— Значит, ты выкинула в корзинку орхидеи за тридцать фунтов, пожала плечами и поспешила на сцену. Замечательно! Поздравляю тебя!
— Я поставила их в воду.
— А во что ты налила ее?
Неожиданный вопрос активизировал резервы памяти.
— В керамический кувшин. По утрам помещение «Барри-тиэтр» арендует школа искусств.
— Ты отыскала кувшин, наполнила его водой и поставила орхидеи в воду. Так. А что ты при этом почувствовала? Ты была ошарашена? Взволнована?
Вопрос этот почему-то смутил ее.
— Я просто отправилась на сцену, — сказала она и неожиданно для себя хихикнула. — Решила выждать и посмотреть, кто это окажется.
— А как ты отнеслась к «я люблю тебя»? — спросил он.
— Так это же театр! В театре все любят всех — время от времени. Вот «бесконечно» я оценила. Это уже кое-что.
— Тебе не пришло в голову поглядеть в зрительный зал, поискать там знакомого?
— Времени не было.
— А в антракте?
— В антракте я поглядела в щелочку, но знакомых не увидела.
— Что сделала ты после окончания спектакля?
— Вернулась к себе в гримуборную, переоделась, послонялась там немножко. Подумала, попереживала и отправилась домой.
— Домой, то есть в гостиницу «Звездная» возле вокзала.
Он давно уже отучил ее удивляться.
— Да, в гостиницу «Звездная» возле вокзала, — согласилась она.
— А орхидеи?
— Отправились со мной в гостиницу.
— Но при этом ты не попросила бдительного мистера Лемона описать человека, принесшего орхидеи?
— На следующий день. В тот вечер — нет.
— И что ответил тебе мистер Лемон, когда ты спросила его?
— Ответил, что это был иностранец, но человек приличный. Я спросила, какого он возраста. Мистер Лемон ухмыльнулся и сказал, что возраста подходящего. Я пыталась сообразить, кто из моих знакомых иностранцев начинается на букву "М", но так ничего и не придумала.
— Неужели в твоем зверинце не найдется ни одного иностранца на букву "М"? Ты меня разочаровываешь.
— Ни единого.
Они оба улыбнулись, но улыбкой, не предназначенной собеседнику.
— А теперь, Чарли, перейдем ко второму дню. Итак, субботний утренник, а затем, как и положено, вечерний спектакль.
— И ты опять тут как тут. правда? Вот, пожалуйста, в середине первого ряда в своем красивом красном пиджаке и в окружении этих несносных школьников, которые кашляют и все время хотят писать!
Раздосадованный ее легкомыслием, он стал следить за дорогой, а когда после паузы опять возобновил свои расспросы, был так серьезен, что даже хмурился, как сердитый школьный учитель.
— Я попрошу тебя в точности описать, что ты тогда чувствовала, Чарли. Время перевалило за полдень, зал полузатемнен, потому что плохие шторы пропускают дневной свет, вообще это не столько похоже на зрительный зал. сколько на большую классную комнату. Я сижу в первом ряду. Я определенно похож на иностранца — это видно и по манерам, и по одежде. Среди детей я очень выделяюсь. Меня описал тебе Лемон, а кроме того. я не свожу с тебя глаз. Ты догадалась, что я и есть тот человек, который подарил тебе орхидеи, тот чудак, что подписался буквой "М" и признался, что любит тебя бесконечно?
— Конечно, догадалась. Я поняла.
— Как? Соотнесла свои впечатления с впечатлениями Лемона?
— Зачем? Просто поняла. Заметила тебя, увидела, как ты на меня пялишься, и подумала: «Кто бы он ни был, вот он, голубчик'» А потом, когда утренник кончился и занавес опустился, а ты остался на своем месте, предъявив билет на следующий спектакль...
— Откуда ты узнала? Кто тебе сказал?
«Ах, и ты туда же! — подумала она, прибавляя еще один нелегко добытый штришок к его портрету. — Не успел добиться своего, как тут же начинаешь ревновать и придираться».
— Да от тебя самого и узнала. Это же. малюсенький театр с маленьким залом. И орхидеи нам дарят не часто, так, по букетику раз в десять лет. а уж охотники смотреть по два спектакля сразу и вовсе наперечет! — И тут же не удержалась, спросила: — Очень скучно было, Осси? Я имею в виду спектакль, просмотреть его два раза без перерыва? Или тебе временами все-таки было интересно?
— Это был самый томительный день моей жизни, — без запинки ответил он. И тут же его суровое лицо преобразилось, расплывшись в чудесной улыбке, словно ему на секунду удалось проскользнуть между прутьями камеры, где он был заключен. — Ты, между прочим, была неподражаема. — добавил он.
На этот раз эпитет не вызвал в ней протеста.
— Разбей машину, Осси! Счастливее мне уже не бывать!
И прежде чем он успел остановить ее, она схватила его руку и крепко поцеловала костяшку большого пальца.
Дорога была прямой, но вся в выбоинах, окрестные холмы и деревья припорошила белая цементная пыль. А они были замкнуты в своем мирке, и близость других движущихся предметов делала этот мирок еще интимнее. Она была предана ему и в мыслях и в той легенде, которая творилась сейчас. Она была подругой солдата, сама учившаяся военному ремеслу.
— А теперь скажи мне вот что. Пока ты играла в «Барри-тиэтр» тебе, кроме орхидей, не дарили каких-нибудь подарков?
— Коробку, — ответила она взволнованно и сразу, даже не сумев притвориться, что думает, вспоминает.
— Расскажи, пожалуйста, какую коробку.
Этого вопроса она ждала и потому быстро состроила недовольную мину, думая, что это ему должно понравиться.
— Это был розыгрыш. Какая-то сволочь прислала мне в театр коробку. Все честь по чести, заказной бандеролью.
— В какой день это было?
— В субботу. В тот самый день, когда ты пришел на утренник и присох там в зале.
— Что было в коробке?
— Ничего. Пустая коробка от ювелира. Заказная бандероль — и ничего.
— Как странно. А надпись на бандероли? Ты изучила ее?
— Написано все было синей шариковой ручкой. Большими буквами.
— Но бандероль была заказная. Там должен значиться и отправитель.
— Неразборчивое что-то. Похоже на «Марден». Или «Хордерн». Какой-то местный отель.
— Когда ты вскрыла бандероль?
— В моей гримуборной в перерыве между спектаклями.
— Ты была одна?
— Да.
— И что ты решила?
— Решила, что кто-то мстит мне за мои политические убеждения. Такое уже случалось. Письма с грязными ругательствами: «негритянская подстилка»; «пацифистка проклятая»; «коммунистка». Вонючие хлопушки, брошенные в окно моей гримуборной. Я подумала, что коробка из той же оперы.
— Ты не связала пустую коробку с орхидеями?
— Мне понравились орхидеи, Осси! Мне понравился ты !
Он затормозил. Затор возле какой-то стройки. Кругом ревут грузовики. В первую секунду она подумала, что мир перевернулся и сейчас он прижмет ее к груди — так странно, так бешено вдруг забилось сердце. Но нет. Вместо этого он потянулся к кармашку на дверце и достал оттуда заказную бандероль — запечатанный конверт из плотной бумаги с чем-то твердым внутри точное повторение тою конверта. Почтовый штемпель: Ноттингем, 25 июня. На лицевой стороне синей шариковой ручкой выведено ее имя, адрес «Барри-тиэтр». Вместо адреса отправителя, как и тогда, на оборотной стороне неразборчивые каракули.
— Теперь создадим легенду, — спокойно объявил Иосифа наблюдая, как недоуменно она вертит в руках конверт. — На действительное событие накладывается вымысел.
Она сидела так близко от него, что. боясь выдать себя, промолчала.
— После сумасшедшего дня, каким он и был на самом деде, ты у себя в уборной в перерыве между двумя спектаклями. Бандероль еще не распечатана и интригует тебя. Сколько времени у тебя еще в запасе до выхода на сцену?
— Минут десять. Или даже меньше.
— Очень хорошо. Теперь вскрой конверт.
Она украдкой покосилась на него — взгляд его был устремлен вперед, к незнакомому горизонту. Она опустила глаза, повертела конверт и, сунув палец в щель, надорвала его. Коробка от ювелира, точно такая же, только поувесистей. Маленький белый незаклеенный конвертик. В нем картонная белая карточка. На карточке надпись: «Иоанне, духу свободы» . И дальше: «Я потрясен. Я люблю тебя» . Почерк определенно тот же. Только вместо подписи "М" крупными буквами выведено «Мишель» с уверенным росчерком в конце, как бы подчеркивающим значимость имени. Она потрясла коробку, и внутри что-то негромко и интригующе стукнуло.
— Поджилки трясутся, — пошутила она, но не смогла этим снять напряжения ни у себя, ни у него. — Открыть? А что там?
— Откуда мне знать? Поступай по собственному усмотрению.
Она приподняла крышку. В шелковом гнезде лежал тяжелый золотой браслет с синими камнями.
— Боже! — негромко вскрикнула она и захлопнула крышку. — Чего от меня за это потребуют?
— Очень хорошо. Это твоя первая реакция, — моментально откликнулся Иосиф. — Глянула, сказала «боже» и захлопнула крышку. Запомни, как это было. В точности запомни. Так ты отреагировала, теперь так и будет.
Снова открыв коробку, она осторожно вынула браслет и взвесила его на ладони. Но весь ее опыт с драгоценностями ограничивался фальшивыми побрякушками театрального реквизита.
— Он настоящий? — спросила она.
— К сожалению, здесь не присутствуют эксперты, способные представить тебе квалифицированное заключение. Делай собственные выводы.
— Он старинный, — наконец решила она.
— Хорошо. Ты решила, что он старинный.
— И тяжелый.
— Старинный и тяжелый. Не чепуховая рождественская побрякушка, не бижутерия для подростков. Солидная вещь. Что же дальше?
Его нетерпение отдалило их друг от друга: она такая осторожная, взволнованная, а он такой практичный. Она осмотрела застежку, пробу, хотя в пробах и не разбиралась. Легонько ногтем поскребла металл. Он был глянцевитый, мягкий.
— Тебе очень некогда, Чарли. Через полторы минуты тебе пора на сцену. Как ты поступишь? Оставишь его в гримуборной?
— О, нет конечно!
— Тебя зовут. Пора, Чарли. Ты должна решить.
— Не дави на меня! Я дам его на сохранение Милли. Милли — моя дублерша. И суфлерша.
Предложение его никак не устроило.
— Ты ей не доверяешь.
Близкая к отчаянию, она сказала:
— Я спрячу его в туалете. За бачком.
— Слишком явно.
— В мусорной корзине. И прикрою мусором.
— Кто-нибудь придет и выкинет мусор. Думай.
— Осси, хватит меня... Я положу это за баночки с гримом. Правильно! На полку. Там годами никто не прибирает.
— Прекрасно. Ты прячешь это на полке и торопишься на выход. Опаздываешь. Чарли, Чарли, куда ты запропастилась? Занавес поднимается. Так?
— Ладно, — сказала она и перевела дух, вздохнула шумно, как паровоз.
— Что ты чувствуешь? Теперь. Что думаешь о браслете, о том, кто подарил его?
— Ну... я... в ужасе... разве не понятно?
— Почему же ты в ужасе?
— Да потому, что не могу принять это... такое сокровище... то есть такую дорогую вещь.
— Но ты уже приняла ее. Ты пошла на это, ты ее спрятала.
— Только до конца спектакля.
— А потом?
— Потом отдам этот браслет. Неужто же нет!
Он, видимо тоже почувствовав облегчение, перевел дух, будто слова ее наконец подтвердили давнее его убеждение.
— Ну, а пока что ты чувствуешь?
— Потрясена. Поражена. Что еще я могу чувствовать?
— Он в нескольких шагах от тебя, Чарли. Его глаза устремлены на тебя и излучают страсть. Уже третий спектакль подряд он здесь. Он шлет тебе орхидеи и драгоценности, уже дважды он признался тебе в любви. Один раз — просто в любви, другой раз — в бесконечной. Он красив. Гораздо красивее меня.
В раздражении своем она не стала пока протестовать, что он опять заговорил с ней тоном властным и требовательным.
— Тогда я поступлю так, как подсказывает мне сердце, — сказала она и, чувствуя, что поймана в ловушку и говорит не то, решительно добавила: — Но кто выиграл, мы еще посмотрим.
Тихонько, словно боясь ее потревожить, Иосиф нажал на стартер. Дневной свет померк, поток транспорта поредел, превратившись в прерывистую, пунктирную линию одиноких запоздалых машин. Они ехали берегом Коринфского залива. По свинцовой воде на запад тянулась вереница стареньких танкеров — казалось, их как магнитом притягивало зарево последних закатных лучей. Впереди над ними в сумерках обозначился темный силуэт горной гряды. Дорога расщеплялась, и они поехали по той, что поднималась в гору; длинной спиралью, виток за витком устремлялась она вверх, к небесной пустоте.
— Помнишь, как я аплодировал тебе? — спросил Иосиф. — Помнишь, давали занавес, опять и опять, а я все стоял и хлопал?
«Да, Осси, помню». Но она побоялась произнести это вслух.
— Ну а теперь запомни еще и браслет.
Она запомнила. Вообразила это для него: подарок, который следует вернуть неизвестному красавцу-благодетелю. Спектакль окончен, она выходит на аплодисменты, и как только освобождается, сразу же бежит к себе в гримуборную, достает из тайника браслет, в считанные минуты разгримировывается, кое-как напяливает на себя одежду, чтобы поскорее отправиться к нему.
До сих пор безропотно принимавшая его версию, Чарли вдруг осеклась — на помощь, пускай с опозданием, пришел здравый смысл:
— Минутку... погоди... послушай, почему бы ему не отправиться ко мне? Он же все это затеял. Так почему бы мне не остаться в уборной, дожидаясь его появления, вместо того чтоб рыскать самой в поисках его?
— Возможно, он собирается с духом. Он слишком благоговеет перед тобой, разве нет? Ты совершенно ошеломила его.
— Ну, так я могу и подождать какое-то время.
— Как ты собираешься поступить, Чарли? Что ты мысленно говоришь этому человеку?
— Говорю: «Заберите это назад, я не могу это принять», — с большой убедительностью произнесла она.
— Хорошо. А ты не боишься, что он может исчезнуть, раствориться в ночи и никогда больше не появиться, оставив тебя с этой драгоценностью, от которой ты так искренне желаешь избавиться?
Смущенно, нехотя она согласилась отправиться на поиски.
— Но как его найти? Где ты будешь искать в первую очередь?
— Через заднюю дверь выйду на улицу, а потом за угол — к главному входу. Подожду там, пока он выйдет.
— Почему ты не выйдешь вместе со всеми?
— Потому что там толпа. Пока я буду пробираться через нее, он уйдет.
Он обдумывал ее слова.
— Тогда тебе понадобится плащ, — сказал он.
И здесь он был прав. Она забыла, какой дождь лил в Ноттингеме в тот вечер, прекращался и опять припускал, и так весь спектакль.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73