Но кто же мог подумать, что змеиное проклятие коснется и его. Он предполагал такую возможность, но как-то не обращал внимание, не раздумывал.
Да, он сидел теперь под корягой и думал как в деревне погибают люди. А ведь и сам Урунгул остался цел, он ото дня на день обретает плоть и скоро уже невозможно будет спасти деревню совсем.
Больше всего бесила своя никчемность. Он не мог закрыть глаза. Не мог говорить, ничего не слышал, а его человеческая сущность билась и металась внутри клетки змеиного тела. Тяжело быть змеей.
Особенно тоска накатывала по утрам. С трудом он различал пробивающуюся сквозь тучи зарю и когда неясный полумрак дня падал на проклятое село мучительно подсчитывал, сколько еще могло остаться людей, там в селе. А ведь не так давно он сам сказал что они протянут но дольше месяца. Сколько прошло времени? Он не знал, он давно потерял счет дням.
И вот когда слабый сумрак пробивался сквозь густую опадающую крону бора, он выползал на холм и смотрел на лежащую внизу гибнущую деревню. И он плакал если бы мог – некрупная серая змейка тоскливо смотрящая вдаль.
Но плакать он не мог, а потому лишь бился об землю, скручивался и издавал горестный тягучий свист, напоминающий тонкую флейту.
Да, тяжело быть змеей, помимо дум его терзали и потеря человеческого тела. Он не мог закрыть глаза и в результате в первые ночи почти не спал, а лишь пялился темноту и слал неслышные проклятия верховному змею. Он не мог протянуть руку и взять какой либо предмет. Как себя может чувствовать человек, лишенный одновременно и рук и ног. А еще ведь он был почти слеп и абсолютно глух.
Мир лишенный звуков казался абсолютно нереальным, да и вообще все это казалось дурным страшным сном.
В плане физических страданий самыми страшными оказались первые дни. А начались они, когда он впервые очнулся между корней старого дуба, очень далеко в глубине Черепиховского леса. Сергей не знал, как он туда попал, и как проделал многокилометровый путь он прудов и от злополучного камня. Даже ползать Серега научился не сразу, поначалу лишь елозил на месте, загребал яростно рыхлую лесную почву, дергал хвостом. Затем дело пошло на лад, он научился приподнимать голову и выдвигать ядовитый зуб, что делал правда крайне редко, боясь прокусить себе челюсть.
Язык теперь был бесполезен, он был длинен, развоем и как следует, небо им ощупать не удавалось, но зато им можно было прекрасно измерять температуру.
С температурой тоже были проблемы. Так как новое змеиное тело было холоднокровным, то оно совершенно не ощущало холода. С одной стороны это было хорошо, но с другой при достаточно сильном холоде он начинал впадать в забытье и боялся каждый раз, что от него уже не очнется. Стоит только как следует похолодать и он уснет, а затем превратится в смерзшийся кусочек льда.
Вид собственного тела, пусть и змеиного в скукоженном смерзшемся виде казался Сергею еще гаже, чем тот змеиный труп в аквариуме. И еще раздражала необходимость раздвигать ломкую траву головой. Иногда стебли срывались и больно стегали прямо по глазам, и каждый раз Сергей пытался сощуриться, но не мог и получал полновесный удар по сросшемуся веку.
Спать он в конце концов научился. Он просто находил себе трухлявую корягу, заползал под нее и зарывал треугольную голову в кучу прелых листьев, пока они не покрывали глаза так плотно, что создавался эффект закрытых век. Только тогда сонный рефлекс включался и он забывался. Забывался тревожным сном до нового мучительного пробуждения.
Отдельный разговор о снах. Сны у Сергея подразделялись в основном на кошмары и сны сладкие воспоминания о бытии человеком. Первые раз за разом повторяли мучительную болезненную метаморфозу в змею, а во-вторых он снова был человеком, он бежал раскинул существующие руки, а сверху на него глядело ослепительное синее Июльское небо, а жаркое летнее солнце грело сверху и оставляло сиреневые пятна в глазах, если посмотреть на него в упор.
Были сны и принадлежащие змеиной его половине. Те были лишены звука, и там он скользил, скользил нападал на мутные снующие тени, кусал. А еще ему виделись города. Огромные жаркие мегаполисы с тысячами людей, спешащими по своим делам, автомобили, снующие по эстакадам. Даже запах выхлопных газов больше не казался ему отвратительным. В таких снах он был счастлив.
Но наставало утро и снова начиналось это бесконечное скольжение, снова он мучительно стенал о потерянных конечностях, о невозможности схватить, сжать в пальцах, о этом беззвучном тихом холодном мире. Правда теперь он чувствовал колебания воздуха и это было странное ощущение. Воздух казался ему туго натянутым покрывалось из плотной материи, который стоит лишь задеть и по нему побегут волны, будут стучать о улавливающий орган – третий глаз. Но это все-таки слабо заменяло потерю слуха.
Особый разговор был о еде. Впервые, что-то похожее на голод он почувствовал на второй день после обращения. Он не находил себе места, ползал яростно по маленькой лесной прогалине. Пробовал глодать травы, но не смог даже как следует ухватить стебель. На третий день есть захотелось так сильно, что он скрипя сердцем вышел на охоту.
Он почти не помнил, что едят змеи. Может быть маленьких лесных зверьков? Или вообще червей. Кажется змеи даже едят собственных детенышей вылупившихся из яиц.
Яйца! Промелькнула в затуманенной плоской Серегиной голове. Он должен найти птичьи яйца и выпить их, пробив скорлупу. Да, пробиваешь скорлупу, а оттуда медленно вытекает питательный прозрачный белок и солоноватый кругляш желтка.
Мысль о желтке тут же вызвала картину яичницы глазуньи не спеша поджаривающейся на сковороде. Вот добавляют белого масла только что из холодильника и оно восхитительно шипит, распространяя вокруг восхитительный запах, говорящий о близкой трапезе. А потом обильно солишь и кусочком черного хлеба собираешь собравшийся в комочек желток!
От этих дума у Сергея обильно хлынула слюна, но губ у него нее было и она беспрепятственно лилась изо рта, собираясь на земле омерзительной лужицей. Сергей хотел плюнуть, но смог только выкинуть наружу язык, а затем он пустился на поиски яиц.
Причем вдохновлялся именно видение поджариваемой яичнице, не желая признать, что его ждет холодный склизистый белок в грязной скорлупе.
Увы, на дворе по-прежнему стоял июль, хотя и обратился в пределах деревни в октябрь и птичьих яиц на земле не оказалось. Возможно они и были на деревьях, но он не мог туда вползти, хотя пытался, но упал и больно расшибся.
Возможно он так бы и умер с голода, но во время бесплодных поисков пищи в траве пред ним неожиданно выметнулся маленький полевой мышонок. Вернее это для нас он показался бы маленьким, а для Сергея он был с добрую свинью. Огромная серая туша с глазками в которых ни капли разума.
Будь бывший горожанин менее голодным, то упустил бы и этот подарок судьбы, но в тот момент его змеиные рефлексы возобладали над человеческими и он в мощном прыжке вцепился в покрытый серым шерстью – ворсом бок.
Тут же отплюнул и если бы змею могло рвать то его бы стошнило, а так он только брезгливо и корчась в душе мог наблюдать за укушенной мышью.
Та прыгнула прочь, споткнулась, прыгнула снова, но лапы заплелись и она навернулась серой удлиненной мордочкой в сыроватую землю.
– "Убил"!!! – Подумал Сергей дико. – «Отравил».
От этого заключения стало страшно, даже страшнее чем от невозможности закрыть глаза. У него был яд и он мог им отравить, трудно такое представить человеку у которого всегда было аж тридцать два неядовитых зуба.
Подполз и замер в нерешительности над трупом полевки. Вблизи мертвое тело казалось сильно отвратительным, особенно мерзким выглядел голый хвост, покрытый крохотными чешуйками, гадостно напоминающий его собственный.
Сергей вспомнил, как пугался первые дни видя свой хвост, и ему казалось что к нему заползла змея, большая змея с немигающим взглядом и человеческий инстинкт требовал убраться от этого хвоста как можно быстрее, но хвост тащился за ним и в конце концов Сергей вспоминал кто он есть на самом деле.
Мышь лежала пред ним бездыханная, с кровавой тонкой раной в боку, края которой уже почернели от лошадиной дозы Сергеева яда. И эта мышь выглядела омерзительно, и ее надо было как то есть. Потом он вспомнил как. И содрогнулся. Ну не мог он заставить себя распахнуть пасть пошире облапить мышиную голову.
– "Господи"! – Плакал он про себя. – «Да что ж это такое. Но как я могу заглотить ее целиком. Я жевал всегда, я не могу…»
А мышь лежала, а голод терзал внутренности все сильнее.
Серега испустил отчаянный свиристящий писк, хотел бы зажмурить глаз но не мог и уставился в небо, а затем на ощупь заставил себя скрыть рот и вцепился в длинную покрытую колючим серым ворсом морду. Тут же выплюнул. Мышиные усы отвратительно прошлись по небу и под распахнувшейся пастью ощутились мелкие твердые зубы грызуна.
Серега беззвучно заплакал от бессилия. Вот она лежи пред ним, его добыча. Съешь ее и снова будешь сыт, полон сил, а он не может даже заставить себя ее проглотить. Серега качал головой из стороны в сторону, а с земли на него пялился открывшийся мертвый глаз грызуна.
В конце концов но заставил себя ее проглотить. Но только около получаса позже. Вцепился в морду и начал заглатывать, с отвращением чувствуя, как раздувается горло и мерзкие грубые усы мыши елозят по нежному пищеводу. Давился но глотал, а глаза его смотрели в серое унылое небо. Наконец мышь ушла почти вся лишь только хвост болтался снаружи и вид его был так омерзителен, что Серега выдвинул ядовитый зуб и перекусил хвост одним движение челюстей.
Как же ему недоставало обычных зубов!
После этого его еще некоторое время преследовало ощущение собственной безумной раздутости, а шкура на брюхе натянулась так сильно, что вот – вот прорвется и его разорвет пополам, а полупереваренная мышь вырвется таки на свободу.
Он еще некоторое время поразмышлял над этим, а затем неожиданно заснул прямо в траве, при свете дня, так и не закрывая глаз. Впрочем он знал, что змее для насыщения требуется полнейший покой.
Это был единственный день, когда он не бередил душу размышлениями о кинутой деревне, не видел кошмаров. Мысли текли лениво и он вроде пал, а вроде и не спал и все было ему безучастно и ничего не колыхало его измученный разум.
– "Полный ступор" – сказал Сергей про себя -"Полнейший…"
Вот так он насытился в первый раз и целых полтора дня после этого пребывал в сонном блаженстве. А на третий день все началось сначала.
Были в лесу и всякие опасности. Один раз Сергей очнулся от мощного сотрясения воздуха, которое он ощутил как крепкий удар в переносицу, так велико было колебание. В изумлении вскинул голову и узрел исполинское темное, покарябанное копыто, мощно опустившееся всего в десяти сантиметрах от него. Копыто переходило в исполинский, покрытый толстенным ворсом столб, являвшийся видимо ногой, а тот в свою очередь врастал в теряющееся в высоте брюхо.
Копыто с бесшумным грохотом опустилось и поднялось снова, увлекая за собой пласты черной лесной земли. Стукнуло и исчезло и коричневая туша больше не загораживала небо.
Сергей шатнулся и его сметенный разум пытался найти название прошедшей мимо махине. Затем он понял.
– "Лось"… – Подумал он. – «Обычный лось»!
Внутри он весь исходил истерически смехом, но снаружи было видно лишь маленькую змейку бесстрастно смотрящая в пространство.
Ступи копыто чуть ближе и только бы хрустнул длинный хребет, разлетелись непрочный тонике ребра, а он даже и не заметил бы.
Страшно жить в лесу. Страшно быть таким маленьким, страшно подумать, что тебя, человека могут раздавить посреди темного леса, откуда до ближайшего населенного пункта пять километров, да и то этот пункт с каждым днем теряет свое население.
– "Сколько вас тут мои собратья"? – Думал Сергей сидя, на старом пне и глядя вглубь осыпающегося леса. – «Сколько вас таких, обратившихся в змей. Мучающихся от безысходности, стенающих о потере друзей, дома, семьи. О потере человечности в конце концов! Ибо трудно оставаться человеком в личине змеи».
А еще он думал о том, когда же он услышит наконец зов Снорунга, змеиного бога, ведь все пораженные змеиным проклятием должны слышать у себя его голос. Но голос молчал, и не было слышно вообще ничего, мир был беззвучен. И Серега с ужасом чувствовал, что начинает забывать простую человеческую речь
– "Я Сергей! Я Человек"! – Говорил он себе разлегшись в темноте старого поваленного дерева. – «Я мог ходить. У меня был автомобиль. Большой, хороший, только вот не помню марки, я даже умел на нем ездить. Я левой рукой держал руль, а правой включал передачу. Вот так, брал рычаг и сжимал пальцы. Как хорошо иметь пальцы».
Он вспомнил свои руки. Самое худшее было то. Что вместе с речью он все чаще забывал, как выглядел до превращению, видно, что маленький мозг змеи не мог удержать столько воспоминаний сразу и пасовал, потихоньку теряя их одно за другим. Сергей боялся, что ему грозит полнейшая амнезия после которой он самой обыкновенной змеей, каких теперь пруд пруди в этих местах. Это страшно и будущее рисовалось ему в черных красках. В красках нависшего угрюмого неба, которое не менялось ни днем ни ночью.
Да, это было жалкое существование, и большую часть темного дня он проводил в неизменном депрессивном ступоре, лежа в тяжелых думах на траве. Всякий кто увидел бы его сейчас, неизменно бы сказал: Всякая так лежащая змея живой быть не может.
Одни раз во время такой лежки он чуть не погиб. Как всегда безвольно вытянувшись лежал среди могучих стволов, какой теперь казалась ему трава, как неожиданно его чешуйчатый хвост отозвался резкой острой болью, словно туга загнали раскаленный металлический шип.
Сергей яростно дернулся, отпрыгнул в бок, а просыпающиеся мозги яростно пытались понять, что происходит. Впрочем он тут же понял, потому что исполинские рыжие челюсти дробно клацнули пред самым его треугольным носом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47