Поглядел на ноги, черневшие на белом боку овцы. Связаны куском ткани.
Не очень огорчившись, откинулся назад. Вспомнил ухмылявшегося мясника, когда тот связывал ему ноги и привычно переворачивал на живот, чтобы связать руки. Словно одну из овец. Афганец взвалил его, как мешок, на плечо и бросил позади кабины за кучу скрывавших его бараньих туш. И отправился в Пакистан, исламскую страну, где тоже полагалось по мусульманским канонам резать овец, но платили больше, чем в Кабуле. «Мы, приятель, едем в Пешавар... там, думаю, дадут денег за овец, денег за тебя».
Не надо и думать. Харрел купит тебе столько овец, сколько ты сможешь зарезать, приятель.
И несмотря на это – он даже застонал – его угораздило уснуть. Лежа в кузове мчащегося во весь опор, подпрыгивающего на ухабах грузовика, он как ни в чем не бывало спал! Прижавшись щекой к плечу, словно заболел зуб, тупо уставился на засыпанный снегом овечий бок. Ледяной ветер хлопал отвязавшимся брезентом по борту машины.
Все внимание на связанных руках и ногах. Он такой же кусок мяса, как и окружавшие его бараньи туши. В бессильном отчаянии он пытался представить, как они будут пересекать границу. Он должен знать. Но мысли приходили урывками, словно куски черно-белой изношенной пленки с расплывающимися трясущимися кадрами.
Ветер доносил голоса водителя и по крайней мере двух пограничников. Контрольно-пропускные пункты находились на Хайбере. Ты же знаешь это проклятое место! Афганская сторона границы. Таможенный сарай, машины, яркий фонарь на столбе как раз над точкой пересечения. После ухода советских войск строгости ослабли; с обеих сторон добрые мусульмане. С наигранным безразличием водитель расспрашивал об американцах.
– Машина, несколько часов назад... а что?
Ставший ритуалом плевок.
– Неверные свиньи чуть не столкнули меня с дороги.
Разговор лениво продолжался. Покалывало в кончиках пальцев, тряпки терли связанные кисти. Ноги упирались в баранью тушу. Сзади задувал таявший на лице снег.
– Бумаги в порядке. Можно проезжать. – Затем обращение к Аллаху и звук заведенного мотора.
Нестерпимо болели и чесались отогревшиеся пальцы рук. Покалывало ступни. Тошнило, кружилась голова. Грузовик, пробуксовывая в снегу, рванул вперед, встряхиваясь, как вылезший из воды пес. Хайд сплюнул накопившуюся во рту желчь и, упершись в баранью тушу, попытался сесть... и со стоном откинулся назад. Грузовик, словно назло, замедлил ход, приближаясь к пакистанской стороне границы.
Он с трудом повернулся на бок. Потянулся пальцами к голенищу сапога, ощутил разницу между кожей и тканью.
Афганец питался объясниться на плохом английском языке. Несколько слов на урду, после того как безуспешно заговорил на пушту, – солдаты были явно южане, не местные. Все это было ему понятно. Извиваясь всем телом, он сначала коснулся пальцами, йотом сжал рукоятку небольшого острого ножа. Прямо за головой шел разговор на каком-то монотонном наречии английского языка.
– Мясо в Пешавар, базар... да, каждый месяц. Где Икбал, он меня знает... а, первенец! – Пограничникам надоело, но они внимательно слушали; должно быть, греясь у печки, за ними следил офицер. – Ночую в Пешаваре... хорошо, хорошо, в порядке, да?
Он уже наполовину вытащил нож, когда вдруг понял... Напрягая слух, отсеивая шум ветра и хлопки брезента, он слышал, как скрипнула дверь, как топали замерзшие ноги и хлопнула дверь легковой автомашины...
Хруст тяжелых шагов – двое мужчин, – приближавшихся к грузовику. Он напряг шею, изогнул спину и, зажав нож между ладоней, достал им до связывавшей ноги тряпки – тот несколько раз соскальзывал – и стал ее перепиливать.
«Американцы оттеснили меня с дороги». Афганец нащупывал конъюнктуру. Хайд продолжал неуклюже пилить, порезал кисть, зажал нож покрепче и продолжил дальше.
– Мы тебя не обгоняли, приятель. Ты нас ищешь?
По ту сторону брезента отчетливо звучал голос Харрела. Хайд затаил дыхание, но руки работали безостановочно. Он не отваживался посмотреть, скоро ли разъедется материя. Вздрогнул, когда нож снова полоснул по живому.
– Американцы? – удивленно и опасливо переспросил афганец и, как улитка, ушел в себя. Пакистанские пограничники замолкли.
– Если хочешь продолжать поездку, помоги этим господам. – Офицер говорил на пушту. Теперь уже шаги трех человек, не двух. Хайд, затаив дыхание, слушал.
– Но я ничего такого не сделал! – заныл афганец.
– Спасибо, капитан, парень говорит по-английски. Мы слышали. Что там, приятель? В грузовике. Что на уме? Что-нибудь для нас? – Кто-то натянуто засмеялся.
– Клянусь, в грузовике ничего нет!..
– А если мы поглядим? – Материя лопнула, ноги, сведенные судорогой, немного раздвинулись.
– Там были другие американцы... американская машина!.. – заюлил афганец.
Хайд, отвернув лицо, ждал, когда откинут брезент. Руки бесполезны, ноги свело судорогой. Афганец его не выдаст, потому что знает, что они отнимут, а не купят... но власти на стороне Харрела.
Он вздрогнул, услышав, как с треском откинулся брезент. Внутрь хлынул снег. Забегал луч фонарика. Обежал бараньи туши. Заплясал вверх и вниз, коснулся плеча его овчинной куртки, пробежал по спине ближайшего к нему барашка, снова скользнул но плечу, словно приглашал встать, вернулся к барашку, осветил борта, крышу и уткнулся в располосованные овечьи глотки.
– Черт побери, как они здесь режут скот! – проворчал Харрел, гася фонарик и откидывая назад брезент. Хайду захотелось вздохнуть, но не было сил.
– О'кей, – раздался голос Харрела у кабины грузовика после того, как мимо опершейся о борт головы Хайда, скользя, глухо протопали его шаги. – Только дохлые бараны. Жаль. Спасибо, капитан. Пускай едет.
Разрешение ехать на пушту. Звук мотора заглушил удалявшиеся шаги. Стук поднимаемого шлагбаума. Пробуксовав, машина тронулась. Медленно, нерешительно двинулась под гору.
Хайд совершенно изнемог от напряжения. Теперь его трясло, но это была дрожь облегчения. Сзади громко хлопал непривязанный брезент. Хайд лежал неподвижно, крепко сжимая под собой ладонями нож.
Выбрался, думал он. Мысли работали медленно, словно разгадывая шифр. Выбрался – еду – в – Пешавар. Харрел – остался – позади.
В промежутке между словами мелькала мысль, что если он часок полежит неподвижно, то наберет достаточно сил, чтобы перерезать путы на руках... Если успеет до Пешавара, то выберется из грузовика. Значит, остается только освободить руки до того, как они попадут в Пешавар. С этим он справится...


Часть вторая
Заливные язычки жаворонков

Жаворонок в вышине,
Слизень на колючке,
Бог у себя на небесах –
С миром все в порядке!
Роберт Браунинг «Песенка Пиппы»

6
Беглецы

Сквозь грязные стекла старенького такси почти ничего не видно, в ночи смутно проступают крупные холодные звезды. Скопление жалких лачуг в предместьях Пешавара похоже на военный бивуак. Обри чувствовал, что он слишком стар и оторван от жизни, чтобы просто так, открыто, окунуться в гетто афганских беженцев, но вернувшихся в страну после ухода русских. Посему он внутренне благодарил темноту, изнуряющую разницу во времени и присутствие угрюмо молчавшей Роз. Она, как и Обри, прильнула к стеклу. Пятна от ее дыхания – словно кружки в комиксах или карикатурах, изображающие речь. В темноте кабины проступала мертвенная бледность ее лица. В то же время она с детским любопытством вглядывалась в темноту. Сидевший за баранкой афганский парнишка насвистывал что-то не в лад, не сказав ни слова о Хайде, хотя и был специально послан встретить их в аэропорту. Его молчание не сулило ничего хорошего.
Обри откинулся назад. С повой силой вернулось потрясение от бессвязного разговора с позвонившим ему Хайдом. Казалось, теперь оно никогда его не оставит. Ярость Хайда, его почти маниакальная подозрительность, скрытность, нежелание что-либо сообщить, настойчивые требования вывезти его – все отдавалось в голове, как у него в кабинете, когда там меняли трубы. Отчаяние Хайда вызывало в нем не утихавшее чувство вины.
Он позвонил Шелли, попросил принять меры к вывозу Патрика, одернул его за любопытство и запретил сообщать кому-либо о том, что Хайд жив. Питер недовольно проглотил замечание, согласился действовать тайком, как, по его словам, каменщик, работающий налево, используя инвентарь фирмы, но все же согласился.
Хайд твердил одно... Харрел. ЦРУ. Харрел. Это был крючок, который Обри должен был заглотить. ЦРУ уничтожило жену Никитина. После этого Хайд повесил трубку, зная, что теперь-то Обри явится и что его спасение обеспечено.
Роз настояла, что полетит вместе с ним. У Обри по хватило духу отказать. Теперь же, глядя на нее, он сожалел, что не поехал один. При виде ее он испытывал угрызения совести: в ней, как в зеркале, отражались и увеличивались его собственные тревоги. И то и другое одинаково раздражало его.
Не может такого быть, это всего лишь перестраховка, вновь и вновь пытался убедить он себя. Это переутомление, мания, просто Патрик дошел до точки. Однако за Патриком охотятся из-за того, что он что-то видел...
Обри вздохнул. Роз дернулась, словно ее ударили, сделала гримасу и снова уткнулась в грязное окно. Ее поведение раздражало Обри. Какого черта, думал он, она хочет разглядеть в этой кромешной тьме! Потом почувствовал, что такси перестало вилять из стороны в сторону и замедлило ход. Поверх лохматой шевелюры водителя в свете фар показались полуразвалившиеся кособокие хибарки, одна или две под крышами из гофрированного железа, остальные кое-как покрыты соломой и тростником, стены из камня, кирпича, глины, картона или жести со следами фирменных знаков нефтяной компании или других коммерческих символов. Обри вздрогнул от неведомо как возникшего предчувствия, что он опоздал. К чему опоздал, он не мог точно сказать, но определенно опоздал. Паренек дал знак, и они вышли в холодную ночную тьму. Роз, нервно сжимая воротник меховой накидки и беспокойно оглядываясь, в нерешительности остановилась. Неприятный пронизывающий ветер трепал ее волосы и юбку. Обри поднял воротник и плотнее сжал рукоятку трости. "Поговорите с Годвином – и тогда поверите его объяснению того, что я видел". Уже договорились. Тони поменял билет с рейса Нью-Йорк – Лондон на рейс «Эр Индии» в Пешавар. Будет здесь завтра. Темно, хоть выколи глаза. Лишь холодное сияние замерзших звезд да кое-где просачивающийся тусклый свет и отблески открытых очагов. Запах приготавливаемой пищи, вонь отхожих мест. Парнишка дружелюбно, но нетерпеливо махнул рукой в сторону одной из хижин, более солидной по сравнению со стоящими по соседству. У порога Обри задержался, как отец блудного сына, подумал он, и Роз позволила взять себя под руку – жест, подбодривший обоих. Он кивнул, пытаясь улыбнуться, и они вошли внутрь. Открывший дверь афганец отступил в сторону, словно слуга. Еще до того, как глаза привыкли к тусклому свету освещавшей комнату лампы, жилище произвело на Обри угнетающее впечатление – здесь было не теплее, чем снаружи, холод твердого земляного пола проникал сквозь подошвы, шляпа касалась потолка.
Он снял шляпу. Здесь воняло – да еще как! – нечистотами, немытым телом, самогоном и еще сладковатым дымком, который он не сразу распознал. Афганец и парнишка, который вел такси, явно смущенные, вышли, закрыв за собой скрипучую дверь. Они с Роз остались стоять у двери, словно не были знакомы с единственным обитателем комнаты.
Патрик Хайд, разглядывавший грязную растрескавшуюся стену, повернул голову и с трудом сосредоточил на них взгляд. Обри, потрясенный внешним видом Хайда, потерял дар речи. На давно не бритом, заросшем бородой лице Хайда в желтом свете керосиновой лампы зияли чернотой запавшие глаза. Он машинально прижал к груди бутылку, словно боялся, что ее отнимут. Похоже, он их но узнал. Его мешковатые афганские штаны и рубаха, как и тонкий матрас, на котором он лежал, вызывали отвращение.
Обри ощутил, как Роз дергает его за рукав. Боже правый, подумал он. Он стыдился собственных чувств, но был не в состоянии подавить их. Они заглушили даже чувство вины. Он никогда не видел Хайда таким... как сказать? Конченым. Роз дергала его за рукав, словно ищущий утешения ребенок, но он не мог отвести глаз от Хайда. Патрик дошел до точки. От него воняло, он был пьян и, как теперь понял Обри, витал в парах гашиша.
Хайд, словно больной, приподнялся на локте: узнавая их, окинул недоброжелательным взглядом. Хрипло заворчав, снова откинулся на спину, словно он их ждал, но как нежеланных гостей. Обри стало тесно в этой грязной сырой комнате, голову распирало от невмещавшихся там мыслей. Казалось, молчание поселилось здесь навечно. Обри только глядел, не отрывая глаз, а комната, словно через все щели, наполнялась атмосферой вины и жалости. Убогая обстановка хижины как нельзя лучше подчеркивала жалкое положение, в котором оказался Хайд.
По и без того обнаженным нервам ударил визгливый голос Роз. Она отпустила рукав Обри и с воплем ринулась к Хайду. Хайд, сжавшись, отпрянул от нее. Такое бурное выражение эмоций вызвало у Обри жгучее чувство стыда. Она вырвала из рук Хайда бутылку и швырнула ее в глиняную стену. Бутылка не разбилась, только из горлышка тонкой струйкой полилось содержимое. Потом она вцепилась в грязную рубаху Хайда и принялась его трясти.
– До чего ты, черт возьми, себя довел, Хайд! – кричала она. Накидка сползла с ее широких плеч на пол. Обри чуть было не ринулся ее поднимать. – До чего ты, черт возьми... – продолжала она, встряхивая Хайда, но крик перешел в рыдания... – себя довел, ты, безмозглый, паршивый...
Она, обмякнув, как ее накидка, сползла на пол рядом с грязной кроватью. Хайд глядел на нее как на нежданно ворвавшегося пришельца: беспомощно, смущенно, потом благодарно, облегченно. Обри смотрел, как плечи Роз сотрясали глубокие судорожные рыдания. Она, обхватив Хайда руками, всем телом прижалась к нему.
– Хайд, черт тебя возьми... – всхлипывала она. Обри заметил, как Хайд грязной рукой неуверенно провел по ее волосам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63