Более того, я не очень-то верила, что она настолько бедна, как хочет казаться. Я оглядела мебель в комнате. С момента моего приезда я постоянно находила в доме интересные образцы.
Я сказала ей:
– Но мадам де Лодэ, у вас же много ценных вещей.
– Ценных? – переспросила она.
– Стул, на котором вы сидите, французский, восемнадцатого века. На рынке его можно прекрасно продать.
– На рынке?
– На рынке антиквариата. Понимаете, я не гувернантка по профессии. Моя тетя занималась антиквариатом и обучила меня своему ремеслу. Я разбираюсь в мебели, предметах искусства, фарфоре и так далее. Тетя умерла, а я была не в состоянии продолжать дело. У меня была депрессия, и моя подруга сестра Ломан предложила мне поменять образ жизни, вот я и приняла это место.
– Как интересно. Расскажите мне о моей мебели.
– Некоторая очень ценна. Большая часть вашей мебели французская, а французская мебель известна во всем мире благодаря своему художественному исполнению. Ни в одной другой стране не производилась столь красивая мебель. Возьмем вон тот шифоньер. Это Ризенер. Я уже осмотрела его и нашла монограмму. Возможно, вы сочтете меня чересчур любопытной, но меня так интересуют такие вещи.
– Ни в коем разе, – заверила она. – Я рада, что вы интересуетесь мебелью. Умоляю, продолжайте.
– Его прямые линии превосходны. Видите? Затейливое маркетри и короткие ножки просто идеальны. Он является примером того, как эффектно могут сочетаться простота и пышность. Я редко встречала подобный экземпляр, только в музеях.
– Вы имеете в виду, что он… стоит денег.
– Порядочной суммы, я бы сказала.
– Но кто его купит здесь?
– Мадам, покупатели со всего мира съедутся сюда ради такой мебели.
– Я крайне удивлена. Я понятия не имела.
– Я так и думала. За мебелью необходимо ухаживать… следить, чтобы в ней не завелись вредные насекомые. Ее надо полировать, вытирать с нее пыль. Время от времени проверять, в каком она состоянии. Но я увлеклась.
– Нет, нет. Полировать! Это нелегко, к тому же дорого. «Как свечи», – разозлилась я.
– Мадам, – сказала я. – Вы, несомненно, обладаете небольшим состоянием в мебели и других редких предметах.
– Что же мне делать?
– Надо сообщить об этом. Например, шифоньер. Я помню, у нас был запрос от одного человека, который искал именно такой и, наверняка, его бы удовлетворил худший, чем Ризонер. Он бы заплатил 300 долларов. Нам не удалось выполнить его заказ. Но если бы он увидел этот…
Ее глаза засияли при упоминании о деньгах.
– Мой муж привез мебель из Франции давным-давно.
– Да, большая часть мебели французская, – быстро продолжала я, потому что мне пришла в голову мысль осмотреть всю мебель и сообщить мадам, что она не так бедна, как полагает. – Я могла бы составить опись мебели. А вы пошлете список в Англию торговцам антиквариатом. Я уверена, вы получите за мебель немало денег.
– Но я не знала. Я понятия не имела, – вдруг она погрустнела. – Составить опись, – задумалась она, – это работа профессионала. Вам придется заплатить.
Главное, что ее беспокоило, это то, что придется кому-нибудь платить!
Я быстро ответила:
– Я сделаю это ради удовольствия. Пусть это будет моим хобби во время моего пребывания в доме. Мадам, мне не надо платить. Я смогу одновременно рассказать Эдварду об антиквариате, так что пренебрегать занятиями с ним я не стану. О мебели можно рассказывать на уроках истории.
– Мисс Бретт, вы самая необычная гувернантка.
– Вы хотите сказать, ненастоящая.
– Не сомневаюсь, Эдварду от вас больше пользы, чем от настоящей.
Я взволнованно обсуждала ее мебель. Два месяца теперь протекут быстро, потому что у меня будет чем заняться.
– Хотите еще кофе, мисс Бретт?
Уступка. Обычно больше одной чашки не предлагалось, остатки уносились и подогревались на следующий день.
Я согласилась. Кофе был превосходным. Его, наверняка, выращивали на острове, правда, недостаточно, чтобы экспортировать, но жителям острова его хватало.
Она стала доверительно рассказывать мне, как попала к ней мебель.
– Мой муж был из хорошей семьи, младший сын знатного рода. Он попал на остров после дуэли, на которой убил младшего члена французской королевской семьи. Ему пришлось бежать из страны. Позже его родные прислали ему мебель. У него было немного денег и это имущество. Я познакомилась с ним, и мы поженились, потом он стал заниматься сахарной плантацией, которая процветала. Из Франции ему присылали вина, тогда в доме было все по-другому. Я прожила на острове всю жизнь и никогда не уезжала отсюда. Мать моя была местной, отец эмигрировал из Англии, потому что его семья хотела избавиться от него. Он был чудесным человеком и, думаю, был бы умным, если бы не лень. Больше всего он любил посидеть на солнышке. Я была его единственной дочерью. Мы были бедны. Он тратил все деньги на напиток, который делают на острове. Этот напиток очень крепкий, он называется «гали». Вы еще услышите о нем. А когда появился Арман, мы поженились, жили здесь, принимали гостей, и богаче нас на острове мало было людей.
– На острове существует социальная жизнь?
– Существовала… и сейчас до какой-то степени существует, но теперь я не в состоянии устраивать приемы, и я не принимаю приглашения, так как не могу ответить тем же. Здесь существует колония французов, англичан и немцев. В основном они занимаются промышленностью, кроме того здесь находятся филиалы корабельных линий. Прожив какое-то время, иностранцы покидают остров. Мало кто остается здесь надолго.
Благодаря ее рассказу жизнь на острове стала более мне понятной. Странное соединение коммерции и варварства. У берега кипит работа по утрам и вечерам, а в других частях острова в пальмовых хижинах идет примитивная жизнь.
– Мой муж был прекрасным бизнесменом, – продолжала она, – но он часто впадал в ярость. Моник унаследовала его характер. Внешностью она походит на мою мать. А иногда она выглядит так, словно в ней течет чистая местная кровь. К сожалению она унаследовала отцовскую импульсивность и, увы, его физическое состояние. У него был туберкулез, и врач ничем не мог помочь ему. Он болел все сильнее и сильнее, пока не умер. А было ему всего тридцать один год. Мне пришлось продать плантацию, и вскоре мы обеднели. Я не знаю, что мне делать. Приходится быть осторожной…
Влетело насекомое с яркими синими крыльями и заметалось вокруг лампы. Она следила за ним взглядом, а оно металось все быстрее и быстрее. Насекомое походило на великолепную стрекозу, слишком красивую, чтобы позволить ей бессмысленно погибнуть.
– Она скоро упадет. Они не выносят света. Как же она пробралась? Ставни закрыты.
– Может выпустить ее наружу? – спросила я.
– А как вы ее поймаете? Надо соблюдать осторожность. Некоторые из ночных насекомых опасны. Можно заболеть. Некоторые смертельно ядовиты.
Я с восторгом следила за насекомым, которое в последнем порыве налетело на лампу и упало на стол.
– Глупое существо, – прокомментировала мадам. – Спутало лампу с солнцем и погибло, пытаясь достичь его.
– В этом мораль, – с легкостью заключила я. Мне было жаль, что оно помешало нашему интересному разговору, и мы замолчали. Потом она попросила меня рассказать ей побольше о ее мебели, и мы беседовали до тех пор, пока я не покинула ее и не пошла к себе.
На следующий день Моник стало лучше. Чантел сказала мне, что белладонна производит желаемый эффект, но Моник предпочитает нитрит амила, который принимала в Англии, но его нельзя было провезти на борту.
– Нам следует помнить, что и она расположена к туберкулезу. Она очень больна, Анна. Я все думаю, а вдруг она… что-нибудь сделает с собой.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Примет большую дозу лекарств.
– Каким образом?
– Ну, здесь полно наркотиков. Опиум, лауданум… и белладонна.
– Боже мой…
– Не волнуйся. Я слежу за ней.
– Неужели она склонна к самоубийству?
– Она что-то говорила по этому поводу, но это всего лишь слова. Те, кто много об этом говорит, никогда не кончают жизнь самоубийством. Таким нравится пугать других… шантажировать, чтобы все было, как им хочется. Она не тот человек. Однако она все время повторяет, что не нужна ни капитану, ни Эдварду, да еще эта Сула ее подстрекает. Она стала еще истеричнее с тех пор, как приехала сюда.
– Чантел, – сказала я, – если она покончит с собой, то скажут… Чантел схватила меня за плечи и начала трясти.
– Не переживай. Я не позволю, чтобы это произошло. Она меня не успокоила. Я произнесла:
– Как странно. Иногда по ночам об этом я и думаю. Тетя Шарлотта… Не могу поверить, что она покончила с собой.
– Это подтверждает мою теорию. Кончают с собой те, от кого этого не ждешь. Они об этом не говорят. А наша Моник любит драматизировать. Она никогда не покончит с собой.
– Предположим, что покончит? Ходят сплетни…
– О тебе с капитаном? – Чантел кивнула в знак согласия.
– Скажут, что из-за этого. Могут даже сказать… Ах, Чантел, какой ужас. Вспомнят, как умерла тетя Шарлотта и что в ее смерти подозревали меня.
– Ты беспокоишься о том, чего не произойдет. Ты такая же, как и Моник.
– Это может произойти.
– Это не произойдет. Обещаю тебе. Я буду следить за ней. Я сделаю все, чтобы ей даже случай такой не представился.
– Ох, Чантел, какое счастье, что ты здесь.
Она успокоила меня, и я с удовольствием занялась составлением описи мебели. Мое предположение оказалось верным. В доме имелось небольшое состояние в виде мебели, хотя от ее вида я пришла в ужас.
Я призвала Перо и объяснила ей, что от нее требуется. Я настаивала, что пыль опасна. В ней заводятся насекомые. Есть термиты. Я видела, как они маленькими армиями маршируют по саду, но они могут превратиться в большие армии. Я представила, как они маршируют по ценной мебели. Мне было известно, что они могут съесть мебель, оставив от нее одну шелуху.
Перо возвестила:
– Полировать мебель слишком дорого. Мадам никогда мне этого не разрешит.
– Недальновидность и глупость, – заключила я.
Бедная Перо. Она нервничала. Я узнала, что даже несмотря на небольшую плату она хотела работать в «Каррманте», потому что здесь ей платили больше, чем если бы она работала на сахарной плантации или потрошила рыбу. Ей не хватало ловкости, чтобы делать ожерелья из раковин и серьги. Ей хотелось оставаться при доме, поэтому она экономила свечи, выполняла приказания мадам и мыла посуду. Она была прекрасной служанкой, всегда старающейся угодить.
После моем выговора Сула, казалось, стала меньше на меня злиться, но я часто ощущала, как она следит за мной, когда я, изучая мебель, заносила ее в список. Однажды, подняв голову, я увидела, что она смотрит на меня в окно; часто, когда я быстро подходила к двери, я слышала, как шлепают прочь ее плетеные сандалии. По-видимому, она стала иначе относиться ко мне. Вероятно, она решила, что я могу принести в дом удачу. Представляю, как они с Перо, а возможно и с Жаком судачат обо мне. Оказалось, что мебель имеет большее значение, чем они предполагали. Я ее продам для них, и дом снова станет богатым, как при жизни мсье де Лодэ. И зная, что все это сделаю я, они стали относиться ко мне с уважением.
Я заметила, с каким благоговением они глядят на грубый деревянный подсвечник и на старые плетеные стулья.
Перо стала понемногу полировать мебель, экономно расходуя политуру.
Однако жить в доме стало приятнее, я почувствовала себя более свободно. Шло время. Моник стала успокаиваться. Я попросила Эдварда иногда проводить с ней время и помнить, что она больна, и поэтому моментами ей необходимо убеждаться в его любви к ней, а порой она слишком устает, чтобы общаться с ним. Он отнесся к этому спокойно и продолжал отсчитывать дни в календаре, с удовольствием наблюдая, как постепенно приближается Красный день календаря.
Однажды, когда он сидел со своей матерью, я выскользнула из дома погулять вдоль моря. Я любила гулять одна. От пейзажа захватывало дух, я постоянно натыкалась на новые красивые места. Составление описи успокаивало меня. Меня поглощала работа, и я забывала о неведомом будущем и мрачном настоящем, разглядывая канапе или бюро, которые явно принадлежали руке какого-либо мастера, но у них отсутствовало клеймо.
Стоял полдень, сильная жара уже схлынула, но гулять на солнце было очень жарко. На мне была огромная плетеная из соломы шляпа, которую я купила на одном из прилавков под пальмовым навесом у берега, шляпа была с широкими полями, легкая, созданная как раз для жары.
В поисках тени от деревьев я забрела вглубь и, обойдя залив, вышла к месту, где раньше не бывала. Там было чудесно. Шумел прибой, временами раздавалось жужжание, и неожиданно на бреющем полете проносилось мимо какое-нибудь насекомое.
Мое внимание привлек камень в воде, недалеко от берега. Он стоял вертикально, напоминая человеческую фигуру, его окружала голубая прозрачная вода. Я стояла высоко на утесе, откуда мне был виден завиток следующей бухты, на острове было очень много бухт. Мне говорили, что остров занимает площадь тридцать миль на шесть, следовательно, он был одним из самых больших в группе островов, поэтому, как я предположила, он и был обитаем и до какой-то степени культивируем. Далеко в море виднелись другие островки, но, вероятно, это были всего лишь куски вулканической породы, попавшие в воду много веков назад.
Утес отлого спускался в поросшую лесом долину. Цветущие деревья были такими яркими, что мне захотелось получше их разглядеть, к тому же на утесе было очень жарко, и мне хотелось уйти в тень, чтобы отдохнуть и собрать букет экзотических цветов, которые мне так нравились. Я ставила букеты в горшки, которые нашла для меня Перо.
Укрывшись под деревьями, я сняла шляпу и стала ей обмахиваться. Мы с Чантел купили себе национальные платья, только мы их немного переделали, чтобы они выглядели более современными.
Среди деревьев стояла стена из глины. Стена начиналась за лесом и тянулась через весь лес, меня поразила ее неуместность, и я поняла, что она что-то значит; правда, мне все кажется необычным на острове.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47