Вздох.
«Господи, я бы сейчас бочку пива выпил», – сказал мужчина.
Джорджи поняла, что это Негра.
«Это самая печальная песня на свете», – сказала маленькая девочка близко к микрофону.
Так это были ее вздохи, это дышала она. Ее близость даже пугала.
«Поэтому-то нам и нужно пиво, Птичка», – сказал Негра.
Звякнули инструменты. Кто-то настраивал струну. Скрипнул стул, а потом со всхлипом открылась дверь холодильника.
«Неужели он сделал правильно, Лю? – спросила девочка. – Она же просит его: «Разрежь меня и вынь дитя». Но он не хочет. Королева Джейн – она же умирает. И это так ужасно».
«Ну, Птичка, – сказала ее мать. – Скоро будет чай. Иди поиграй».
«Лю!» – настаивала девочка.
«Ну, подружка, – сказал Лютер Фокс. – Я не знаю. Старик король, он испугался, наверное. В те дни это было очень уж радикально – делать кесарево в полевых условиях. Он же говорит: «Коль суждено мне потерять английскую розу, пусть потеряю я и ветвь».
«Отвратительно», – сказала Птичка.
«Да ладно. Ребенок же родился. И потом, это всего-навсего песня, так?»
«Слишком грустно».
«Если взять за задницу королеву Англии, – пропел Лю экспромтом на тот же мотив, – то и денежки твои, то и денежки твои».
«Лю!» – взвыла девочка между приступами смеха.
«Прости, Птичка. Я республиканец».
«Скажи!»
«Что сказать, милая?»
«Что бы ты сделал. Если бы это был ты».
«Я?»
«У него нет королевы», – сказал мальчик в нос.
«Точно».
«Заткнись, Пуля».
«Ну, Птичка!»
«Скажи!» – попросила девочка.
«Не всегда есть выбор, – сказал Лю, – между правильным и неправильным».
«Ой!» – сказала Птичка смущенно.
«Ой, выключи, Пуля!»
Мальчик пукнул. Пленка взвизгнула, и все смолкло.
Джорджи вынула пленку из магнитофона и бросила ее обратно в коробку. Она стояла у окна рядом с разломанным пианино. Она чувствовала, что переступила, но ощущала и то, что переступили через нее. В тот день она пошла к камням на вершине холма и вытащила из-под них жестянку, в которой когда-то хранился чай. В ней не было ничего примечательного. Маленькие записочки из одного слова – странные. Жестянка пахла боронией и чаем или просто пылью. Она спрятала жестянку под скалой и некоторое время постояла там, слушая гул насекомых и бесконечное пение ветра в ветвях желтосмолок.

Джорджи пошла к Биверу, чтобы заказать доставку горючего и газовых баллонов на ферму. Еще до того, как она сказала ему, куда все это доставить, он закатил глаза и швырнул к ногам тряпку.
– Подруга, да у тебя вместо мозгов – дерьмо. Он не вернется.
Она пожала плечами.
– Ой, как мы плечами пожимаем! Прямо как Дженнифер Джейсон Ли.
– Я буду скучать по тебе, Бивер.
– Можешь поставить свою наглую маленькую задницу – будешь, – сказал он без улыбки.

Она начала наигрывать «Кумбайю» на потускневшей стальной гитаре Лютера Фокса. По нотам из библиотеки она научилась брать аккорды «Дома восходящего солнца» и тем самым увеличила свой репертуар ровно вдвое. Ей нравилось ощущать инструмент под пальцами, как он звенит и побрякивает у нее на коленях.
Она часами лежала в ванне. Обеды из макарон, которые она себе готовила, наполняли дом ароматом чеснока. Она читала романы на диване или качалась в кресле-качалке, а иногда брала увесистую, как кирпич, антологию поэзии с собой, уходя посидеть в тени стволов на излучине. Вордсворт, Блейк и Китс были изранены пометками. Робинсон Джефферс, Хини, Р. С. Томас, Лес Мюррей и Джудит Райт обрамлены звездочками и восклицательными знаками, поставленными разными людьми.
Иногда по утрам Джорджи не делала ничего, только держала в руках разные медиаторы Лю. Она лежала на диване, поворачивая руку так, чтобы солнечный свет сиял на меди, пластике и черепаховом панцире. С этими поблескивающими когтями она чувствовала себя совершенно иным существом.
Каждый день в ту осень Джорджи проверяла почту с растущим ожиданием. Ей понадобилось некоторое время, чтобы признаться себе в том, что она ждет знака. Казалось бы, ничего не происходило, но уверенность росла. Единственное письмо, адресованное ей, было от Эвис Макдугалл: та сообщала, что после нескольких недель операций вскоре выпишется из больницы. Вся электронная почта была либо от сумасшедших незнакомцев, либо от акул маркетинга, которые купили ее данные у кого-то еще. Со стороны семьи – молчание, хотя Джорджи и пыталась звонить им.
Джим почти не разговаривал.
Джорджи решила перевезти свои вещи постепенно.

* * *

Он ввел «Крузер» в виновато поглядывающий на него двор фермы. В багажнике булькали канистры. Старый, некрашеный дом был темен, и небо над ним пусто и безоблачно.
Он выхватил бутылку, стоявшую между лодыжек, и сделал глоток. Пиво было уже теплым. Когда в голове прояснилось от паров, он опустил стекло, чтобы вдохнуть чистого, сухого, пыльного воздуха. Он хотел выйти, чтобы избавиться от вони бензина, но не позволил себе – он боялся того, что наверняка сделает.
Если поджечь хибару, это не выжжет неудачу так, как тебе это нужно. И не освободит от ощущения, что, какое бы бурное и ненавистное начало ни присутствовало в этом мире, оно наблюдает за тобой и судит тебя. Но, черт возьми, и от этого можно будет получить немалое удовлетворение.
Если бы он вышел из машины под каким бы то ни было чертовым предлогом – он знал, что наверняка пойдет вперед и сделает это, он зажжет гребаную ночь, он зажжет звезды там, где их не было, и никто не посмеет сказать, что у него нет на это никаких причин.
И все же уже через несколько секунд он знал, что ничего не сделает. Разве он не доказал себе всего? Он сидит здесь в дикой ярости, у него есть средства и желание, но не делает этого – разве это не доказывает целиком и полностью, что тебе не суждено вечно повторяться?
Он допил пиво и заставил себя поехать назад. Он так чертовски устал.

* * *

Она увидела Лю Фокса на коленях посреди пропахшей мочой дымки. Солнце сияло в небе, как новая монетка. Он копал землю, а небо за его спиной горело, как лесной пожар. Он на секунду остановился и поманил ее. Джорджи присела рядом с ним на корточки и под землей увидела трубу из вороненой стали, покрытую сыпью клапанов и кранов. Она увидела, как он поворачивает краны – один за другим. Один извергал числа, другой – смех. И были маленькие вспышки каждого запаха: твоей матери, тыльной стороны руки, еды, дерьма, гнили, мыла. Она услышала детские крики, увидела фотосинтез. Кусочки информации вырывались из кранов, как сосиски из сосисочной машины. Из одного крана струилась только соль, а из другого – запах только что отчеканенных денег. А Лю продолжал копать, как пес, и облако пыли поднималось у него между лодыжек, пока не докопал до адского сплетения труб под землей, в которые всасывался, хранился и бродил каждый момент времени и опыта. Все, что когда бы то ни было случалось, лежало там. Джорджи не понимала, кто и зачем сделал это и что из этого выйдет.
Она начала плакать от тревоги и недоумения.
И потом он поднял глаза, взял щепоть земли, плюнул на нее и скатал ее в желтую таблетку. Он ласково прижал ее к уху Джорджи и улыбнулся. Таблетка пела. Как приложенная к уху ракушка. Как хор, выводящий одну ноту. Как пчела, жужжащая прямо в ухо.

* * *

Каждый день к трем, когда кончались занятия в школе, Джорджи проскальзывала обратно в город. Сегодня, ставя маленькую «Мазду» в гараж, она подумала: а заметил ли кто-нибудь вообще, что в гараже освобождается пространство, по мере того как она увозит по коробке в день вдаль по шоссе? Она сомневалась в этом. Джим был занят по горло. Ее теперь не было большую часть недели. Она занималась домашними делами лихорадочными рывками по утрам, до того, как мальчики уйдут в школу. Никто, похоже, не замечал.
На автоответчике обнаружилось пять сообщений. Большинство из них были неразборчивые вскрики возбуждения и поздравлений, и только отрывистый голос Джима в самом конце просветил ее. Голос был безразличный и усталый, но она слышала, как на заднем плане кричат и скандируют палубные.
– Мы будем сразу после трех, – сказал он. – Как разгрузимся, пойдем прямо в пивную. Приводи мальчиков.
Джим больше не ходил в пивную. Для этого похода могла быть только одна причина – традиционное требование платить за всех в баре в конце самого удачного дня.
Джорджи включила передатчик и ощутила в эфире вибрацию. Ясно, он напал на основную жилу; он убил свинью. Это было хорошо слышно даже в быстрых и благоговейных переговорах по радио – восхищение, смешанное с горечью, и уклончивые расспросы о координатах.
Поджидая мальчиков из школы, она взяла бинокль и разыскала «Налетчика», идущего полным ходом вдоль берега к проходу между рифами.
В четыре в пивной было настоящее столпотворение. Джорджи уже однажды видела такое и слышала рассказы о других больших уловах и соответствующих празднествах. В Уайт-Пойнте было положено уважительно относиться к пикам удачи – с той же серьезностью, с какой следовало не замечать провалы. Праздновали из страха, что такая удача может впредь обходить тебя стороной. Но в этот день, с таким чертовски огромным, почти сверхъестественным уловом, надо было ожидать, что все окончательно обезумеют.
К пяти Джорджи отступила с позиций на газон рядом с пивной, чтобы избавить мальчиков от худшего. Они были возбуждены и счастливы, но им совершенно не стоило смотреть на подавальщиц в веревочных трусиках, которым стреляют в майки пивом из водяных пистолетов. Бильярдные столы – как бассейны, и их суконное покрытие трещит по швам от танцующих ног. Она задумалась, не на такие ли сборища звали семью Фоксов, чтобы они развлекали собрание гитарами и скрипками. Господи, да это все равно что попасть в медвежью берлогу. И проигрыватель надрывается, чтобы обеспечить звучание «Эй-Си/Ди-Си» и «Зи-Зи Топ» на требуемой громкости. И голозадый палубный, ныряющий за барную стойку и возвращающийся так быстро, что можно поклясться: где-то там, за стойкой, спрятан трамплин. И громкий смех, и грохот бьющегося стекла. Она видела там Йоги и Шовера Макдугалла. Бивер закрылся рано. У него обнаружилась невероятная способность избегать ее взгляда. Она узнала дюжину серферов с растрескавшимися губами, родителей, которых видела в школьном дворе, лица из супермаркета. У нескольких нашлась для нее добрососедская улыбка, но никто не заговорил с нею. Все были там, кроме Рэчел и Джерры.
Джим вышел, подгоняемый волной дружеских похлопываний по спине; для человека, который за день заработал столько же, сколько медсестра зарабатывает за год, он выглядел очень торжественно и серьезно. На шее у него болтались солнечные очки. Мальчики торжественно пожали ему руку, и они вчетвером пошли посидеть на травянистом пригорке, за которым уже начинался пляж. Над ними висели чайки. Солнце склонялось к морю, и в его отблеске суда усиленно раскачивались на якорях.
– Сколько? – спросил Джош. – Сколько лангустов?
– У нас посуды не хватило, – сказал его отец. – Пришлось паковать их, как в старые времена, и поливать из палубной кишки. Пришлось освободить ледник, когда кончились мешки.
– Удача или хороший менеджмент? – поддразнивая, спросила Джорджи.
– Ни то ни другое.
– Развлекайся. Я отведу их домой и накормлю.
– Подожди меня, – пробормотал он.
И тут вышла Эвис Макдугалл, держа руку так, как будто еще к ней не привыкла. Джорджи сгребла мальчиков и скользнула на пляж как раз в тот момент, когда Эвис заметила Джима.

Примерно в девять Джим взошел по ступенькам террасы со стороны пляжа и тяжело уселся рядом с ней. Мальчики спали. Воздух был прохладен. Ей понадобилась хлопковая куртка, чтобы не замерзнуть. Джим скинул свои палубные ботинки.
– Ну и день, – сказала Джорджи.
– Они все еще празднуют, – сказал он несколько удивленно.
– Кажется, ты должен проставиться. Пей или иди домой, так?
– Ну, я уже слишком старый.
Некоторое время они помолчали. От Джима пахло потом и пивом.
– Ты спросила, что это – удача или мозги, – сказал он наконец. – Ты знаешь, сразу, мы даже первую сеть вытащить не успели, я уже знал, что это что-то другое. Это было слишком странно. К полудню я был уже уверен.
– Уверен в чем?
– Что это какой-то знак.
– Знак?
– Я отхожу от дел, Джорджи. Борис может довести сезон до конца. Я на какое-то время уезжаю.
– Да что ты говоришь? – воскликнула она с нервным смешком.
– Мальчики со следующего семестра пойдут в школу-интернат. Я хочу, чтобы ты поехала со мной.
– Господи, Джим, ты выпил. Может, поговорим завтра, когда все весь шум уляжется?
– Сестра Дебби забирает их в субботу.
– Они знают? Мальчики?
– Нет.
– Ты хочешь сказать, ты это планировал?
– Несколько недель, – пробормотал он. – Но сегодняшний день все подтвердил.
– Знак. Я думала, ты не суеверен.
– Я и не суеверен. Это другое.
– Но мальчики, Джим.
– Это мои дети. Ты же знала, что я раньше или позже это сделаю. А ты… ты уже на полпути к дверям; не надо им это видеть. Эти последние несколько месяцев были чертовски отвратительны, и пришло время принимать решения. Мне это кажется совершенно ясным.
У Джорджи в горле неожиданно сгустился комок. Она подумала об этом чертовом конверте.
– Это ведь Брум, так? – спросила она. – Ты едешь в Брум?
– Да. И хочу, чтобы ты поехала со мной. Это важно.
– Ты знаешь, где Лю, так?
– Не хуже тебя.
– Почему? Почему я должна ехать?
Джим вздохнул:
– Почему ты переехала к нему в дом? Почему ты притворяешься, что он тебе не нужен?
– Ответь мне, Джим.
– Я не могу. Не здесь. Не сейчас.
– Тогда я не поеду.
– Ты поедешь.
– Не угрожай мне.
– Господи, Джорджи, да не угрожаю я тебе. Слушай, – сказал он, наклоняясь к ней на стуле с таким серьезным видом, что это ее еще больше насторожило и испугало. – Тебе никогда не хотелось все исправить?
– Исправить что? – спросила она, защищаясь.
– Ну, вещи, которые ты делала раньше.
Она обхватила руками колени. Южный ветер перекатывался в хлопковых пальмах.
– Нет, – солгала она.
– Ну а вот некоторым из нас хочется.
– Джим, тебе не надо ничего исправлять.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44