В вентиляционном
коридоре, куда нам приносили баланду, было тесно, но все старательно осво
бождали место на полу для цилиндра с баландой раздражительного. К немцам
разносчикам он подходил последним, не заглядывал в бак, не тянулся за эма
лированной кружкой, а ждал, когда ему подадут, и был глух к шуточкам перево
дчика о баланде, которую тот называл «щи», «борщ», «суп». Он не заговаривал
с немцами, не поднимал на них глаза, но во всем, что он делал, как морщился, к
ак неохотно поднимался с нар или пола, был ясно виден вызов.
Ц Чего лезть на рожон? Ц сказал тот из военнопленных, который был посде
ржаннее.
И я тоже со страхом ждал, чем это кончится. Боялся, что немцы его изобьют, сл
омают и он уже не сможет так себя вести. И в эшелоне, и в пересыльном лагере
мне уже случалось видеть, как избивали и ломали тех, кто лез на рожон. И они
потом уходили в тень, переставали утверждать правила поведения в лагере
, потому что эти правила можно утверждать только собственным поведением
. Сам я не лез на рожон потому, что не чувствовал у себя сил для этого. И, коне
чно, мне хотелось, чтобы стычка произошла и чтобы раздражительный вышел
победителем, потому что недоказанный вызов Ц я уже понимал это Ц недор
ого стоит. Однако прорвалось не совсем так, как я ожидал. В тот день раздра
жительный, как всегда, подошел за баландой последним. И всего-то он сделал
Ц чуть позже встал, чуть медленней подошел, чуть ленивей, чем надо, протя
нул руку за кружкой. Но повторялось это каждый день, и немцы следили за ним
. Они тоже готовились. Немец разносчик выругался: «Свинья»,Ц колыхнул по
ловником и налил баланду в кружку. Раздражительный взглянул на него со с
воей улыбочкой.
Ц Ты что же, гад, налил?
Немец вспыхнул Ц уловил интонацию,Ц о чем-то спросил переводчика. Пере
водчик кивнул. Бак разделял раздражительного и разносчика. Немец был в ф
артуке, в синем тюремном комбинезоне, лицо его покраснело. Он замахнулся
алюминиевым половником, а раздражительный приготовился плеснуть в нег
о баландой. В глазах раздражительного не было страха, напротив, в них появ
илась странная веселость. И только побледнели пальцы, сжимавшие эмалиро
ванный цилиндр. Переводчик с видимым интересом ждал. Немец разносчик отк
лонился, а раздражительный вылил баланду в парашу. Переводчик побледнел
. Валька сказал:
Ц Лучше бы мне отдал.
У меня тоже была минута отчаяния, когда я увидел погибающую еду. Немец раз
носчик сказал что-то злорадное и наставительное. Похоже, что он был полно
стью удовлетворен. Больше того, получилось даже лучше, чем он ожидал. Он за
хлопнул крышку термоса, захватил ее зажимами Ц и все это демонстративно
, громко. С шумом захлопнули нашу решетку, закрыли ее на замок. Переводчик,
опять словно обращаясь к нам за сочувствием, показал на голову Ц сумасш
едший! И немцы ушли.
Я видел, что отчаяние, которое у меня вызвала погибшая еда, затронуло всех
. Валька спешно допивал из кружки свою жидкую баланду. Кто-то еще поторопи
лся. Но остальные ждали. За выходку раздражительного надо было расплачив
аться всем. И не все этого хотели. Теперь мы смотрели на мужчин-военноплен
ных.
Ц Из-за чего сыр-бор? Ц спросил тот, кто шофером работал.
Ц Гнилая картошка, что ли,Ц сказал раздражительный.
Ц Да там все гнилое,Ц сказал военнопленный. Он с сожалением посмотрел в
свою кружку, поболтал, отпил еще, прикинул, столько осталось, и сказал нам:

Ц Сливайте!
Но раздражительный закрыл его кружку рукой. От баланды он отказался.
Смысл такого ежедневного опасного, изнурительного и, по-видимому, не дос
тигающего никакой цели самоутверждения я понял потом, но и тогда я был по
лностью на стороне раздражительного. О Германии он говорил так, будто эт
о и не Германия вовсе. Будто не на каждом шагу здесь немцы, русскому и ступ
ить нельзя. Я бы разбился для него в лепешку, если бы он сказал мне: «Ляжешь
рядом». Всюду пошел бы за ним, но шансов у меня не было. Он обижал Вальку и по
крикивал на меня, сдвигал с места, которое ему понравилось, и вообще словн
о ревновал нас, сопляков, к тюрьме, в которую мы, по его мнению, попали без до
статочных для этого оснований.
Еще в камере были четверо пацанов лет по шестнадцати-семнадцати, к котор
ым мне хотелось прибиться. Но они держались замкнуто, на вопросы отвечал
и односложно и даже между собой старались не очень разговаривать. Они то
же откуда-то бежали и, судя по всему, старались держаться вместе, чтобы оп
ять, как только представится возможность, бежать. План у них был такой: заб
раться в воинский эшелон, который шел на восток, и продержаться без еды не
делю или больше, пока эшелон не пересечет границу. Это был и наш с Валькой
план Ц забраться в какой-нибудь вагон с военной или строительной техни
кой и сидеть там, пока не привезет.
Вопрос был в том, как найти такой эшелон, как найти станцию, на которой он с
тоит, как пройти на эту станцию и еще многое в таком же роде. Но тут уж мы про
сто полагались на счастье.
Но и прибиться к пацанам у меня было мало шансов. Что я мог им предложить? Н
и физической силы, необходимой в таких предприятиях, ни выносливости, ни
просто общительного характера.
И еще я думал, что мне страшно не повезло на мои пятнадцать лет. Я был высок
им и тощим. «Цу лянг, абер цу дюн»,Ц сказал врач в пересыльном лагере. Этот
мой очевидный недостаток силы при высоком росте был почему-то всем неси
мпатичен. И я все время перенапрягался: брал больше, чем мог понести, стара
лся казаться храбрее, чем был на самом деле. Будь я на год или два старше и с
ильней, думал я, все было бы по-другому.
«Длинный, но тонкий».
В воскресенье нас на весь день оставили в камере. Утреннего хлеба в воскр
есенье не полагалось. Зато в обед в наших эмалированных кружках-цилиндр
ах нам дали немного чисто сваренной картошки. Картошку принесли в термос
е-параше, мы видели его цинковую внутренность и следили за тем, как немец-
заключенный брал парующую картошку черпачком, высыпал ее в кружку, а кру
жку стряхивал, чтобы убедиться, что картошка как раз покрывает дно. Кружк
у он передавал напарнику, и тот поливал картошку ложкой соуса-концентра
та.
Никто не хотел брать первую кружку. Казалось, что немец только первую пор
цию положил так скупо.
Больше на воскресенье ничего не полагалось.
Прошло дней десять, а переводчик ни разу не называл ни Валькину, ни мою фам
илию. Ни в камере, ни в коридоре он нас не замечал. По-моему, он нас даже забы
л, потому что, когда он все-таки пришел за нами и выкликнул Валькину фамил
ию, он некоторое время ждал, кто на нее откликнется. Вальку повели первым,
а я изо всех сил старался приготовиться, справиться с лихорадкой, но чувс
твовал, что времени у меня совсем нет. Мне попадало вдогон, в толпе, на пере
счете Ц специально меня еще не били.
Когда Валька вернулся, я увидел его распухшую, как будто вывернутую губу.
Он всхлипывал и осторожно пробовал ее нижней губой. Брюки его были мокры
ми Ц его били, и он обмочился. На ладонь он сплевывал розовую слюну и трог
ал ее пальцем.
Раздражительный подмигнул мне и пошевелил обрубленными пальцами Ц мо
л, и похуже боль бывает.
Повели меня. Я шел за переводчиком и от голода, страха и отвычки никак не м
ог подняться по лестничным ступеням. В канцелярии я перешагнул порог и о
становился. Но, видно, это место было чем-то неудобным для немцев, и перево
дчик показал мне:
Ц Стань сюда.
Я стал. Переводчик усаживался за стол, два других немца сидели за своими с
толами, о чем-то говорили, а на меня едва взглянули. Потом один из них слегк
а повернулся ко мне.
Ц Если ты будешь говорить неправду,Ц сказал переводчик,Ц тебя будут б
ить.
Я видел, как в таких случаях поступают блатные пацаны, чтобы отвести или у
меньшить побои, они начинают всхлипывать, плакать в голос, притворно кри
чать, едва на них замахнутся. Унижен тот, кто одурачен, считают они. И вдвой
не дурак тот, кто просто дает себя избить и не пытается от этого как-то уйт
и.
Я хочу сказать, что эта мысль пришла и мне. Я бы всхлипнул, если бы умел. Но у
меня все равно не получилось бы. Да и сама эта мысль была страшней и против
ней, чем ожидание побоев.
Ц Откуда бежали? Ц спросил переводчик.
Я не знал, на кого важнее смотреть, на переводчика или на немца, повернувше
гося ко мне. Я боялся совершить оплошность.
Ц Не знаю.
Я сказал, что в Германии недавно и плохо запоминаю немецкие названия.
Ц Не знает немецкого языка,Ц сказал переводчик немцу.
В канцелярии пахло комнатой: комнатным теплом, стенами, деревянными пола
ми, дневным светом, проходившим сквозь оконные стекла. Я уже привык к подв
альному или коридорному тюремному освещению, довольно сильному, но безж
изненному. К электрическому свету, отраженному от голых плоскостей, от ц
ементного пола и крашенных в серое стен.
Ц А где работали? На фабрике? Что делали?
Я сказал, что работали в литейном цеху, возили тачки. «Литейный цех» перев
одчик не понял, несколько раз переспрашивал, примерялся к этим словам. На
конец перевел немцу:
Ц Делали мины.
Ц Почему бежали?
Ц Тяжело было,Ц сказал я и сразу же подумал, что совершил оплошность, чт
о после этого ответа Ц «Тебя зачем сюда привезли?!» Ц меня и начнут бить.
Но переводчик ровным голосом перевел:
Ц Тяжело.
Он не очень-то говорил по-русски, но и немецкие фразы его были совсем прос
ты. Я сам мог бы так объясниться.
Они помолчали, а второй немец, который за весь разговор ни разу не поднима
л на меня глаз, теперь взглянул мельком.
Переводчик сказал:
Ц Работа тяжелая? Кормили хорошо?
Я стал рассказывать, и мне показалось, что переводчик слушал с каким-то ин
тересом, что-то к чему-то примерял.
Но тут второй немец, даже не задев меня взглядом, повернулся к переводчик
у и сказал ему что-то.
Ц Иди в камеру,Ц сказал мне переводчик.
И вот тут-то я и почувствовал по-настоящему, как в канцелярии пахнет обык
новенной комнатой, столами, бумагами, комнатным воздухом. Как на стульях
за столами сидят эти три немца. Переводчик поднялся, чтобы отвести меня, и
я еще подумал, что он меня ударит, но он прошел к двери. Теперь я знал, что пр
оизошло с Валькой Ц он весь был так сосредоточен на страхе, на ожидании, ч
то все остальное у него расслабилось. И со мной бы это могло произойти, и я
бы ничего не почувствовал.
Я спускался за переводчиком на дно тюремного колодца и думал, что о кинжа
ле меня еще не спросили.
Ночью я, как всегда, проснулся от холода, от тесноты, оттого, что затекла ру
ка. Ноги кто-то придавал, но теснота уже не согревала. Надо было встать к па
раше, но и это было невозможно Ц назад я бы не втиснулся. Спасение было в т
ом, чтобы поскорее задремать, но сон рассеивался. Его вытесняло привычно
е отчаяние, особенно острое в момент пробуждения. Дашь ему себя захватит
ь, больше не заснешь. Я еще сопротивлялся, но в камере разговаривали, кто-т
о даже засмеялся, и я прислушался.
Ц Я ему говорю: «Тише ты! Я сам боюсь!» Говорил раздражительный. Он расска
зывал, как бежал из лагеря, ночевал в мусорном ящике на вокзальной площад
и, а его случайно обнаружил во время обхода железнодорожный жандарм. Жан
дарма раздражительный схватил за горло, тот закричал, а раздражительный
ему сказал: «Да тише ты, я сам боюсь!»
Ц Ты все-таки поосторожнее,Ц сказал тот из военнопленных, который шофе
ром работал.Ц Все свои, но не дай бог…
Они завздыхали, а я подумал: разговорились все-таки. Сошлись. То все держа
лись отчужденно, а теперь легли рядом.
Раздражительный сказал с силой:
Ц Думаешь, им интересно, кто я, кто ты? Видел, какой переводчик? Я по-немецк
и лучше говорю, чем он по-русски. И везде такие переводчики Ц я их уже пови
дал. Если из немцев, по-русски десять слов знает. Если русский какой-нибуд
ь придурок, по-немецки лыка не вяжет. Если бы им нужен был ты или я, разве у н
их такие переводчики были? Ты знаешь, что с нами сделают?
Ц А ты?
Ц Знаю! Пацанам как повезет. А нас в концентрационный лагерь. А там больш
е трех месяцев редко кто выдерживает.
И он стал рассказывать, как встречают новичков в концентрационном лагер
е.
Ц Понял? Ц сказал он.Ц В тюрьме и не бьют особенно, и не допрашивают. Бит
ь будут в концентрационном. Там этим специально занимаются. Здесь тебя б
ез еды выдерживают. Чтоб не то что бежать Ц ходить не мог. А в концлагере в
се только бегом. Думаешь, туг от тебя признания ждут? Если бы ты и захотел п
ризнаться, вам бы третий переводчик понадобился. Они не признания твоего
ждут, а разнарядки, куда тебя послать. У них система! Я, ты, он, они Ц всем одн
о и то же… С признанием или без… Не об этом надо думать. Бояться уже поздно.
Тут надо зубами…
Они перешли на шепот, а я думал, что наблюдения раздражительного совпада
ют с моими. В лагере, из которого я бежал, переводчиком был Гришка-старшин
а.
И еще несколько дней нас держали в камере и в вентиляционном коридоре, а п
отом Ц «Быстрей, быстрей!» Ц погнали наверх, в канцелярию, собираться. Че
тырех пацанов, державшихся вместе, Вальку, меня и еще троих куда-то увозил
и. В канцелярии переводчик доставал из шкафа ящички с нашими вещами и ста
вил их да стол. Я поразился Ц все в ящике было цело. Я сунул в карман свои де
вять марок, коробочку с сахаром, мыло в истлевшей и налипшей бумажной обе
ртке и Ц была ни была! Ц свой кинжал. Нас было много в канцелярии, и я как б
удто бы сумел это сделать незаметно. Но сразу же мне стало страшно. И, пока
мы шли по тюрьме, переходили сквозь подворотни внутренних дворов, садили
сь в машину, ожидали, пока разогреется газогенераторная печка этого груз
овика, я думал, что вот-вот нас перед выходом из тюрьмы в последний раз обы
щут.
Все мы были возбуждены, начиналось что-то новое. Кто-то сказал:
Ц Долго нас они и не собирались держать. Одежду оставили.
В камере тоже говорили об этом. Не выдали тюремные спецовки Ц долго держ
ать не собираются.
1 2 3 4 5 6 7 8