Не спрашивай о том, что делается тут
Вблизи Богини льна. Amor., lib. II, eleg. П. Изиду называли так потому, что как помнит читатель, ей приписывали введение в употребление льна.



Такой выходкой хитрая красавица обезоружила поэта, затем, со свойственной ей развязностью, она продолжала:
– Публий Назон! Наш друг, Деций Силан, преследуя цель, о которой шла речь на твоей вилле, привел ко мне Мунация Фауста, навклера, и вместе с тем члена одной из знаменитых фамилий Помпеи: он готов содействовать осуществлению плана, задуманного Луцием Авдазием.
Овидий, затаив в своей душе неудовольствие и упрeK, готовый было слететь с его уст, обратился тут кДецию Силану со следующим вопросом:
– А куда лежит твой путь, Деций?
– В Тирренское море, а оттуда в греческие воды.
– А когда отправляешься?
– Завтра, на заре, мы уезжаем в Гостию; там ожидает нас судно друга моего, Мунация Фауста.
После этого Публий Овидий Назон сообщил о поручении, данном императором Августом Фабию Максиму, упомянув, разумеется, о том, что и ему приказано отправляться вместе с Фабием, чтобы с ним сопутствовать Юлии в ее переселении в Реджию, и что они также выезжают на завтрашний день.
Тогда Мунаций Фауст позволил себе предложить поэту свое судно.
– Мы все, – сказал он Овидию, – отправляемся в путь в интересах одной и той же личности; не могу ли я отвезти и тебя вместе с Павлом Фабием Максимом на Пандатарию? Моему судну все равно приходится плыть мимо этого острова.
– Как я, так и Фабий Максим, в чем я не сомневаюсь, будет тебе за это очень благодарен.
Юлия, в свою очередь, поблагодарила предупредительного молодого человека.
Затем, обсудив в последний раз некоторые частности общего им дела, отъезжающие стали прощаться с дамами. Юлия просила Публия Назона передать от нее ее матери несколько утешительных слов; Неволен Тикэ со слезами на глазах сказала еще раз прости своему жениху; и Мунаций, Деций и Овидий поспешно вышли из храма.
По их уходе молодая милетская девушка побежала припасть к жертвеннику Изиды, чтобы молить египетскую богиню быть покровительницей в пути любимому ею навклеру и о том, чтобы он поскорее возвратился.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Остров Пандатария

Между более или менее красивыми островками, живописно лежащими и поныне вблизи древней Парфенопы, к юго-западу от нее, в той части прежнего Тирренского моря, который зовется теперь Гаэтским заливом, находится островок по имени Вентотене.
Этот островок не совсем микроскопичен, так как поверхность его более двух квадратных миль. Его порт удобен для кораблей небольших размеров, а тот, кто случайно посетит его, будет пораженроскошной растительностью, украшающей его берега. В настоящее время на нем считается до тысячи жителей.
В те времена древнего Рима, в которые я перенес моего читателя, этот островок назывался Пандатарией и он тогда уже служил местом ссылки, но не для обыкновенных преступников, а для лиц высших классов общества. Впервые с этой целью он был открыт императором Августом для дочери от первой жены, Скрибонии, старшей Юлии, отвергнутой своим мужем, Тиверием, и народное предание еще и теперь указывает на развалины дома, где жила эта Юлия.
Краткая древняя история острова Пандатарии напоминает нам еще, что сюда же были сосланы Тиверием Агриппина, жена Германика, другая несчастная дочь той же Юлии, Октавия, жена Нерона, и несколько сенаторов.
Прегрешения Юлии были действительно велики, и читателю известно это из намеков, сделанных мной в той главе, где говорено было о политике Ливии. Не будет лишним, однако, припомнить тут еще кое-что из жизни этой несчастной и развратной женщины, вынудившей своего отца, сильно любившего ее, подвергнуть ее наказанию по закону, созданному им самим против прелюбодеяния и разврата.
Август имел ее от Ливии Скрибонии, бывшей его третьей женой, Скрибония была его второй женой, если не считать дочери Сервилия Изаврика, с которой он был обручен еще юношей. Но после примирения с Марком Антонием, уступая увещаниям обеих партий, желавших союза между своими предводителями, он женился на дочери Антония, Клодии. Но поссорившись с ее матерью, Фульвией, он бросил и ее intactum adhuc et virginem, как пишет Светоний.

и с особенным вниманием заботился об ее воспитании. Говоря об этом, я упомянул также и о тех лицах, которые были приглашены Августом быть учителями ее дочери, и об его желании сделать ее честной женщиной и хорошей хозяйкой дома, желании, естественном во всяком отце, а тем белее в нем, не имевшем никогда других детей. Я говорю здесь о детях, признанных законнорожденными.


Быть может, по отношению к нравам своего времени, Август, в данном случае, быль слишком требователен, желая видеть свою дочь, подобно древним римским матронам, сидящей за прялкой и исполняющей все прочие домашние работы, запрещая ей принимать у себя патрициев и появляться вместе с ними в театрах, одеваться в роскошные костюмы и носить больше украшений, чем это приличествовало дочери цезаря. Словом, относительно поведения дочери требования Августа были столь строги, что удовлетворить им Юлии было невозможно, и в городе говорили шутя, что у цезаря много возни с двумя нежными дочерьми: Юлией и республикой.
Юлия отличалась красотой, говорят – даже необыкновенной; вместе с этим она обладала и умом, при этом острым, как свидетельствуют некоторые ее ответы, переданные нам Макробием.
Однажды Юлия явилась к Августу в не совсем приличном костюме, и отец молчанием дал ей понять, что он оскорблен ее нарядом. На следующий день она пришла к нему одетой совершенно иначе, очень скромно; Август встретил ее на этот раз с веселой улыбкой и поцеловал, не скрыв своего удовольствия, точно так же как не скрыл накануне свою печаль. Юлия, не задумавшись, отвечала ему:
– Сегодня я оделась для глаз отца, вчера же для глаз мужчины.
При всей своей строгости, Август был чрезвычайно ласков с ней, что в тот развратный век дало повод К распространению слуха, будто он был влюблен в свою дочь; Аврелий Виктор, Epitome in August.

но многие считали это клеветой, не доверяя ей и в устах гнусного Кая Калигулы, сделавшегося римским императором после Тиверия и громко заявлявшего, что его мать, бывшая, как известно, дочерью Марка Випсания Агриппы и вышеупомянутой Юлии, есть плод преступной любви. Светоний, Cajus Caligula, XXIII.


Ливия и Юлия явились однажды на гладиаторское представление с совершенно различной свитой: Ливия была окружена лицами почтенных лет и серьезными, Юлия – разгульной молодежью. Август, побуждаемый, вероятно, своей недоброй женой, вручил тут же дочери дощечку, прося ее написать на ней свое мнение о различии между ее свитой и свитой Ливии. Юлия написала следующее:
«Лица, составляющие мою свиту, будут в свое время столь же серьезными и таких же почтенных лет, как те, какие окружают теперь Ливию».
Та же самая Юлия, сделавшись постарше, имела обыкновение, подобно прочим римским матронам, тайно, с помощью своих горничных, выдергивать из своей головы седые волосы. Застав однажды ее за этой операцией, Август сделал вид, будто бы ничего не заметил; но впоследствии, разговаривая с дочерью о летах, он спросил ее, желала ли бы она, со временем, быть седой или плешивой; получив в ответ, что она предпочитает быть седой, он возразил: зачем же твои девушки, убирающие тебе голову, делают тебя плешивой преждевременно?
Сосредотачивая свое сердечное чувство на своей Юлии и желая дать ей приличного мужа, Август – как писал об этом, по словам Светония, сам Марк Антоний – обратился к своему товарищу по триумвирату, предлагая свою дочь в жены его сыну; затем он желал соединить ее с гетским королем Котизоном именно в то время, когда сам помышлял жениться на его дочери; но, наконец, кончил тем, что выдал ее замуж за Клавдия Марцелла, сына сестры своей Октавии, едва вышедшего из детства.
На предшествовавших страницах я уже сообщил о ранней смерти Марцелла в Байе, в чем подозревали участие Ливии, видевшей в нем первое препятствие для ее сына Тиверия к достижению трона. Дион, lib. 54.

Марцелл имел лишь двадцать четыре года; но Юлия еще при этом первом своем муже начала вести распутную жизнь. Рассказывают, что уже в это время она не только не скрывала своей симпатии к Тиверию, но и подавала повод к слухам о том, что была его любовницей. Светоний, in Tiber., VII.


Когда она сделалась вдовой, Август, упросив сестру свою Октавию уступить для Юлии мужа своей дочери Марцеллы, Марка Випсания Агриппу, знаменитого если не родом, то своими военными подвигами и гражданскими добродетелями, и выдал за него замуж Юлию.
Но прежде, нежели Юлия предалась открытому разврату, Август, желая после смерти Марка Випсания Агриппы выдать ее в третий раз замуж и долго колеблясь в выборе для нее мужа в классе сенаторов и всадников, назначил ей, наконец, сына Ливии, Тиверия, принудив его с этой целью и. к крайнему его сожалению, расстаться с Випсанией Агриппиной, Об этом говорит Даванцати в предисловии к своему переводу Тацита, Светоний в своем повествовании о Тиверии говорит, что он взял себе в жены Агриппину, рожденную от Марка Агриппы, племянника Цецилия Аттика, римского всадника, к которому сохранились письма Цицерона.

верной и любимой им женой, давшей ему уже одного сына, Друза, и бывшей в то время беременной другим сыном.
Еще в первую минуту появления Тиверия на страницах этой книги, я говорил о том, что в начале этот несчастный брак не давал Тиверию повода сожалеть о прошлом: между ним и Юлией царило согласие; но потом он стал относиться холоднее к Юлии, а затем они почувствовали взаимное отвращение друг к другу, так что он отправился в добровольную ссылку на остров Родос.
Упоминал я также и о том, что Август, пораженный уже одним несчастием – смертью ее сыновей, Кая и Луция, усыновленных им и провозглашенных цезарями, – принужден был, по настоянию Ливии, в глазах которой соломинки превращались в бревна, когда дело касалось детей Юлии, – сослать меньшего Агриппу Постума в Соррент, а, наконец, и самую Юлию на остров Пандатарию, лишив ее удобств жизни и запретив доступ к ней как свободным гражданам, так и невольникам, без его личного позволения, причем ему сообщался возраст, рост, цвет волос и особые признаки на лице и прочих частях тела той личности, которая изъявляла желание отправиться на упомянутый остров для свидания с Юлией.
Поведение Юлии до такой степени устыдило Августа, что после ссылки своей дочери он некоторое время избегал всякого человеческого общества; затем, приготовив подробную меморию о всех ее проступках, он передал ее квестору для прочтения в его отсутствии в сенате, который, таким образом, узнал о строгости Августа по отношению к своей преступной дочери.
Кроме этого, Светоний вспоминает и о том, что Август, считая ссылку недостаточным для нее наказанием, помышлял даже лишить ее жизни.
Ливия Августа, указывая мужу своему на остров Пандатарию, как на место ссылки для Юлии, и побуждая его запретить ей употребление вина и изысканной пищи, не желала ли этим, быть может, усилить страдания ненавистной ей женщины, так как Пандатария находится вблизи Байи, где весной собиралась обыкновенно римская элегантная молодежь, проводя тут время в беспрерывных оргиях. Такое предположение очень вероятно, так как несчастная Юлия, привыкшая к свободной, веселой и шумной жизни, должна была испытывать, в своем одиночестве и лишениях всякого рода, муки Тантала, зная, что в Байе, находившейся перед ее глазами, ее прежние друзья и знакомые предаются всевозможным удовольствиям.
Как бы то ни было, пока она находилась на острове Пандатарии, некоторые из ее друзей, пользовавшиеся высоким положением и влиянием, имели возможность обходить строгие приказания императора и видеться с его несчастной дочерью, сторожившие которую, в этом случае, склонялись на подкуп в надежде, что Юлия, рано или поздно, будет помилована своим отцом и войдет к нему в прежнюю милость. В числе прочих и Овидий мог однажды посетить Юлию в ссылке, подкупив стражу с помощью золота. Ливия узнала об этом тайном свидании поэта со своей Коринной, но не показывала этого Овидию, хотя и не прощала ему нарушения императорского приказа.
Передав вкратце историю острова и его знаменитой пленницы, я еще несколько минут займу читателя рассказом о последней.
Под вечер того дня, который мог быть третьим с тех пор, как мы оставили наших друзей в монастыре богини Изиды, Юлия-мать, жившая уж несколько лет на Пандатарии, прогуливалась в задумчивости в лавровой роще, тянувшейся вблизи порта вдоль морского берега.
Она была одна. День был теплый подобно летнему: с африканского берега веяло жарким ветром; Юлия вышла на прогулку при заходе солнца, желая подышать прохладным воздухом. Она была одета в легкую белую тунику с пурпуровыми краями; длинные и черные волосы падали распущенными косами на ее плечи, а в руке она держала свернутый и завязанный розовой лентой пергамент.
Несчастная думала, – вечерние часы так легко вызывают на воспоминания и печальные размышления, – о прекрасных прошлых днях, о своих молодых и ветреных поклонниках; но на этот раз над всем прочим в ее памяти царил образ ее поэта, нежного Овидия, и в эту минуту она глубоко сожалела, что не слушала его советов и просьб.
Но по мере углубления в рощу, оглашавшуюся мелодичным пением малиновки, которое казалось ей сладким голосом любви, от нее отлетали печальные воспоминания и ее фантазия рисовала увлекательные картины счастливого прошлого; они проходили в ее мечтах одна за другой; ей казалось, что ее певец, не чувствуя ревности и страстно влюбленный, припадает к ее ногам, чтобы выразить ей чувства своей пылкой души, называет ее нежными именами, называет ее своей Коринной, своей вдохновительницей и единственной музой своего таланта; а она, гордая любовью поэта, поднимает высоко свою красивую голову и, осматривая себя, замечает, что ее красота еще не исчезла;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76