– Рождество должно быть радостным временем, как бы то ни было, – пробормотал Филип смущенно. Потом, взяв ее за руку, он подвел ее к столу, на котором он старательно разложил праздничный завтрак, и стал уговаривать ее есть поскорее, пока все не остыло.
Габби с жадностью набросилась на еду, а у Филиппа, который наблюдал за женой, не отводя глаз, было время поразмышлять над причинами своего великодушия. Накануне ночью он вообще чуть не остался на берегу. Когда дела были закончены, Филип пытался распрощаться с Гордоном Блейком, коммерсантом, который покупал у него табак. Но Блейк настоял, чтобы Филип провел рождественский ужин в кругу семьи Блейка. Филип не смог отказаться. За ужином, кроме Блейка и его жены, были двое их сыновей с женами и их хорошенькая черноглазая дочка Ли Энн, которая весь вечер кидала в сторону Филиппа довольно кокетливые взгляды.
Время было позднее, и Филип позволил уговорить себя остаться на ночь у Блейков. Блеск в глазах Ли Энн обещал больше, чем просто хороший отдых. Оставшись в спальне, Филип разделся, забрался в постель и немедленно провалился в пьяный сон, так как бренди, выпитое за ужином, опьянило его. Проснулся он в растерянности и замешательстве от шороха одежды. Он попытался встать, но головокружение заставило его снова свалиться на подушку. Гладкое, шелковистое тело прижалось к нему, и он невольно протянул руки, чтобы прижать гибкую, податливую Ли Энн к себе покрепче.
Она застонала, и он прильнул к ней губами. От опьянения не осталось и следа, когда ее губы раскрылись, сначала податливые, потом требовательные. Она вела себя как дикая кошка, царапалась, кусалась, пожирала его ртом и всем телом. Но хотя тело Филиппа отзывалось на ее страсть, мысли устремились к Габби, которая сидела взаперти в холодной и темной комнате, одинокая и отчаявшаяся из-за бессмысленной жестокости Филиппа.
Однако Ли Энн не дала ему возможности думать о Габби. Она с криком удовольствия помогла ему вонзиться в свою горячую плоть, приветствуя его грубый, жестокий натиск, поощряя его тихими возгласами одобрения. По какой-то неясной ему самому причине Филиппу хотелось наказать Ли Энн за то, что она не та женщина, которая была ему нужна в постели, но чем больше он старался причинить ей боль, тем громче были ее возгласы одобрения. Ли Энн показалось, что все кончилось слишком быстро, когда Филип отпрянул от нее с недовольным ворчаньем, которое она приняла за звук удовлетворения. Почти сразу же ее ровное, спокойное дыхание показало, что она заснула.
Все еще страдая от излишка выпитого, Филип больше всего хотел вернуться на «Стремительный», к Габби. Какая-то внутренняя сила подтолкнула его встать с кровати и одеться. Он бесшумно выскользнул из дома и, невзирая на поздний час, отправился в ближайшую ювелирную лавку, где принялся громко стучать в дверь. Наконец недовольный, сонный владелец лавки впустил его, но, как только он понял, что Филип собирается купить одно из самых дорогих изделий, гнев ювелира сразу прошел.
Сейчас Филип молча наблюдал, как Габби поглощала завтрак, и вспоминал со смягчившимся взглядом тот день, когда ему впервые удалось зажечь в ней страсть. Габби долго сопротивлялась его посягательствам на ее тело, пока бушующий шторм и пыл Филиппа не зажгли наконец в ней ответный огонь и выпустили на волю ее природную пылкость. Филип с удивлением признался себе, что ему приятнее, когда она принимает его с радостью, и он с тоской вспомнил о том, какой любящей она была раньше.
Габби откинулась в кресле, отодвинула свою пустую тарелку и довольно вздохнула.
– Не помню, когда я ела столько вкусного, – сказала она, улыбаясь, как кошка, которая только что съела блюдечко сметаны.
– А я не помню, чтобы ты столько когда-нибудь ела, малышка, – ответил Филип, и улыбка озарила его лицо, – разве только... – Вдруг он замолчал и стал пристально вглядываться в ее лицо, а потом перевел взгляд на стройную, как тростинка, фигуру. Он резко поднялся и вышел из каюты, аккуратно закрыв зверь, но не запирая ее.
Днем Габби храбро открыла дверь и вышла на палубу, гордо подняв голову, как бы бросая вызов тем, кто попробует остановить ее. К своему удивлению, она заметила, что судно почти опустело, а потом сообразила, что члены команды, наверно, пошли на берег праздновать Рождество. Хотя день был холодным, солнце светило ярко, и Габби повернула лицо к солнечным лучам. Внезапно рядом с ней появился Филип.
– Смотри не простудись на холодном ветру, дорогая, – сказал он и опять удивил Габби своим переменчивым настроением.
– А тебе это небезразлично, Филип? – спросила она, повернувшись – к нему.
– Да, конечно, моя маленькая, – ответил он. – Куда ты будешь годиться, если заболеешь? Слабое тело меня не привлекает.
Габби побледнела и ухватилась за бортик. И когда она перестанет реагировать на жестокость Филиппа? – подумала Габби и сглотнула. Повернувшись, она намеренно отошла прочь, но он шел за ней по пятам, пока они оба не оказались в каюте.
– Мы отплываем из Чарльстона завтра, – сказал он с напускным безразличием.
– И возвращаемся на Мартинику?
– Нет, наш следующий порт захода Норфолк.
– Значит, мы будем в море еще много недель, – сказала Габби грустно.
– Да, – холодно ответил Филип. – Может быть, в ближайшие недели ты поймешь наконец, что значит верность.
– И ты тоже, – сказала Габби и усмехнулась, заметив встревоженный вид Филиппа.
15
Холодные ветры с дождем сильно замедлили плавание в Норфолк. День за днем Филип настаивал на своих супружеских правах, иногда не обращая особого внимания на чувства Габби, а иногда с невероятной нежностью. Филип продолжал удивлять Габби сменой своих состояний. Если в какой-то момент Габби казалось, что Филип смягчается, он сразу опровергал это бессердечными насмешками или холодным безразличием.
В тот день, когда показался Норфолк, Габби стояла у борта, овеваемая сильным ветром. Море штормило, и трудно было удержать равновесие.
Внезапно она почувствовала неудержимую тошноту, и завтрак, который она только что съела, полетел в море. Голова закружилась, она пошатнулась, и как раз в тот момент, когда она могла упасть за борт, пара сильных рук подхватила ее.
Габби медленно открыла глаза и увидела, что лежит на кровати, а Филип осторожно промокает ее лоб влажным полотенцем.
– Тебе лучше, малышка? – спросил он, и тревога была в его голосе.
– Да, Филип, – ответила Габби и попыталась встать.
– Не надо, не вставай пока. Не хочу, чтоб ты свалилась у моих ног.
Габби послушно откинулась на подушки. Ей не требовалось объяснений тошноты или обморока. Она не сомневалась, что снова беременна. «Интересно, обрадуется ли Филип?» – подумала она, осторожно глядя на мужа.
Ее беспокойные мысли были резко прерваны, когда Филип положил руку на ее живот и спросил:
– Чей это ребенок, Габби?
Его грубое обвинение возмутило ее.
– Боже мой, Филип, как ты можешь говорить такие вещи? Никто, кроме тебя, не мог стать отцом этого ребенка.
– Откуда ты знаешь? – спросил он холодно. – Я взял тебя через две недели после того, как ты рассталась с Дювалем. Ты не можешь знать наверняка, кто отец ребенка.
– Филип! Пожалуйста, поверь мне! Никого, кроме тебя, не было.
– Я знаю Дюваля и знаю твою страстную натуру. – Он встал и стал шагать по маленькой каюте. – Я сам виноват, – продолжал он с горечью, – в том, что взял тебя, не подумав, позволил похоти затуманить мой рассудок. Я же дал себе слово, что никогда не допущу ситуации, чтобы я сомневался, от кого моя жена понесла ребенка. Боже мой, Габби, что ты со мной сделала? Габби даже стало его жаль.
– Я ничего не сделала, Филип, – возразила она. – Но я вижу, что в твоих глазах я виновна в измене. Если ты не веришь мне, отпусти. Я буду жить своей жизнью и как-нибудь обеспечу ребенка без тебя. Разведись со мной. В наше время это возможно. Только не веди себя со мной так, как будто я твоя содержанка!
– Я не могу отпустить тебя! – с болью воскликнул Филип. – Неужели ты не понимаешь? Да нет, конечно, ты не понимаешь. Как можно понять, когда я сам себя не понимаю! Ты в моей крови, в моем мозгу. Твой запах, вкус, твои прикосновения все время со мной. Ты моя, и я никогда тебя не отпущу. Ни одному другому мужчине ты больше не достанешься. Я могу ненавидеть тебя, презирать за то, что ты мне сделала, но не могу отпустить тебя! Ты питаешь мою душу и тело.
Его мучительные слова потрясли и смутили Габби. Как может быть, что Филип нуждается в ней и в то же время не любит ее?
– А как же ребенок? Как ты относишься к ребенку, который во мне? – спросила она нерешительно, зная, что его ответ может изменить всю ее жизнь.
Филип молчал так долго, что Габби решила, что он не расслышал вопроса. Наконец он заговорил, и его ответ наполнил ее душу пустотой.
– Честно говоря, я не верю, что я отец этого ребенка, – признался он. – Я буду стараться быть хорошим отцом, потому что есть некоторая вероятность, что ребенок мой. Большего я не могу тебе обещать.
От этих слов Габби похолодела. Ей невыносимо было думать, что Филип будет обращаться со своим первенцем не так, как с другими детьми, которые у них могут быть. В глубине души она поняла, что у нее нет другого выхода, как покинуть Филиппа и воспитать своего ребенка со всей любовью и вниманием, которого он заслуживал.
– А как только ребенок родится, – продолжал Филип, не замечая ее настроения, – я глаз с тебя не спущу, пока ты не забеременеешь опять, потому что только так я смогу быть уверен, что Бельфонтен достанется моему родному отпрыску, а не какому-нибудь ублюдку.
– Ты чудовище! Презренный негодяй! – закричала Габби, вскочив с кровати и стала молотить своими маленькими кулачками по груди Филиппа. Она ощущала отчаяние, растерянность, безнадежность. – Я буду любить этого ребенка больше всех других, которых ты, быть может, вынудишь меня родить.
Лицо Филиппа потемнело от гнева, и он отшвырнул ее. В его понятии слова Габби подтверждали его подозрения, что это ребенок Дюваля. Он еще более рассердился, когда понял, что, несмотря на ее измену, он по-прежнему желает ее. Филип вышел из каюты с решением, что, как только дела в Норфолке будут закончены, он даст команду «Стремительному» возвращаться на Мартинику, где поместит Габби в Бельфонтене под строгим надзором, потому что не может ей позволить погубить еще одного ребенка, кто бы ни был его отцом. Неотвязная мысль, что это может быть его ребенок, не давала Филиппу покоя. Сомнения будут мучить его всю оставшуюся жизнь.
В эту ночь Филип не вернулся в каюту, и Габби была рада этому, она полагала, что Филип ночевал в одной из свободных пассажирских кают, но, честно говоря, ее мало занимало, что он делает, лишь бы держался от нее подальше со своими губами и руками, которые ее искушали. Под его искусными ласками Габби не удавалось оставаться безразличной. И каждый раз, когда ее тело отвечало ему, она себя ненавидела.
На следующее утро, после того как с завтраком, принесенным матросом Лавилем, повторилась та же история, что и накануне, Габби стояла у борта и смотрела, как Филип спускается по трапу. Хотя шел снег и было очень холодно, Габби очень бы хотелось сойти на берег. Она по-прежнему мечтала о побеге и ждала лишь подходящей возможности. Как будто прочитав ее мысли, появился Лавиль и попросил ее вернуться в каюту.
– Погода слишком плохая, чтобы оставаться на палубе, мадам Сент-Сир, – сказал он, взяв ее за локоть, и мягко, но настойчиво повел в каюту. – Вы не больны? – спросил он обеспокоенно, заметив ее бледность. – Может быть, вам станет лучше от горячего чая?
– Нет, благодарю вас, – ответила Габби, в душе проклиная Филиппа за то, что он назначил Лавиля ее сторожевым псом.
С этой минуты, куда бы Габби ни шла, Лавиль маячил поблизости. Она проводила долгие часы в своей каюте, греясь у маленькой печки, чтобы избежать его постоянного общества. Филип не вернулся на судно, и Габби предполагала, что он вкушает прелести женщин штата Вирджиния. Позднее, нехотя ковыряясь в ужине, который принес Лавиль, Габби размышляла, почему Филип не вернулся. Внезапно послышались крики и беготня на палубе, и она распахнула дверь каюты, чтобы узнать, в чем дело. Несколько минут она наблюдала за суматохой, пока не узнала Лавиля, который пробегал мимо с двумя ведрами воды, и остановила его.
– Что случилось? – спросила она.
– Происшествие, – поспешно ответил Лавиль. – Загорание в трюме. Матросы зажгли печку, чтобы согреться, и от искры загорелась одежда, которая лежала поблизости. Вся команда сейчас тушит пожар, так что вам лучше не выходить из
каюты. – С этими словами он побежал дальше.
Габби не собиралась оставаться в каюте. Это была именно та возможность, о которой она молила судьбу. Она быстро надела свое самое теплое платье и самые крепкие башмаки. Из глубины сундука она достала ридикюль, который наполнила монетами перед отъездом с Мартиники, и прикрепила его к талии. Потом она надела пелерину с капюшоном и тихонько выскользнула с корабля.
Габби понятия не имела, куда она идет, но хотела уйти как можно дальше от гавани, пока не обнаружили ее отсутствие. Она надеялась отыскать приличную гостиницу или пансион подальше от порта. У нее было достаточно денег, чтобы продержаться, пока она не найдет работу. А потом Габби думала, ' что, работая, скопит достаточно денег на билет до Нового Орлеана, где ей могла помочь сестра Марселя.
Пелерина Габби была покрыта влажным снегом, и башмаки промокли насквозь. Вся дрожа, она поплотнее укуталась в пелерину. Бесцельно бродя по улицам, Габби вскоре оказалась в бедной, запущенной части города. Невдалеке она увидела огни постоялого двора и с тоской подумала о горячем очаге и теплой постели.
Осторожно приблизившись к постоялому двору, Габби на минуту задержалась у открытого окна, из которого веяло теплом. До нее донеслись хриплый смех и шумные, развязные голоса, мужские и женские, и она инстинктивно поняла, что это не то место, где может остановиться одинокая дама. Разочарованная, она отправилась дальше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45