идеал стандарт 
А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  AZ

 


Но на первый стук никто не отвечал. Когда же стук повторился, послышался хриплый голос привратника, спросившего у стучавшего, кто он такой и чего он хочет в такой поздний час.
– Это я скажу только твоему господину, – отвечал незнакомый голос. – Иди и позови его.
– Отчего ты не постучался в переднюю дверь? Эта дверь для товаров; пойди налево, к первой двери с морской улицы.
– Нет, мне нужно войти в эту дверь; иди же и позови ко мне Кая Мунация Фауста.
Невольнику пришлось повиноваться.
Явился навклер и спросил в свою очередь незнакомца, кто он такой.
– Фабий Максим, – отвечал голос снаружи.
Запоры пали и дверь отворилась, скрипя на заржавленных петлях.
– Ты?.. Фабий Максим?..
– Да, я; войдем поскорее в комнаты, мне есть о чем поговорить с тобой.
Дверь за ними снова затворилась, и Мунаций Фауст повел неожиданного гостя в таблинум, в свою рабочую комнату.
– Мы одни? – спросил Мунация римлянин.
– Одни.
– Никто не может нас услышать?
– Никто. Подожди, однако.
Выйдя на минуту, Мунаций распорядился, чтобы никто не подходил к таблинуму, и, возвратившись к гостю, сказал ему:
– Теперь говори спокойно.
– Прежде всего, скажи мне, Мунаций, не исчезла ли твоя пламенная любовь к прекрасной вольноотпущеннице Юлии?
– О, Фабий, эта любовь никогда не погаснет в моем сердце.
– Теперь настало время, когда ты можешь получить Неволею.
Мунаций Фауст, в знак сомнения, угрюмо опустил голову. Он слишком долго ждал этой минуты и уже потерял надежду быть счастливым, пока жил Август; да он и не мог надеяться после своего разговора с государем. Однако подняв глаза на Фабия Максима, он спросил его:
– Быть может, устраивается новый заговор?
– Ты отгадал.
Покачав головой, навклер возразил:
– Я знаю, к чему ведут эти заговоры; у меня нет достаточно сил, чтобы бороться против Ливии и цезаря Августа.
– Ты произнес золотые слова, Мунаций, и ты совершенно прав, отрицая заговоры, устраиваемые ветреными головами со слабыми и плохими средствами; но на этот раз речь идет о заговоре другого рода.
– Кто же заговорщики на этот раз?
– Сам цезарь Август!
– Он? Но против кого?
– Выслушай меня.
И тут Фабий Максим стал рассказывать Мунацию подробно о поведении Тиверия после триумфа и все эпизоды, которыми сопровождалась смерть Скрибонии, не скрыв перед Мунацием и разговор Августа с умершей, обещание, данное им ей, словом, все, что известно уже читателю. Затем Фабий продолжал:
– В день похорон Скрибонии Август, запершись со мной в своей сиракузе, сказал мне:
– О Фабий, ты слышал последние слова Скрибонии.
– Да, – отвечал я, – и твои клятвы.
– Могу ли я изменить им?
– Разумеется, не можешь, – заметил я.
– Следовательно, подумаем о средстве для выполнения их.
После этого он высказал мне свое намерение отправиться на остров Пианозу, к Агриппе Постуму, возвратить его из ссылки и объявить своим наследником.
– Он сын твоей Юлии, – сказал я ему, – и ты усыновил его.
– Но это усыновление, – возразил Август, – уничтожено сенатом.
– Потому что этого ты сам желал; оно будет восстановлено по твоему приказу.
– Каким же образом, – продолжал он, – оправимся мы в Пианозу?
– Разве нет у тебя трирем, либурн, не весь ли флот под твоей командой?
– Нет, если это станет известным, Ливия поднимет небо и землю против меня; Тиверий, пожалуй, возвратится на Родос, а ты ведь знаешь, как привязано к нему войско. Необходимо тайным и частным образом совершить поездку на Пианозу; но к кому обратиться в данном случае?
Он призадумался над этим вопросом и стал советоваться с самим собой; тут вспомнил я о тебе и отвечал:
– Есть один человек, который в данном случае мог бы быть нам полезен, но этого человека, о, цезарь, ты оскорбил до глубины души и сделал несчастным.
– Его имя?
– Кай Мунаций Фауст, из Помпеи.
– Это тот, которому я отказал возвратить вольноотпущенницу Юлии?
– Тот самый.
– Теперь он может получить ее.
– В таком случае, дело сделано.
Этими словами Фабий Максим закончил изложение своего разговора с Августом.
– Но, – возразил было на это Мунаций Фауст, – обманутый однажды в своей надежде…
– Понимаю, – перебил его Фабий Максим. – Неволея Тикэ будет доставлена тебе сегодня же, а завтра ты отправишься в Кампанью, чтобы взять Августа на свое судно.
Мунаций Фауст вскочил на ноги и прошептал взволнованным голосом:
– Итак, она…
– Она здесь с моими людьми, в гавани. Согласись же доставить на своем корабле Августа и меня на Остров Пианозу, но таким образом, чтобы никто не знал, кого ты везешь!
Фабий Максим предполагая, что Мунаций Фауст не задумываясь примет его предложение, был очень удивлен, встретив возражение.
Вновь покачав головой, Мунаций Фауст отвечал грустным тоном:
– О, Фабий, знают боги, как желал бы я согласиться на твое предложение, чтобы получить мою Тикэ и осуществить, таким образом, мечту столь долгих лет, сновидение бесконечных ночей; но тебе не известно, что случилось в эти последние дни в моем несчастном городе? Завтра падут там головы лучших его юношей по приказу Августа. Я и мои сограждане можем снести несчастную участь, постигшую нас; но никогда мы не позволим себе быть добровольными жертвами. Он так же несправедливо поступил против жителей Помпеи, как несправедливо удержал в неволе свободную Тикэ. Возвращайся к нему, Фабий, и скажи ему, что между цезарем и Мунацием Фаустом не может быть никакого договора.
– Подожди и не горячись. Цезарь вручил мне громадные права.
При этих словах Фабий Максим вынул дощечки и, написав на них несколько строк, сказал Мунацию:
– Позови самого верного из твоих слуг.
Мунаций Фауст призвал управляющего его домом, и Фабий Максим, закрыв дощечки, проговорил:
– Отнеси это к судебным дуумвирам и получи от них ответ.
Управляющий вышел.
– Это приказ дуумвирам прекратить судебное разбирательство. Август находится на моей вилле, в Геркулануме, и завтра тюрьмы будут пусты.
– Но ужасен налог, какому подвергся город.
– Налог будет снят.
– Что говоришь ты?
– Клянусь, что будет так: я знаю душу Августа.
– Пойдем теперь к Тикэ; я готов исполнить приказания Августа и твои.
– Не торопись: все дело должно быть сделано без шума; я пойду за Неволеей.
С этими словами Фабий вышел из дома Мунация через заднюю дверь.
Мунаций же Фауст, не будучи в состоянии скрыть свою радость, разбудил своих слуг и приказал им осветить и надушить комнаты и приготовить стол. Все это было быстро исполнено.
Не прошло и получаса, как Фабий Максим уже возвратился в сопровождении женщины, лицо которой было скрыто под покровом.
Слуги приняли их с почтением, и когда Мунаций Фауст, идя к ним навстречу, полный блаженства, открыл Тикэ свои объятия, она бросилась к нему с криком, выражавшим беспредельную радость.
Несмотря на прошедшие годы и испытанные страдания, Неволея Тикэ все еще была очень хороша: время сделало ее формы, быть может, еще более роскошными.
Не стану описывать первые мгновения этого свидания.
Фабий, собираясь оставить их, чтобы возвратиться на привезшее его в Помпею судно, спросил у Мунация:
– Счастлив ли ты теперь?
– Так, как не могут быть счастливы даже боги, – отвечал Мунаций. – Это моя жена и моя повелительница!
– Uxoris loco non uxoris jure, – вот что только жаль! – заметил Фабий, намекая на известный уже читателям закон, запрещавший лицам высшего класса жениться на вольноотпущенницах, которые могли быть лишь их наложницами. Считаю не лишним заметить, что это слово в то время не имело такого дурного значения, как ныне. Наложничество было в ту эпоху допускаемо законом между лицами, которые не могли вступить между собой в обыкновенный брак; так, например, сенатору и его потомкам, а таковым был Мунаций Фауст, запрещалось вступать в брак не только с невольницей, но и с вольноотпущенницей; но так как такие союзы были в эпоху нашего рассказа уже очень часты, то законы даже покровительствовали в то время наложничеству.
На замечание Фабия Максима Мунаций Фауст отвечал:
– Так говорит закон писаный; но закон моего сердца делает ее для меня более, нежели женой; он делает ее повелительницей надо мной и всеми, повинующимися мне.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Остров Цианоза

Обещание Фабия Максима было исполнено; на другой же день в Помпее получен был манифест императора Августа о помиловании лиц, находившихся в тюрьмах за беспорядки во время муниципальных выборов, и о сложении с города наложенных на него, по поводу этих беспорядков, страшных налогов.
Этот манифест вызвал всеобщую радость, которая была тем более искренна, что милость императора была для всех совершенно неожиданна; но причина ее скоро стала известной в небольшом городе.
Сперва сами дуумвиры сообщили, что дощечки за императорской печатью, полученные ими, были доставлены одним из служащих у Мунация Фауста; потом в городе узнали, что в тот же вечер в гавани видели либурну мизенской флотилии, таинственно вошедшую в гавань и ушедшую из нее поздно ночью; говорили, что на этой либурне в Помпею приезжали важные государственные особы, говорили также, что в ту же самую ночь Мунацию Фаусту отдали давно любимую им женщину и отдали ему ее самым неожиданным для него образом. Сопоставляя все эти обстоятельства, общая молва, несмотря на упорное молчание Мунация Фауста, стала приписывать ему причину милосердия Августа и в нем увидела спасителя осужденных и города.
Но жителям Помпеи оставалось непонятным, каким образом Мунаций Фауст, известный своими независимыми убеждениями и странными похождениями, поставившими его во враждебные отношения к самому государю, мог быть посредником между ним и городом.
Ввиду этого, совершенно естественно, что находились люди, которые сомневались, чтобы милосердие цезаря было делом нашего навклера, а приписывали ее исключительно великодушию цезаря.
Между тем, в доме Мунация Фауста царили любовь и счастье.
Быть может, читателю будет интересно узнать, каким образом Ливия Друзилла согласилась отпустить на свободу Неволею Тикэ, которой она дорожила за ее достоинства. Чувствуя себя спокойной и счастливой в дни торжества горячо любимого ею сына, Ливия Друзилла легко склонилась на просьбу своего мужа дать свободу Неволеи Тикэ.
Тацит говорит, что эта хитрая женщина, чтобы легче достигнуть того, чего она добивалась, часто бывала уступчивой к просьбам своего мужа. На этот раз Август поставил ей на вид, что по поводу счастливых событий и триумфа Тиверия следовало бы исполнить долг справедливости и возвратить помпеянцу Мунацию любимую им женщину; что этим поступком он, Август, уплатил бы и свой старый долг признательности за немаловажные услуги, оказанные ему сенатором Мунацием Плинком, родственником Мунация Фауста. Этих доводов было совершенно достаточно, чтобы прелестная Неволея Тикэ была отпущена Ливией без всякого сопротивления и отдана Фабию Максиму для передачи Фаусту.
Последнему же пришлось снова снарядить в путь свое судно. Он поспешил вычистить, исправить и снабдить его всем необходимым к плаванью, и, приготовившись, он ждал минуты отхода в море.
Этой минуты ему не пришлось долго ждать. Однажды ночью постучались в заднюю дверь его дома. Это был Фабий Максим.
– Поцелуй свою жену, Мунаций, и отправимся в путь: он уже на твоем судне.
Неволея Тикэ, нежно обняв своего мужа, проговорила:
– Молю всех морских богов и нашу Венеру, чтобы они поскорее возвратили мне тебя.
Полчаса спустя любящая женщина смотрела с балкона своего дома на облитое лунным светом судно Мунация, снимавшееся с якоря и выходившее в открытое море. В эту минуту, несомненно, ей припомнилась ее собственная одиссея: плаванье ее на этом же судне, первая встреча с Мунацием и первые мгновения их взаимной любви, предсказание старой Филезии, хотя поздно, но все-таки осуществившееся; она вспомнила со слезами о несчастной участи этой преданной корсару женщины, об еще более несчастной своей подруге детства, дочери Мосфена, и о смерти своего старого отца, не перенесшего похищения любимой дочери.
– Наконец, – воскликнула она, вдыхая полной грудью ночной воздух, – я нахожусь на вершине моего счастья! И действительно, и счастье, и довольство окружали ее; имея полное право распоряжаться состоянием своего милого Фауста, она и сама была богата, получив от своего мужа привезенное им из Греции наследство ее отца.
Торговое судно Мунация, казалось, желало угодить своему навклеру и радовалось чести нести на себе повелителя всего известного тогда мира: оно шло так быстро, как будто его двигала целая тысяча гребцов. Причина быстрого хода судна заключалась в том, что Мунаций, видя благоприятное направление ветра и желая им вполне воспользоваться, приказал поднять все паруса. При постоянстве благоприятного ветра судно могло пристать на следующий же день к острову Пианозе.
Зная всю лежавшую на нем ответственность, он строго наблюдал за ходом судна, оставаясь большую часть времени около кормчего.
Август, уверенный в счастливом исходе путешествия, – несомненным предзнаменованием ему служило в данном случае то обстоятельство, что ранним утром паруса судна были обильно смочены росой, Историк Светоний утверждает (cap. XCII), что Август был суеверен и многое служило для него верным предсказанием счастья или несчастья; так, например, если ему случалось, вставая с постели, надеть левую обувь на правую ногу или наоборот, то это было плохим признаком. Если пускаясь в дальний поход, он замечал сильную росу, то был уверен в скором и счастливом возвращении и т. д.

– не оставался в бездействии. Он успел расспросить Мунация о том, в каком положении находилась Кампанья, и о беспорядках, имевших место при недавних муниципальных выборах в Помпее. Узнав истину, он быль очень рад тому, что отменил своё решение. При этом он убедился, как трудно доходит истина до ушей государя и скольких несчастий избегнул бы народ, если бы государи, выходя из обыкновенно окружающей их испорченной среды, узнавали о всем совершающемся из первых источников, видели вещи собственными глазами, находились бы в общении со своими подданными и обо всем их расспрашивали.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76


А-П

П-Я