Я привык судить о нем по
его постоянной ласковой улыбочке.
Увидев, что я замялся, Петька двинулся ко мне с выражением непреклонной в
раждебной готовности. Я был «малолеткой», и Петька ожидал от меня послуш
ания. Я бы и ушел, но теперь это было невозможнее. Я сделал шаг вперед и по то
му, как меня залихорадило, по тому, как перестал видеть боковым зрением, по
чувствовал неизбежность драки.
Ц Иди отсюда! Ц сказал Петька, а я, опасаясь, что он сейчас меня ударит, сх
ватил его за голову. Я гнул его к полу, а он быстро тыкал снизу меня кулаком.
Я сильней гнул его навстречу этим тычкам. Мы распались, и на Петькино лицо
постепенно вернулась улыбочка. Он раскраснелся, ни одной царапины на нем
не было. А мой глаз затягивало. Это озлобило меня, сделало отчаянным. Петь
ка, конечно, был старше и сильней, но мой высокий рост делал мое поражение
смешным. Я сел на табурет, с которого, когда началась драка, встал поляк, и с
тарался скрыть, что запыхался и ноги мои подрагивают. Новую драку я не нач
инал, но показывал, что не уйду. Ко мне вернулось боковое зрение. Я следил з
а Петькой и с непонятным самому себе разочарованием видел польские койк
и и шкафчики. Все было, как у нас: те же двухэтажные нары, те же банные шкафчи
ки, тот же цементный пол и серый соломенный казарменный свет. Только еще б
олее сумрачный Ц дальше от окон и лампочки.
Стыд, который я испытывал с самого начала этой сцены, становился все силь
ней, и, высидев несколько минут, я ушел.
От сочувствия, которое вызывал мой синяк, я старался всячески укрыться. А
кто-то сказал осуждающе:
Ц Бей свой своего, чтобы чужой и духу боялся.
И смысл этой поговорки впервые открылся мне. Мне тогда вообще впервые от
крывался смысл многих поговорок, которые до этого нераскрытыми зацепля
лись в памяти. И моему еще детскому сознанию смысл этот казался старинны
м, темным, как тени на иконах, которые мне иногда приходилось видеть в дома
х у пожилых людей, наших родственников. Это было не то, что я хотел бы узнав
ать.
А ПетькаЦ маленький на следующий день улыбнулся мне, будто между нами н
ичего не произошло. Он и сегодня масляно посветил мне своим зубом.
Ц А я думал, вас не поймают, надо и себе попробовать убежать.
Он лицемерил. Брюки своей франтовой спецовки он разглаживал под матраце
м Ц укладывал их туда на ночь. Я тоже как-то уложил брюки на ночь под матра
ц Ц вынул еще более измятыми. Не всякий таким способом может разглажива
ть брюки. Для этого надо спокойно спать.
Но сейчас Петька меня не интересовал. Он это и сам видел. Вернулись с набит
ыми соломой матрацами ребята. Их вел тот самый полицейский, который разд
авал нам миски. Он по-прежнему был настроен благодушно, что-то советовал
или объяснял.
Ц Ны? Ц говорил он.
На цементный пол натрусилась солома, Гришка показал ребятам, где веники.

От койки я отходил только для того, чтобы посмотреть, не занят ли шкафчик,
в котором у меня когда-то стояла миска. Я боялся отойти. Когда Гришка доне
сет и за мной придут, надо быть на месте, чтобы не гонялись, не искали, не рас
паляли себя. Но к ребятам я подошел. Вслед за мной пришел и Петька-маленьк
ий, сияя своим золотым зубом. В лагере так можно проверить, уважают ли тебя
. Подошел, а разговаривающие не замолчали, не уставились вопросительно
Ц значит, ты свой. Вообще-то только уверенный в полном к себе уважении ри
скнет без приглашения подойти к тем, кто сгруппировался для разговора. В
лагере все на виду, уединиться тут можно только вот так Ц повернувшись с
пинами к остальным. Да и тайны-то есть только у деятельных и уважаемых. Ка
кие тайны у остальных? И сладко, конечно, подойти хотя бы только для того, ч
тобы ощутить себя принятым, своим. Меня всегда одолевал соблазн подойти
к разговаривающим. Но я редко решался. И вот теперь у меня своя тайна.
Петька подошел для того, чтобы показать новичкам, что он уважаемый челов
ек, что для него нет в лагере тайных разговоров. Зуб его сиял нестерпимо, н
о я молчал, а парни смотрели отчужденно. Пришлось ему уйти.
Я хотел рассказать ребятам, на какие работы их могут погнать. Они слушали,
но отчуждение в глазах не проходило.

5

Каждая новая работа в Германии была для меня ступенью ужасного. До того, к
ак мы с Валькой решились на побег, я прошел две такие ступени: работу в под
земелье и в литейном цеху. В первый же лагерный день меня погнали к поднож
ию холма, в глубину которого уходили два широких входа. Из подземной темн
оты этих ходов шли рельсы узкоколейки и обрывались на краю выброшенной п
ороды. Такие рельсы укладываются секциями. Эти секции Ц рельсы, привинч
енные к железным шпалам Ц привозят на место и складывают штабелями. А ту
т уже были новоротные круги, ответвления, на которых вагонетки могли рас
ходиться,Ц целый комбинат, который, казалось, работает годы. Казалось, та
кую гору породы можно добывать и вывезти из-под земли за целую рабочую эп
оху. И было страшно, что все это сделано четырьмя русскими и двумя полякам
и за два месяца.
Рельсы были старыми, вагонетки Ц погнутыми и грохочущими. Железные рель
сы прогнулись оттого, что их много раз укладывали на неровный грунт, ваго
нетки Ц потому, что падали с горы отвальной породы (мы сами их часто сбрас
ывали нарочно). Камень, железо рельсов и шпал Ц все было в сырой и скользк
ой глиняной смазке. И все вокруг от этого подземельного камня, связанног
о подземной глиной, было сырым, желтоватым и скользким. С потолка сочилос
ь и капало, но разбухший от сырости, от подземного тумана воздух был непод
вижен, и, когда мы с холода входили сюда, на мгновение казалось, что в подзе
мелье тепло.
Работать надо было «до чистой стены», а косые слоистые камен-выходы пода
очень чувствовались лопатой. Лопата срывалась, не шла и в самый последни
й момент оказывалась пустой. И хоть бы ловкости прибавлялось от четырнад
цатичасовой работы! Бьешься с этой лопатой, упираешь ее в живот, а она стан
овится все тяжелей. Наконец вагонетка полна, мы упираемся в нее изо всех с
ил Ц надо сдвинуть ее с места и вкатить на взгорок. Тяжело, но какая-то пер
емена. Развернули вагонетку на ржавом поворотном круге, довезли, сдержив
ая, до обрыва, опрокинули, вычистили лопатой налипшее и катим пустую
назад. И это опять перемена в вашем тяжелом дне. На дожде мы промокли, и в ко
торый раз переход под землю покажется нам переходом в тепло. В первый же д
ень я узнал, что перемены тяжелого Ц все наши возможности.
Ц Шеп, шепЦ подгоняет нас фоарбайтер Пауль.
Ц Давай лопатой!
Он стоит за нашими спинами. Но страшно даже не это. Страшно то, что куча пор
оды с этой стороны вагонетки, где работает мой напарник Андрий, убывает б
ыстрее, чем с моей. Андрию лет двадцать, он глуховат. Голову держит набок и
смотрит уклоняющимся, смущающимся взглядом. Этот смущающийся, уклоняющ
ийся взгляд мне долго был ненавистен. Андрий втягивал меня в гонку, котор
ой мне было не выдержать и минуты. Шеп, шеп Ц относилось только ко мне.
Ц Выслуживаешься, гад! Ц говорил я ему в отчаянии. Но он не слышал и не за
мечал, что я ему говорю. Я видел его уклоняющийся взгляд и думал, что он при
творяется глухим. Однажды Пауль ударил меня, и Андрий понял. Сказал мне св
оим гнусавым голосом, которого он сам не слышал:
Ц Я не могу не работать.
И показал на подземелье и на все вокруг. Сказал с отчаянием. Взгляд его ста
л еще более уклоняющимся. Он действительно был будто приспособлен к этой
лопате с короткой ручкой, будто всю жизнь работал ею в этой темноте и тесн
оте, так точно упирал ее в породу, так ловко подхватывал на колено, не цепл
яя рукояткой стену. Даже большие куски породы он брал не руками, как я, а то
же подхватывал их на лопату и, откидываясь назад, бросал в вагонетку. Он ст
ал теперь, когда Пауль уходил, работать с моей стороны. Должно быть, в детс
тве Андрия дразнили за глухоту и гнусавость. Ему и сейчас требовались бо
льшие усилия, чтобы произнести слово. Молча он мне показывал, чтобы я пост
оронился, и куча породы, в которую я беспорядочно тыкал лопатой, начинала
ровно убывать, а пол перед нею очищался. Но Пауль был проницателен и почти
сразу же засек нас. С тех пор жизнь моя в подземелье стала еще страшней.
Фоарбайтер Ц всего лишь старый рабочий. Все немцы-рабочие на фабрике и в
подземелье ходили в спецовках. Пауля мы узнавали по светлому пальто. В се
ром подземном тумане, тускло освещенном как бы отсыревшим электричеств
ом, появлялось медлительное светлое пятно Ц это, стараясь не поскользну
ться, не сбить себе ногу и не выпачкаться, шел к нам Пауль. Медлительность
его была еще и от болезненности. Пауль не мог работать физически. У него бы
л туберкулез, кожа на выпирающих скулах и висках была пергаментной и пот
ной, а смотрел он на нас так беспокойно и подозрительно, словно знал, что м
ы все ждем его смерти. Он хвастал, что мог бы не работать совсем, но трудитс
я добровольно. Мою физическую слабость и неприспособленность он оценил
сразу, и его «шеп, шеп!» я слышал постоянно. Прежде чем подойти к нам, он подо
лгу стоял за поворотом подземелья Ц слушал, как часто ударяется порода
о металлические борта вагонетки. На слух определял, с каким усердием мы р
аботаем и кто кидает чаще, Андрий или я. Он специально, я думаю, разъярял се
бя, чтобы подойти кричащим и грозным. Пытался из-за вагонетки достать мен
я кулаком или ткнуть палкой. Потом стоял за нашими спинами в светлом паль
то и кашне, которые, конечно, не грели его, дышал подземным туманом. Этот по
дземный туман должен был убивать его, но он не уходил. При нас он старался
не обнаружить свою физическую слабость Ц не кашлял, не задыхался. Но чер
ез некоторое время подземная сырость так пропитывала и раздражала его в
оспаленные легкие, что, стоя на месте, он начинал часто дышать, откашливат
ься и булькать. В эти минуты он становился особенно злобным и придирчивы
м. Часто вытирал лоб платком, как будто туман, набившийся в его легкие, про
ступал сквозь кожу. Эта потливость на холоде поражала меня. Я долго не мог
понять, как это можно потеть в этой ледяной сырости. Потом мне объяснили, ч
то Пауль болен. Сам я досмотрелся, что нелепое в этой постоянной рабочей г
рязи светлое пальто Пауля уже старо, покрыто пятнами, которые, наверно, тщ
ательно выводились авиационным бензином. И я неожиданно понял Ц неожид
анно, потому что я уже не мог думать о немцах как о людях,Ц что Пауль Ц бед
ный и жалкий человек. Это не сделало его ближе, напротив, я стал испытывать
к нему гадливость. Я видел, что в ярость он приходит так же часто, как и смущ
ается. Раздражительность Пауля постоянно подогревалась его слабостью.
Гадливость обострила мою мстительную проницательность. Этот невысокий
, смертельно больной человек из маленького немецкого городка не только с
самоубийственной страстью выполнял свой долг Ц следил за тем, чтобы мы
не уклонялись от работы,Ц но и страдал оттого, что мы видим его бедность и
слабость. В этой войне, где убивали так много людей, даже наши лагерные ша
нсы были выше, чем его. Мне казалось, что я мог точно указать момент, когда л
ицо Пауля серело от этой мысли. О болезнях я тогда еще мало знал, и потливо
сть Пауля на холоде продолжала меня поражать. Когда он стоял за нашими сп
инами, мне казалось, что потливым, болезненным становится сам туман в под
земелье.
Но все же в подземелье было два входа, на поверхности работал компрессор,
и Пауль вынужден был ходить туда.
Во втором ходе подземелья работал земляк Андрия Володя. Оба были белорус
ами. Володя был года на три моложе Андрия. И Андрий ходил за ним, как нянька.
В лагере их пары были рядом, Андрий все время стремился что-то понести за
Володю, брал у него из рук миску и говорил с какой-то материнской интонаци
ей своим гнусавым голосом: «Давай я понесу». И взгляд его при этом станови
лся уклоняющимся и смущенным. Самоотверженная привязанность его была т
ак заметна, что о ней знал весь лагерь. Все видели, как Андрий стирал Волод
ину рубашку, штопал его брюки. Он умел сапожничать и шить, и Володина одежд
а всегда была в неплохом состоянии. Они были совсем разными. Володя Ц гор
одской, Андрий Ц деревенский. Володя любил жить на виду, Андрий в лагере н
е вставал со своей койки. Сидел он там под ярусом второго этажа нар, и голо
ва его всегда была наклонена над каким-нибудь шитьем. Они и разговаривал
и мало. Чтобы Андрий услышал, надо было кричать, и, если кричали тихо, в глаз
ах его не появлялось понимание. Если кричавший был ему неприятен, неинте
ресен или если Андрий подозревал, что его дразнят, он мотал головой и уход
ил. Володе часто приходилось кричать ему два раза. Он предупреждал сосед
ей:
Ц Сейчас с Андреем буду говорить.
Андрий догадывался об этом по смеющемуся Володиному лицу, по тому, что со
седи к чему-то приготавливаются. Взгляд его становился смущенным, лицо в
ыражало усилие и страдание. Он кивал, краснел, показывал, что понял, и прот
ягивал Володе ложку или еще что-то. А Володя смеялся и кричал:
Ц Андрей, ты же не понял!
Все смеялись. Володя кричал еще раз. Я завидовал Володе и осуждал его за эт
и шуточные предательства, за то, что он заставлял всех смеяться над Андри
ем. Осуждал его за то, что он мог взять у него кусок хлеба и еще показать все
м:
Ц Андрей дал!
Он не сразу привык к Андриевой привязанности, но потом сам стал давать ем
у рубашки.
Ц Андрей, постирай!
Или протягивал прохудившиеся носки.
Ц Заштопай!
Он всеЦ таки немного стеснялся и потому пошучивал. Андрий же никогда не
стеснялся обнаруживать свою любовь к Володе. И в этом тоже было что-то мат
еринское, какая-то уверенность, что все должны Володю любить. Володины кр
ужка, ложка и миска хранились в Андриевом шкафчике. Если кто-нибудь проси
л у Андрия миску, он говорил:
Ц Занята.
Ц А эта? Ц упрекали его, показывая на Володину.

Это ознакомительный отрывок книги. Данная книга защищена авторским правом. Для получения полной версии книги обратитесь к нашему партнеру - распространителю легального контента "ЛитРес":


1 2 3 4 5 6 7 8