Об этом я узнала через месяц в Швейцарии, где занимавшиеся моими делами официальные представители относились ко мне очень тепло и дружелюбно. Но, в начале никто не знал – чему верить. Джордж Кеннан, бывший посол США в СССР, проведший в Москве в общем 9 лет, был очень удивлен, когда ему позвонили из Вашингтона и сообщили о «перебежчике» Светлане Аллилуевой. – «Я не знаю, кто это такая», – ответил он. Точно так же ответил бы любой бывший посол в Москве – проживший там более долгий срок. Поэтому, неудивительно, что в Риме нас ждала разочаровывающая новость.
Из ответа, пришедшем сюда из Вашингтона, было очевидно, что найдено соломоново решение: не торопиться с въездом в США, обдумать спокойно мои мотивы и планы, переждав некоторое время в нейтральном месте. Швейцария обещает мне туристскую визу на три месяца, а за это время решится дальнейшее. Может быть мадам Аллилуева, успокоившись, передумает и вернется в Москву?…
Такой ответ был неожиданным; но мне ничего и не обещали в посольстве США в Дели. Не представляя себе, с чем мне предстоит встретиться, я была готова ко всему, и могла бы ехать в любую страну мира – кроме стран коммунистического блока или зависимых от него. О Швейцарии у меня было смутное представление, но я считала, что все что угодно лучше, чем возвращение назад. В то же время мне обещали, что в Европе меня не оставят без поддержки, пока не выяснится, что будет дальше.
Боб Рейл вернется назад в Индию, – жаль, мы успели подружиться за дни транзитного ожидания в Италии. Доброжелательность и юмор этого человека были огромной помощью для меня: я тоже старалась воспринимать все происходившее с юмором. Поведение Боба Рейла и все, что он делал за эти дни, как нельзя лучше характеризовало мне простоту и дружелюбие американцев, к которым, начиная с прихода в посольство в Дели, у меня появлялось все больше симпатии. Непринужденность, простота, демократизм и легкость контакта так подкупали! Ведь, в конце концов, Рейл и я – действительно люди с разных планет, но этого не чувствовалось ни в чем.
С любопытством разглядывала я из самолета розовые от зари Альпы. Вот еще одна новая страна в моем кругосветном путешествии… Все происходившее за последние дни было настолько необычным для моего тихого, замкнутого существования, что я испытывала порой странное чувство недостоверности, как будто со стороны смотрела приключенческий фильм о самой себе.
Иногда ситуации были совершенно, как в детективном романе. Швейцарская виза была поставлена на мой паспорт в автомобиле швейцарского представителя; мы долго кружились, на наших двух машинах, вокруг клумбы около аэропорта, недалеко от Рима, пока наконец не опознали друг друга и я перешла в его машину. Представитель был очень симпатичным, а его секретарша держала в руках бутылочку с чернилами и печать. Мы все весело шутили, а потом я перешла обратно в свой автомобиль.
Швейцарию я ожидала увидеть примерно такой, как в фильме «Звуки музыки», с Джули Эндрюс, который я видела неделю назад в Лакхнау. Во всем мире люди путешествуют, это привычно для них: но для советских отшельников первая поездка заграницу, первая встреча с Европой всегда является чем-то сверхъестественным, похожим на кинофильм. Что ж, все это так интересно!
* * *
Полтора месяца, проведенные в Швейцарии, оказались, действительно, передышкой. Но я не собиралась менять свое первоначальное решение. К счастью, у меня оказался с собой календарь-дневник, подаренный мне в Лакхнау, и я начала записывать сюда свой необыкновенный «кинофильм». Он развивался с каждым днем все увлекательнее и неожиданнее, и мне так интересно теперь просматривать эту тетрадку.
12-го марта я приехала в Швейцарию и в тот же день видела Антонино Яннера, – заведовавшего одним из отделом МИД'а. Он одинаково хорошо говорил по-английски, французски, немецки и итальянски, был одно время представителем Швейцарии при Ватикане. У нас сразу же установился контакт и симпатия, с ним было легко и просто. Яннер прежде всего объяснил мне, что туристская виза дает возможность отдыхать и осматривать страну, но исключает политическую активность любого направления. Это меня пока что устраивало. Уже на аэродроме в Женеве пришлось бежать бегом от корреспондентов, кричавших вслед: «Будете ли вы просить убежища в Швейцарии? Вернетесь ли вы в Советский Союз?» Мне меньше всего хотелось сейчас отвечать на вопросы, – и это совпадало с желанием швейцарских властей.
Яннер сразу же спросил меня, не хочу ли я вступить в контакт с советскими представителями. Нет, нет! Наоборот, этого мне хотелось бы всячески избежать. Но на этом никто не настаивал, и я поняла, что мне предоставляется полная свобода думать и решать.
Первые сутки я провела в маленькой горной гостинице в Беатенберге. Было холодно, кругом лежал снег, которого я не видела с декабря… Прямо из окна моей маленькой комнаты была видна Юнгфрау. Но я никогда не любила гор, и не умею ими любоваться: они меня угнетают, мне приятнее простор, равнина, море.
Похолодало, начался сильный снегопад и метель, что-то было неприятное в этом возвращении в холодный климат. Неприветливы были лица людей в столовой, где за завтраком радио передавало новости, и диктор рассказывал по-немецки о моем приезде в Швейцарию. Я старалась смотреть в тарелку: слышать свое имя в сенсационных новостях было для меня совершенно непривычно.
В этот день Яннер сказал мне по телефону, что представитель индийского МИД'а Джайпал приехал из Дели и хочет говорить со мной. Это был тот самый Рикхи Джайпал, который был у нас в Москве в последний день перед смертью Сингха. Но теперь все эти старые знакомства с индийскими чиновниками не внушали мне никакого доверия – скорее наоборот. И я согласилась встретиться с ним только в присутствии Яннера.
14-го марта мы все трое встретились в частном доме на берегу озера Тун. Джайпала интересовало лишь одно: мое официальное подтверждение, что никто из индийцев не помогал мне «бежать» из Индии. Он привез проект моего письма к Динешу – боюсь, составленный самим Динешем! – где так прямо и говорилось. Это правда, – индийцы мне не помогали… Очевидно, это было нужно Динешу, чтобы оправдаться перед советским посольством, – и я подписала письмо.
Джайпал не сказал мне, куда он отправлялся из Швейцарии, но заметил, что мог бы передать через индийского посла в Москве письмо моим детям. Я обрадовалась этой возможности, и отдала ему письмо на 15-ти страницах, подробно объяснявшее моим детям, – почему я решила никогда не возвращаться в СССР. Я писала им, что я считаю важным сейчас для них: оставаться вместе, втроем, продолжать учебу и стараться сохранить налаженный ход жизни. Я давала им детальные советы о доме, так, чтобы они поняли: это все серьезно, это не шутки, и я не изменю принятого решения. В газетах уже появились фотографии Кати и Оси, ждущих меня дома. Их лица были грустны, я узнала нашу гостиную, и у меня сжималось сердце за них.
Я верила, что Джайпал передаст письмо, но Яннер скептически покачал головой. Он оказался прав: письмо никогда не было получено…
В тот же день мне пришлось перебраться в маленький монастырский приют в Сен-Антони, недалеко от Фрибурга. Находиться в гостинице было невозможно: по всей стране рыскали корреспонденты. В Беатенберге меня узнали в магазине, где я купила лыжные брюки, и немедленно сообщили репортерам; возвратиться туда было нельзя. Когда Яннер сказал мне, что самое спокойное и недосягаемое укрытие за монастырской стеной, мне даже стало смешно: я опять вспомнила Джули Эндрюс, «Звуки музыки», монастырь и прочие кино-ситуации. Мой приключенческий сценарий разворачивался – монастырь так монастырь.
«А есть ли там электричество?» – спросила я, вообразив на минуту мрачные катакомбы, как в России. Яннер расхохотался и сказал, что там есть электричество, водопровод и горячая вода.
Мы приехали в Сен-Антони поздно вечером и, не скрою, у меня подгибались коленки. У меня какой-то суеверный трепет перед храмами, монастырями, священниками… Католические монашки в черных платьях и в белых повязках на головах провели меня в маленькую чистую комнатку с Распятием, умывальником и пухлой периной на опрятной, современной кровати. Если бы не Распятие на стене, то можно было бы подумать, что это чистенький номер в дешевой гостинице. Официально я называлась здесь мисс Карлен, ирландка, приехавшая из Индии.
15-го марта был солнечный, тихий день. Приют стоял на холме, откуда открывался чудесный, плавный ландшафт с полями, голубыми лесами вдалеке, цепью гор на горизонте, крошечными островерхими домиками тут и там. В приюте было всего шесть сестер. Это было нечто вроде гостиницы для католических священников. Сестра Флорентина, полная, уютная, позвала меня завтракать в столовую. Немецкий язык, которому меня учили в детстве, ожил, и этого примитивного запаса слов оказалось достаточно, чтобы объясняться с ней. Я убрала за собой посуду, отнесла ее в кухню, – сестра Флорентина довольно улыбалась. Мне стало опять легко и хорошо. Все «образуется»!
Так и есть: вечером позвонил Яннер и сказал, чтобы я не теряла надежду на въезд в США. Госдепартамент сделал заявление, что это не исключено. Тем временем, правительство Швейцарии объявило всем репортерам, что я не хочу встречаться с прессой, и просило всех репортеров прекратить розыски и домогательства.
16-го марта два полицейских из кантона Фрибург, одетых в штатское, предложили мне посмотреть окрестности. Мы поехали на машине, и поездка оказалась приятной. Вспоминая свой немецкий, а также университетский французский, я смогла объяснить своим спутникам, что на канатной дороге в Молесон, на высоте 2000 м. над уровнем моря, куда они повезли меня, у меня кружится голова и я бы предпочла более спокойный ландшафт. Мы смеялись и шутили, выпили кофе в маленьком кафе с лыжниками, и мне была обещана следующая прогулка по равнине. Напоследок мне дали править маленьким «фольксваген» и мы расстались друзьями.
Дома меня ждали первые письма от издателей, желавших работать со мной над книгой мемуаров об СССР. Они еще не знают, что у меня есть написанная книга, хотя это и не мемуары! Пришло письмо от Любы Д'Астье: у нее племянница во Фрибурге и они часто приезжают к ней, мы можем скоро увидеться.
В этот день Би-Би-си передавала, что представитель госдепартамента США намеревается приехать в Швейцарию, чтобы говорить со мной. Бундесрат будет обсуждать вопрос о возможном убежище и продлении визы, – пока что я была здесь «туристкой».
17-го марта Яннер позвонил, как обычно, справиться как дела и как настроение, и сказал, что у него хорошая новость: на следующей неделе приедет Джордж Кеннан. Я сказала, что не знаю, кто это. Яннер удивился: – «Кеннан жил долго в Москве и был послом США! Это большая честь и ваша удача, что вы встретитесь с этим человеком. Он один из лучших знатоков России. Я вам привезу его книги». Мне было стыдно. Как я жила! Я ничего не знала даже из того, что происходило в Москве, под самым носом.
Я стала думать о предстоящей встрече. Два дня прошли в неопределенности. Что я услышу, какие новости? После неожиданного отказа на въезд в США я не знала, чего теперь ожидать. Чего я хочу сама? Мне надо знать самой, чего я хочу. До сих пор я плыла по течению, не задумываясь, куда меня вынесут волны. Теперь у меня спросят – а я только знаю, что не вернусь в СССР. Но меня тревожат мысли о детях. Какие печальные у них лица на фотографии, сделанной в Москве американским корреспондентом Генри Шапиро!.. Зачем он пришел к ним? Зачем расспрашивать детей, мучить их, бередить раны? Как это негуманно. Получили ли они мое длинное письмо через Джайпала?
Я может быть осталась бы в Швейцарии, здесь тихо и славно. Но здесь мне не дадут издать книгу, здесь я вынуждена буду молчать; невозможно будет даже объяснить причин, почему я оставила СССР – потому что это политические причины. Все, что я скажу или напишу, будет «политической деятельностью», а здесь этого нельзя… Какой же был смысл оставить свою страну, чтобы и здесь молчать?
20-го марта было настоящим днем упадка сил. Я бродила в маленьком дворике, обсаженном туями, думала о детях, томилась неизвестностью. В эти дни я читала «Доктора Живаго» Пастернака. Книгу мне дал Боб Рейл в дороге – и чтение разрывало мне сердце. Я рыдала над книгой, мешая ее слова со своими, ее печаль со своей, плача о себе, о детях, о несчастной замученной стране, которую я покидаю, но люблю. Я не могла скрыть своего настроения, и сестра Флорентина испугалась, утешала меня и сказала, что будет молиться обо мне и о моих детях в часовне. Много слез было выплакано в тот день, и на утро стало легче.
21-го марта пришло много писем. Херст Корпорейшн предлагала издать – и «помочь писать» – мемуары. Рендольф Херст Младший напоминал о нашем интервью в Москве зимой 1955 года и прислал вырезку. Я так и не видела до сих пор этого интервью, перед которым меня инструктировал Молотов.
Много писем с выражением симпатии, с желанием помочь «женщине без страны». Как один из видов помощи – предложения вступить в брак и получить таким образом паспорт другой страны. Первое пришло из Англии, от отставного моряка, бывшего с флотом во время войны в Архангельске. Второе – от бывшего актера советского цирка, дрессировщика, оставшегося за границей и ставшего австралийским подданным. Третье – из Кельна, из Западной Германии. Пришло также милое письмо от моториста из Флориды, возмущенного тем, что США не дали мне сразу визы на въезд, и предлагающего мне быть гостем в небольшом домике его семьи. «Покажите мое письмо американскому послу в Швейцарии!» – писал он. Богатый бизнессмен из Майами, Флорида, старый эмигрант из России, предлагал детальный вариант для получения американской визы под видом его секретарши, сообщая, что у него крупные связи в Швейцарии и он все устроит, если я согласна.
Письма шли без адреса – просто «Швейцария», их все пересылали Яннеру, он привозил или присылал их мне, и отсылал мою почту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52