Если же не хочет, дело другое.
Последняя фраза прозвучала неприязненно.
— Не допускаю, чтобы Нед мог не хотеть, — отрезал Курц, решительно уничтожая последние сомнения. И покачал головой, как бы говоря, как трудно ему мириться с беззастенчивостью современной молодежи.
Дождь прекратился. Они пошли пешком — коротышка Квили в середине, Курц и Литвак по бокам, приноравливая свой быстрый шаг к его нетвердой походке. Квили был смущен, раздосадован, его преследовало дурное похмельное чувство: и пар. поднимавшийся от мокрых машин, не мог развеять это чувство. «Какого дьявола им надо?» — все время вертелось у него в голове. То сулят Чарли луну с неба. то считают препятствием ее идиотские политические увлечения. А теперь вот — он забыл для чего им надо свериться с досье , которое и не досье вовсе, а хаотичная мешанина всякой чепухи, вотчина престарелой подчиненной, которую неудобно отправить на пенсию. Секретарша миссис Лонгмор видела, как они вошли: лицо ее выразило неодобрение, из чего Нед тут же заключил, что вел себя в ресторане, видимо, без должной осмотрительности. Ну и пошла она куда подальше! Курц настоял на том, чтобы Нед сам проводил их наверх. Под их нажимом он позвонил из кабинета миссис Эллис и попросил ее принести в приемную бумаги Чарли и оставить их там.
— Мы стукнем вам, мистер Квили. когда закончим. хорошо? — сказал Литвак. словно взрослый, попросивший ребенка выйти из комнаты.
Последнее, что видел Квили. ч о как они сидели за конторкой розового дерева, уставленной всеми шестью безобразными картонными ящиками с картотекой миссис Эллис. выглядевшими так, словно их вытащили из огня. Эти двое были похожи на фининспекторов, корпящих над .одним и тем же налоговым отчетом — карандаши и бумага наготове, а Голд — тот, коренастый — снял пиджак и положил на стол рядом с собой эти свои паршивые часы, как будто засек время для своих дьявольских выкладок. Затем Квили. должно быть. задремал. В пять часов он проснулся, как от толчка: приемная была пуста. Квили позвонил миссис Лонгмер, та едко ответила, что посетители не захотели его тревожить.
Марджори он рассказал это не сразу.
— Ах, эти, — протянул он. когда вечером она сама спросила его. — Ну это просто пара телевизионщиков, проездом в Мюнхен. Про них и думать можно забыть.
— Евреи?
— Да, кажется, евреи. Похоже, во всяком случае. Марджори кивнула так, будто знала это с самого начала. Но при этом очень милые , — без особого энтузиазма заметил он тогда.
Но позже, ночью, когда Марджори все-таки вытянула из него неизбежное признание, он поделился с нею и своей тревогой.
— Все было в такой спешке, — сказал он. — Они действовали с таким напором, с такой энергией, редкой даже для американцев. Накинулись на меня. как полицейские в участке, сперва один, потом другой. Ищейки проклятые, — проворчал он, несколько изменив метафору. — Наверное. уже следует доложить властям.
— Но, дорогой, — наконец выговорила Марджори, — судя по тому, что ты рассказываешь, это и были власти.
— Я напишу ей, — очень решительно объявил Нед. — Я совершенно уверен, что должен написать и на всякий случай предупредить ее. У нее могут быть неприятности.
Но если бы он даже и осуществил свое намерение. было уже поздно. Прошло уже почти двое суток с того времени, как Чарли отбыла на пароходе в Афины для встречи с Иосифом.
5
Пароходик пришвартовался в Пирее с опозданием на два часа. и если бы не авиабилет, который Иосиф взял у нее и положил к себе в карман. Чарли могла бы его и надуть. А могла бы и не надуть, потому что резкость манер скрывала а ней натуру преданную и мягкую, качества в ее среде совершенно никчемные. Но все же, хотя времени для размышления у нее было сколько угодно и хотя в конце концов она пришла к выводу, что упорный поклонник, преследовавший ее в Ноттингеме, Йорке и Ист-Энде это вовсе не он, а может быть, и вообще ей лишь почудился, сомнения все же не оставляли ее. А потом объявить друзьям о своем решении оказалось совсем не так просто, как представлял это Иосиф. Люси плакала и совала ей деньги: «Последние пятьсот драхм, Чэс, все тебе отдаю!» Пьяные Уилли и Поли рухнули перед ней на колени прямо в порту, при всей почтенной публике: «Чэс, Чэс, как можешь ты так с нами поступать!» Чтобы вырваться от них, ей пришлось проталкиваться через толпу, кругом ухмылялись какие-то сальные рожи, потом она бежала по дороге, ремень на сумке лопнул, гитара неловко болталась на боку, а по щекам, как это ни глупо, текли слезы раскаяния. Спас ее — кто бы мог подумать — тот самый парень-хиппи с льняными волосами, оказывается, он приехал тем же пароходом, хотя она его и не заметила. Проезжая мимо в такси, он подобрал ее, подвез, значительно сократив ей путь. Он был швед, и знали его Рауль. Он объяснил, что его отец сейчас находится в Афинах по делам и он надеется перехватить его там и попросить денег. Чарли немного удивило, что он так разумно рассуждал и при этом ни разу не ругнулся.
Вот и синий навес ресторана «Диоген». Чопорный метрдотель милостиво кивнул ей, приглашая войти.
Нет, Осси, прости, но время и место были выбраны неудачно. Прости, но это был бред: праздник кончился, а с ним и похмелье — Чэс лишь возьмет свои билет и испарится.
А может быть. она облегчит себе задачу и скажет, что ей предложили роль.
Чувствуя себя в потертых джинсах и поношенных башмаках какой-то жуткой неряхой, она побыстрее проскочила между столиками на тротуаре и очутились возле двери во внутреннее помещение. «Так или иначе, он, конечно, уже ушел, — говорила она себе. — Кто это в наши дни два часа ждет девушку! Билет, должно быть. у портье в отеле. Будешь знать, как охотиться по ночам в Афинах за пляжными знакомыми».
Она уже открывала дверь, когда заметила, как два каких-то грека потешаются над лопнувшим ремнем на ее сумке. Шагнув к ним. она обозвала их грязными свиньями и сексуальными маньяками и, все еще дрожа от негодования, толкнул дверь ногой. Внутри было прохладно и тихо, говор толпы не доносился сюда, а в полумраке обшитой деревом залы, в ореоле своей темной тайны сидел этот святой Иосиф с пляжа, несомненная и пугающая причина всех ее несчастий, греха и душевного смятения, с кофейной чашечкой и какой-то книжкой перед ним.
«Только не прикасайся ко мне, — мысленно остановила она его в ту минуту, когда он поднялся ей навстречу. — И не позволяй себе лишнего. Я еще ничего не знаю, слишком устала, слишком голодна. Я могу оскалить зубы, укусить, и никакой секс мне сейчас сто лет не нужен!»
Но все, что он себе позволил, это взять у нее гитару и сумку с лопнувшим ремнем и стиснуть ей руку в открытом и деловитом, на американский манер, рукопожатии. В ответ же она ничего лучше не придумала, как протянуть: «На тебе шелковая рубашка!» — что было истинной правдой, действительно, рубашка на нем была шелковая, кремового цвета и золотые запонки величиной с пробку.
— О господи, Осси! — воскликнула она, разглядев его костюм целиком. — Смотри-ка: золотой браслет, золотые часы — стоит мне зазеваться, а поклонница-миллионерша тут как тут! — Выпалила одним духом, с каким-то надрывом и вызовом, может быть, втайне желая заставить и его застесняться своей одежды, как стеснялась она своей.
«Ну а в чем, ты думала, он появится? — с раздражением спрашивала она себя. — В этих своих идиотских черных плавках и с фляжкой на животе?»
Но Иосиф все это пропустил мимо ушей.
— Привет, Чарли. Пароход опоздал. Бедняжка. Ну ничего. Ты все-таки здесь.
Хоть в этом он остался верен себе: ни тени торжества или удивления. Библейская важность приветствия и повелительный кивок официанту.
— Виски или сперва умоешься? Дамская комната наверху.
— Виски, — сказала она, устало плюхнувшись в кресло напротив него.
Ресторан был хороший, это она поняла сразу. Из тех ресторанов, которые греки держат для себя.
— Да, чтобы не забыть... — отвернувшись от нее. он потянулся за чем-то.
«Что не забыть?» — промелькнуло в голове. Подперев подбородок рукой, она следила за ним, ждала. Полно тебе, Осси. В жизни своей ты еще ничего не забыл. Откуда-то из-под кресла он извлек шерстяную греческую торбу, расшитую, с ярким узором, и подал ей — подчеркнуто просто, без всяких церемоний.
— Так как мы отправляемся в совместное плавание, вот твой спасательный круг на случай аварии. Там внутри твой авиабилет из Салоник в Лондон... Его еще можно поменять, если захочешь. И все необходимое для самостоятельных покупок, бегства или просто если ты передумаешь. Трудно было отделаться от приятелей? Подозреваю, что так. Ведь обманывать тяжело. А тех, к кому привязан, — в особенности.
Он сказал это как опытный обманщик, привыкший обманывать. И сокрушаться об этом.
— Спасибо, Осси. — Второй раз она его благодарила. — Шикарная вещь. Большое спасибо.
— А как насчет омара? На Миконосе ты как-то призналась, что омар твое любимое блюдо. Я не ошибся? Метрдотель припас для тебя омара и по первому твоему слову его прикончат. Так как же?
Все еще не меняя позы и не поднимая головы, Чарли собрала силы для шутки. С усталой улыбкой она опустила вниз большой палец, как Цезарь, повелевающий омару умереть.
— Скажи им, пусть не мучают его.
Она взяла его руку, сжала в своих, словно прося прощения за свою угрюмость. Он улыбнулся и руки не отнял, разрешил вертеть ее сколько хочешь. Рука была красивая, с сильными тонкими пальцами, мускулистая рука.
— Из вин ты любишь «Бутарис», — сказал Иосиф. — Белый «Бутарис». Охлажденный. Ведь так ты всегда говорила?
«Да, — подумала она, следя, как его рука ползет через стол обратно в свое укрытие. — Да, так я говорила. Сто лет назад на этом странном греческом острове».
— А после ужина я в качестве твоего персонального Мефистофеля поведу тебя на гору и покажу второе место в мире по красоте. Согласна? Заинтригована?
— Я хочу первое место в мире, — сказала она, отхлебнув виски.
— Первых премий я никогда не присуждаю, — спокойно отрезал он.
«Заберите меня отсюда! — подумала она. — Увольте драматурга. Закажите новый сценарий!» Она попробовала ход, заимствованный из своего рикмансуэртского прошлого:
— Ну, чем занимался в эти дни, Осси? Не считая, конечно, того, что тосковал по мне?
Но он так, по существу, и не ответил. Вместо этого он принялся расспрашивать, как она сама ожидала поездки, о том, что было на пароходе и о «семейке». Он улыбнулся, когда она рассказала ему, как счастливо подвернулся ей этот хиппи в такси и каким смышленым и благонравным он ей вдруг показался. Иосиф спросил, есть ли известия от Аластера, и выразил вежливое сожаление, когда она ответила, что нет.
— О, он никогда не пишет! — воскликнула она с беззаботным смешком.
Иосиф спросил, какую роль, но ее мнению, ему могли предложить. Она считала, что, должно быть, роль в каком-нибудь «макаронном вестерне». Выражение показалось ему забавным, он никогда раньше не слышал его и попросил растолковать. Прикончив виски, она подумала, что, видно, все-таки нравится ему.
Говоря с ним об Але, она ловила себя на том, что расчищает в своей жизни место для нового мужчины, и сама удивлялась этому.
— Во всяком случае, надеюсь, что ему повезло, вот и все, — заключила она, как бы намекая на то, что это везение должно вознаградить его за прочие неудачи.
Но и сделав этот шажок к Иосифу, она не могла преодолеть в себе чувства, что делает что-то не то. Подобное ей сличалось испытывать на сцене, когда роль «не шла»: действие вдруг казалось странным, надуманным, а язык жалким и неестественным.
Поколебавшись, она сказала участливо и мягко, глядя Иосифу в глаза:
— Знаешь. Осси, не надо тянуть канитель. Я успею к самолету, если ты хочешь этого. Ни к чему тебе...
— Что ни к чему мне?
— Ни к чему тебе держать слово, которое вырвалось впопыхах.
— Вовсе не впопыхах. Я все серьезно обдумал.
Теперь очередь была за ним. И он достал кипу путеводителей. Без всякого приглашения она встала со своего места и, обойдя стол, уселась с ним рядом. Небрежно закинув левую руку ему за спину, она склонилась с ним над путеводителями. Плечо его оказалось твердым, как скала, и таким же неприветливым, но руки она не сняла. Дельфы, Осси, — это здорово, потрясающе. Ее волосы касались его щеки. Накануне вечером она вымыла для него голову. Олимп — вот это да! Метеора — никогда не слыхала о таком месте. Их лбы соприкасались. Салоники — с ума сойти! Отели, где они будут останавливаться. Все расписано, зарезервировано. Она поцеловала его в скулу возле самого глаза, чмокнула невзначай, как бы мимоходом. Он улыбнулся и как добрый дядюшка пожал ей руку. И она почти перестала мучиться мыслью о том, что же в ней или в нем заставило ее покориться ему — безропотно, словно так было надо, — и когда это все началось, почему его «Ну привет, Чарли, здравствуй» сразу превратило их знакомство во встречу старых друзей, и вот уже они обсуждают, как лучше провести медовый месяц.
«Забудь об этом», — думала она. И вдруг выпалила:
— Ты никогда не носил красного пиджака, а, Осси? Вернее, бордового, с медными пуговицами, немного в стиле двадцатых годов?
Он медленно поднял голову, повернулся к ней, выдержал ее пристальный взгляд.
— Ты что, шутишь?
— Нет, просто спрашиваю.
— Красный пиджак? Почему именно красный? Это что, цвет твоей любимой футбольной команды?
— Тебе бы такой пошел. Вот и все.
Но он по-прежнему ждал от нее объяснений, и она начала выпутываться.
— Я иногда мысленно устраиваю себе такие представления. Не забывай, что я актриса. Воображаю людей в разном гриме. С бородами, в париках. Рассказать, так не поверишь. Примеряю к ним костюмы. Брюки-гольф или мундиры. Интересно получается. Привычка такая.
— Хочешь, отращу для тебя бороду? Хочешь?
— Если захочу, скажу.
Он улыбнулся, и она улыбнулась ему в ответ — еще одна встреча через рампу. Отведя взгляд, он отпустил ее, и она отправилась в дамскую комнату, а там, глядя в зеркало, дала волю ярости, вспоминая, как пыталась его перехитрить. «Неудивительно, что он весь изрешечен пулями, — думала она. — Это женщины стреляли в него».
За едой они беседовали — серьезно, степенно, как незнакомые.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73