебя есть семья в ЗуЛайсе?— Три брата, пять сестер. Еды мало, вот мать меня и продала храмовым жрецам.Продали ребенка. Лишний рот в семье. С точки зрения вонарца — отвратительно, но в Авескии это обычное дело. И не худший выход, существуют и менее аппетитные способы избавиться от лишнего младенца. Если не находится покупателя, новорожденных девочек зачастую просто топят. «Избранным» в ДжиПайндру хоть еда и кров обеспечены. И все же… принуждение к соитию… практически рабство — в наше считающееся просвещенным время…— А есть еще Избранные вроде тебя, которые хотели бы сбежать? — спросил Ренилл.— Зачем птица-попугай такие глупости спрашивает? Чего он хочет?— Знания.— Тогда пусть молится или платит. Плати!— У меня только несколько мелких монет…— Ах, что я с ними буду делать, здесь-то? Еду. Принеси еды. Сюда. Тогда отвечу.— Сын Аона желает накормить голодную, но это труднее, чем она полагает.— Ничего, Попугай. Что-нибудь придумаешь! — Черные глаза блеснули. — А то я с ума схожу от голода. Сойду с ума, побегу к жрецам, стану выпрашивать у них хлеб. Скажу, о чем Сын Аона говорил с Блаженными Сосудами. Скажу, что он спрашивает. Лучше, если она не такая голодная.— Намного лучше. Тогда жди меня здесь после заката. Я постараюсь что-нибудь придумать.
Наблюдения предыдущих дней навели его на мысль. К вечеру, когда хлопок ладоней жреца освободил неофитов, застывших в ритуальных позах, Ренилл остался на месте.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49