https://wodolei.ru/catalog/dushevie_kabini/s-nizkim-poddonom/
Рука и одежда девочки были в крови, но, скорее всего, не в ее собственной. Она выглядела лет на девять; она вся похолодела от шока. У мальчиков были белые лица, когда Джорджи открыла дверцу «Мазды».
– Привет, Шарлотта, – робко сказал Джош.
Девочка икнула. Она неподвижно сидела между мальчиками, которые смотрели на нее, не отводя глаз. Джорджи закрыла дверь и перевела дух.
Машина на той стороне дороги перевернулась и снова встала на колеса. Она застряла в известняковой крошке в кювете, и кузов весь погнулся. Вся передняя дверца со стороны шофера была залита кровью. Голова с черными кудрями свешивалась из раскрытого окна.
Джорджи подергала дверцу со стороны пассажира, но она помялась, и открыть ее было невозможно. Стекло было опущено; Джорджи просунула голову внутрь; ее тошнило от ужаса.
– Эй? – сказала женщина за рулем.
Джорджи втиснулась в окно, пролезла через стекло и камни на сиденье и ухватилась за стойку, чтобы успокоиться. Лицо женщины было покрыто запекшейся кровью, и его не было видно, потому что подбородок был прижат к плечу. И волосы. Кожа была поднята со лба настолько, что эти черные кудри казались не на своем месте. Глаза женщины были закрыты и покрыты коричневой коркой, и кровь стекала в ложбину, образовавшуюся между грудью и коленями. Блузка поблескивала от крови.
Она прошептала что-то, чего Джорджи не смогла разобрать.
– Что вы сказали? Машина? Черт с ней, с машиной!
– Шина, – сказала женщина. – Пропорола шину.
Джорджи подобралась ближе, думая, что все не так страшно, просто слишком много крови, и тут увидела руку женщины. Правая рука. Из нее торчала кость. Мышца превратилась в извитой кусок мяса и сухожилий. Кажется, когда все произошло, ее локоть лежал на окне; весь вес машины прокатился по этой руке. Она уже стала красновато-коричневого цвета. Плохо.
– Шарлотта? – спросила женщина.
– Она в моей машине. С ней все в порядке. С ней все хорошо. Был еще кто-нибудь?
– Нет.
– Вы отлично держитесь, – сказала Джорджи, пытаясь овладеть собой, пытаясь обрести обычную уверенность, которую она раньше могла излучать по девять часов на дню. Она в ужасе смотрела на руку, замечая, как с нее постепенно уходит цвет. Сосудов, из которых хлестала бы кровь, не было видно. Джорджи осмотрелась вокруг, пытаясь найти в этом беспорядке хоть что-нибудь, что могло бы послужить жгутом. Застряв в окне, Джорджи выпуталась из лифчика под майкой и завязала его над локтем, где плоть собралась в складки, как дутый рукав. Женщина взвизгнула, но не потеряла сознания, и, когда она сменила позу, с ковшеобразного сиденья послышалось жуткое хлюпанье натекшей крови.
Кажется, подъехала и остановилась машина. «Господи, – подумала Джорджи, – пусть это окажется кто-нибудь, кто знает, что надо делать! Пусть они возьмут все на себя, пусть они со всем разберутся».
Успокаивая раненую женщину, обещая, что вернется через секунду, она вылезла наружу.
Рядом остановилась женщина в серебристом «Паджеро». Она была то ли потрясена, то ли слишком осторожна, потому что окно опустила только через несколько секунд.
– О Господи! – сказала она. – Вы в порядке?
Со всем спокойствием, которое только смогла из себя выжать, Джорджи велела женщине вызвать по сотовому «скорую», спросить «скорую» из Уайт-Пойнта, потому что он ближе, развернуться и ехать назад в Уайт-Пойнт, забрав детей, которые сидят в той машине через дорогу. Они покажут ей, куда их отвезти.
– К придорожной пивной, да, станция техобслуживания. И езжайте, езжайте быстро!
Забравшись обратно в окно, Джорджи увидела, что женщина за рулем все еще в сознании, но трясется и ее рука посерела. Она подсчитала, что «скорая» приедет через полчаса в лучшем случае или через сорок пять минут, если все пойдет наперекосяк, – пока там разыщут дежурных добровольцев. Отсюда девяносто минут до ближайшей городской больницы. Рука уже стала историей. Единственное, на что Джорджи оставалось надеяться, так это на то, чтобы она не умерла, чтобы они довезли пациентку до города живой.
«Паджеро» отъехал в грохоте переключаемых передач.
Джорджи подумала о том, чтобы вытащить женщину наружу и пересадить в веселенькую машинку. Это займет полчаса, и эти полчаса ей не надо будет тупо ждать. Но все правила запрещали это. Джорджи знала, что кровотечение начнется вновь в ту же секунду, как только женщина пошевелится, и что она, возможно, впадет в клиническую смерть еще до того, как Джорджи затащит ее в «Мазду».
Она перегнулась через рычаг передач и склонилась, чтобы снова взглянуть на руку. Как раз под плечом, на суставе, сочилась кровь. Рана, которую она раньше не заметила. На ране лежала одна грудь женщины. Та навалилась на дверь всем весом. Отсюда-то и была вся кровь. У женщины открылся магистральный сосуд, и она упала на руку; Джорджи похолодела. За кюветом, в зарослях акации, трещали цикады.
– Я пишу левой рукой, – сказала женщина.
– Ну, это знак того, что нам сопутствует удача, – сказала Джорджи, думая, не удастся ли перетянуть сосуд шнурком от ботинок. Джорджи придется найти сосуд и перевязать его, если женщина начнет терять сознание. Шансов ничтожно мало.
– Мальчики с вами?
– Простите?
– Джоши учится в одном классе с Шарлоттой.
– С ней все в порядке, – сказала Джорджи рассеянно. – Правда, с ней все хорошо.
– Не дайте мне умереть, Джорджи.
– Вы не умрете. Ребята приедут с минуты на минуту.
– Эта дорога – канава.
– Любая дорога – канава, когда сидишь вверх тормашками в машине, – сказала Джорджи.
«Продолжай с ней говорить», – подумала она.
– Она несчастливая, эта дорога. Эта семья. Эти люди.
– Шарлотта, – сказала Джорджи вслух, пытаясь вспомнить одноклассницу Джоши.
В обезображенном и покрытом кровью лице этой женщины не было ничего знакомого.
– Пес.
– Все хорошо.
– Он не должен был этого делать. Мне очень жаль.
– Все в порядке. Помощь скоро приедет.
Женщина задышала глубже. «О Господи, – подумала Джорджи, – вот оно, она сейчас умрет». Но у женщины, кажется, прояснилось сознание.
– После смерти Дебби, – прошептала она, – Джим потерял всякую гордость, знаете ли… Мой Гевин всегда смотрел на него и его отца с уважением. О, Большой Билл, вот он был… Есть стандарты, Джорджи.
– Извините, разве мы знакомы?
– Я Эвис.
– Эвис? Макдугалл?
– Стандарты.
Джорджи подтянулась и села на сиденье наискосок от раненой женщины. Господи, как же ей, наверное, больно! Это была Эвис Макдугалл, но ее черты были неузнаваемы. Она подумала о несчастьях, которых желала всем этим людям.
– Только подумайте о наших детях, которым не найти работы, когда вся эта страна так… азиатирована. Вот что я имею в виду… И нет чести, Джорджи. Так раньше не было.
Джорджи сидела. Она будет это слушать. Какую бы мерзкую чушь ни порола Эвис, она не остановит ее. Какой смысл спорить и какое право есть у тебя вправлять кому-то мозги, когда этот кто-то умирает?
– Эти Фоксы. Они были вульгарны. И воры. И наркоманы.
– Эвис…
– Но с собакой получилось неправильно… Тебе не надо было быть с ним, Джорджи. Ты осрамила Джима Бакриджа.
Джорджи подумала о ночи, когда она возвращалась от Лю. Белая машина, выруливающая из двора Джима. Это та самая машина. Это Эвис прибежала к Джиму.
– Кажется, вы следили за мной, Эвис.
– Моя совесть чиста.
– За исключением собаки.
– Да, – сказала женщина, и из-под кровяной маски послышались всхлипывания. – За исключением собаки.
Джорджи сидела и смотрела, как плачет Эвис Макдугалл. Она держала ее за здоровую руку. Рука была холодна. Джорджи молилась, чтобы эта женщина не умерла. Она молилась ради себя самой.
– Прости, – прошептала она. Эвис. Кому угодно.
Вой сирены раскатился по бахчам.
* * *
В тот вечер Джорджи была слишком потрясена, чтобы готовить. Телефон беспрерывно звонил. Она оставила звонки на откуп Джиму. Мальчики были взволнованы дневными событиями; она послала их купить пиццу, и они вчетвером ели на террасе, пока солнце садилось в море.
– Я тут слышал, что ты сегодня отлично справилась, – сказал Джим, когда мальчики утянулись смотреть телевизор.
Было похоже, что он по-настоящему впечатлен, но в то же время он, очевидно, забавлялся. Эвис Макдугалл выжила, и ходили слухи, что и руку тоже удастся спасти.
– Добавила блеска моей репутации, – сказала Джорджи.
– Да, особенно хорошо смотрелся эпизод с лифчиком.
– Я наложила жгут не в том месте.
– Ты спасла ей жизнь.
– Людей вроде Эвис так просто не убьешь, – сказала она без убежденности.
– У тебя усталый вид. Эта фигня с Джуд. Ты себя так в могилу вгонишь.
– Это не фигня.
– И ты взаправду продала яхту?
Джорджи кивнула. Небо со стороны моря горело, как лесной пожар на горизонте; еще один закат, потерянный день.
– Ты, должно быть, ненавидишь отца, – пробормотал он.
– Нет, – сказала она. – Я его люблю.
– Понимаю.
– Расскажи мне о своем отце.
– Как-нибудь в другой раз.
– За три года этого раза ни разу не случилось, Джим. Знаешь, первый год я думала, что это горе. А потом я поняла, что мне ты не хочешь рассказывать.
– Пусть его, Джорджи. У тебя был трудный день.
– Я ничего о тебе не знаю.
– Я тут думал о том, чтобы съездить куда-нибудь в конце сезона, – сказал он. – Я расстался с идеей поехать на Мальдивы. Индонезия – это чертова свалка. На Фиджи постоянно идет война. Я подумал о Бруме. Поудить там в море. Я хочу поймать эту сорокафунтовую барамунди, пока я еще не слишком стар, чтобы забросить удочку.
Джорджи посидела некоторое время, пока слово не отпечаталось у нее в мозгу. Она лихорадочно подсчитывала расстояние между ними, это неизменное молчание. Брум?
– Почему Брум? – спросила она.
– Ну, я же сказал. Барамунди. Знаешь, июль на севере и все такое. В это время там не очень влажно. Сиди себе на Кейбл-Бич и пей дайкири.
– Ты же не пьешь дайкири.
– Кроме того, можешь познакомиться с моими двоюродными.
– В Бруме?
– Они ныряльщики за жемчугом в основном. Половина семьи оттуда.
– Но ты никогда…
– Так вот теперь и сказал.
– С чего это ты вдруг?
– Тут на днях позвонил брательник. Просто идея.
Джорджи пошла к Биверу. Он закрыл заправку и сидел на задах своей свалки. Его глаза и жестянка пива блестели в свете, идущем из задней двери, но лицо было в тени.
– Эй, где это ты научилась так лихо обращаться с лифчиком? Смотрела «MASH» Популярный американский сериал о военно-полевом госпитале.
?
Джорджи ощупью добралась до него. Он сидел на погнутой дверце «Камри» Эвис Макдугалл. В жаре можно было учуять запах крови.
– Шовер хочет, чтобы эту штуку взяли на экспертизу. Он подозревает заговор. Саботаж.
– Чушь, – сказала она со смехом.
– Такие ходят слухи. Хочешь пива?
Джорджи отказалась. Она не могла заставить себя усесться на «Камри», так что ей пришлось опереться спиной на другую глыбу, почти не видную во мраке.
– Я ни черта ни о ком не знаю, потому что я такая эгоистка и совершенно не любопытная, Бивер, или потому, что никто мне ничего не рассказывает?
Смех Бивера был хриплым.
– Хочешь мое честное мнение или поцелуй в задницу от личного поставщика?
– Правду.
– Правда в том, что и так, и эдак.
– Вон чего!
– Никто не ожидал, что ты останешься. Что трепаться с проезжим? И потом, ты всегда держалась в сторонке. И, признайся сама себе, ты из другого мира.
Джорджи подумала, но решила с ним это не обсуждать.
– Эвис считает, что Джим помягчал. Что он изменился после смерти Дебби. Правда?
– Это теория.
– Как он изменился? Она говорит об этом так, будто он помудрел.
– Так говорят.
Джорджи решила помолчать несколько минут. Она закидывала удочку, а Бивер не заглатывал наживку.
– У всех нас есть свои сожаления, – пробормотала она.
Бивер смял жестянку.
– Да, – сказал он. – Хотелось бы мне быть великим. Я никогда, черт побери, с этим не смирюсь.
– Я серьезно, Бивер.
– Нет, не серьезно. Для таких, как ты, прошлое – просто такое место, в котором странно бывать. Вот какие там сожаления. Некоторые люди… ты представить себе не можешь, Джорджи.
– Потому что я ходила в частную школу? С серебряной ложкой во рту?
– И потому, что ты женщина.
– Это все чушь, и ты это знаешь.
– Некоторые мужчины, – зашипел он, – некоторых не раздражает, что́ они делали раньше. Они не мучаются своим прошлым. Они, черт побери, в ужасе от того, чем они были. И они боятся, что могут оказаться тем же человеком, которым были когда-то.
– Ты… так ты говоришь о себе?
Бивер горько рассмеялся и отшвырнул жестянку. Она упала в темноту.
– На самом деле, – сказал он, – я говорю о Джиме Бакридже. Иди домой, Джорджи, у меня от тебя голова болит. Я только что пережил первый день в качестве покинутого мужа. И не собираюсь я сидеть здесь всю ночь и разбираться с твоими маленькими проблемками. Думал, ты пришла подбодрить парня.
– Ты думаешь, он изменился?
– Боже, дай мне сил!
– Ладно-ладно, ухожу.
– Соображаешь!
Но Джорджи не могла уйти.
– Нет, – сказала она. – Я должна знать.
– Черт! Спроси себя саму – могут люди меняться?
– Просто скажи мне, изменился он или нет.
– Ну, – наконец сказал Бивер, – что-то с ним случилось. Как ты там сказала – люди сожалеют.
– И это твой ответ? – закричала она.
– Господи, Джорджи. Почему ты не уходишь? Почему?
– Потому же, почему и ты, думаю я. Думала, что это тихая жизнь. Я решила, пусть у меня будет что-то вместо ничего.
– Не сравнивай себя со мной, девочка, – горячо сказал он. – Ты-то можешь ехать куда захочешь. Вот, например, прямо сейчас я не против, чтобы ты пошла домой и оставила меня в покое.
– Извини.
– Вот они, снова твои чудовищные сожаления.
В ту ночь Джорджи никак не могла успокоиться. Вид сестры, испытание на обочине дороги, сдерживаемая ярость Бивера не давали ей уснуть, и она подумала о сердитых понуканиях Рэчел за день до того и об этом ползучем сомнении, в котором она застряла. Она была утомлена, но не могла так оставаться и знала, что несколько порций водки не окажут желаемого эффекта, пока она лежит так в темноте. В конце концов от отчаяния она сдалась и приняла слабое успокоительное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
– Привет, Шарлотта, – робко сказал Джош.
Девочка икнула. Она неподвижно сидела между мальчиками, которые смотрели на нее, не отводя глаз. Джорджи закрыла дверь и перевела дух.
Машина на той стороне дороги перевернулась и снова встала на колеса. Она застряла в известняковой крошке в кювете, и кузов весь погнулся. Вся передняя дверца со стороны шофера была залита кровью. Голова с черными кудрями свешивалась из раскрытого окна.
Джорджи подергала дверцу со стороны пассажира, но она помялась, и открыть ее было невозможно. Стекло было опущено; Джорджи просунула голову внутрь; ее тошнило от ужаса.
– Эй? – сказала женщина за рулем.
Джорджи втиснулась в окно, пролезла через стекло и камни на сиденье и ухватилась за стойку, чтобы успокоиться. Лицо женщины было покрыто запекшейся кровью, и его не было видно, потому что подбородок был прижат к плечу. И волосы. Кожа была поднята со лба настолько, что эти черные кудри казались не на своем месте. Глаза женщины были закрыты и покрыты коричневой коркой, и кровь стекала в ложбину, образовавшуюся между грудью и коленями. Блузка поблескивала от крови.
Она прошептала что-то, чего Джорджи не смогла разобрать.
– Что вы сказали? Машина? Черт с ней, с машиной!
– Шина, – сказала женщина. – Пропорола шину.
Джорджи подобралась ближе, думая, что все не так страшно, просто слишком много крови, и тут увидела руку женщины. Правая рука. Из нее торчала кость. Мышца превратилась в извитой кусок мяса и сухожилий. Кажется, когда все произошло, ее локоть лежал на окне; весь вес машины прокатился по этой руке. Она уже стала красновато-коричневого цвета. Плохо.
– Шарлотта? – спросила женщина.
– Она в моей машине. С ней все в порядке. С ней все хорошо. Был еще кто-нибудь?
– Нет.
– Вы отлично держитесь, – сказала Джорджи, пытаясь овладеть собой, пытаясь обрести обычную уверенность, которую она раньше могла излучать по девять часов на дню. Она в ужасе смотрела на руку, замечая, как с нее постепенно уходит цвет. Сосудов, из которых хлестала бы кровь, не было видно. Джорджи осмотрелась вокруг, пытаясь найти в этом беспорядке хоть что-нибудь, что могло бы послужить жгутом. Застряв в окне, Джорджи выпуталась из лифчика под майкой и завязала его над локтем, где плоть собралась в складки, как дутый рукав. Женщина взвизгнула, но не потеряла сознания, и, когда она сменила позу, с ковшеобразного сиденья послышалось жуткое хлюпанье натекшей крови.
Кажется, подъехала и остановилась машина. «Господи, – подумала Джорджи, – пусть это окажется кто-нибудь, кто знает, что надо делать! Пусть они возьмут все на себя, пусть они со всем разберутся».
Успокаивая раненую женщину, обещая, что вернется через секунду, она вылезла наружу.
Рядом остановилась женщина в серебристом «Паджеро». Она была то ли потрясена, то ли слишком осторожна, потому что окно опустила только через несколько секунд.
– О Господи! – сказала она. – Вы в порядке?
Со всем спокойствием, которое только смогла из себя выжать, Джорджи велела женщине вызвать по сотовому «скорую», спросить «скорую» из Уайт-Пойнта, потому что он ближе, развернуться и ехать назад в Уайт-Пойнт, забрав детей, которые сидят в той машине через дорогу. Они покажут ей, куда их отвезти.
– К придорожной пивной, да, станция техобслуживания. И езжайте, езжайте быстро!
Забравшись обратно в окно, Джорджи увидела, что женщина за рулем все еще в сознании, но трясется и ее рука посерела. Она подсчитала, что «скорая» приедет через полчаса в лучшем случае или через сорок пять минут, если все пойдет наперекосяк, – пока там разыщут дежурных добровольцев. Отсюда девяносто минут до ближайшей городской больницы. Рука уже стала историей. Единственное, на что Джорджи оставалось надеяться, так это на то, чтобы она не умерла, чтобы они довезли пациентку до города живой.
«Паджеро» отъехал в грохоте переключаемых передач.
Джорджи подумала о том, чтобы вытащить женщину наружу и пересадить в веселенькую машинку. Это займет полчаса, и эти полчаса ей не надо будет тупо ждать. Но все правила запрещали это. Джорджи знала, что кровотечение начнется вновь в ту же секунду, как только женщина пошевелится, и что она, возможно, впадет в клиническую смерть еще до того, как Джорджи затащит ее в «Мазду».
Она перегнулась через рычаг передач и склонилась, чтобы снова взглянуть на руку. Как раз под плечом, на суставе, сочилась кровь. Рана, которую она раньше не заметила. На ране лежала одна грудь женщины. Та навалилась на дверь всем весом. Отсюда-то и была вся кровь. У женщины открылся магистральный сосуд, и она упала на руку; Джорджи похолодела. За кюветом, в зарослях акации, трещали цикады.
– Я пишу левой рукой, – сказала женщина.
– Ну, это знак того, что нам сопутствует удача, – сказала Джорджи, думая, не удастся ли перетянуть сосуд шнурком от ботинок. Джорджи придется найти сосуд и перевязать его, если женщина начнет терять сознание. Шансов ничтожно мало.
– Мальчики с вами?
– Простите?
– Джоши учится в одном классе с Шарлоттой.
– С ней все в порядке, – сказала Джорджи рассеянно. – Правда, с ней все хорошо.
– Не дайте мне умереть, Джорджи.
– Вы не умрете. Ребята приедут с минуты на минуту.
– Эта дорога – канава.
– Любая дорога – канава, когда сидишь вверх тормашками в машине, – сказала Джорджи.
«Продолжай с ней говорить», – подумала она.
– Она несчастливая, эта дорога. Эта семья. Эти люди.
– Шарлотта, – сказала Джорджи вслух, пытаясь вспомнить одноклассницу Джоши.
В обезображенном и покрытом кровью лице этой женщины не было ничего знакомого.
– Пес.
– Все хорошо.
– Он не должен был этого делать. Мне очень жаль.
– Все в порядке. Помощь скоро приедет.
Женщина задышала глубже. «О Господи, – подумала Джорджи, – вот оно, она сейчас умрет». Но у женщины, кажется, прояснилось сознание.
– После смерти Дебби, – прошептала она, – Джим потерял всякую гордость, знаете ли… Мой Гевин всегда смотрел на него и его отца с уважением. О, Большой Билл, вот он был… Есть стандарты, Джорджи.
– Извините, разве мы знакомы?
– Я Эвис.
– Эвис? Макдугалл?
– Стандарты.
Джорджи подтянулась и села на сиденье наискосок от раненой женщины. Господи, как же ей, наверное, больно! Это была Эвис Макдугалл, но ее черты были неузнаваемы. Она подумала о несчастьях, которых желала всем этим людям.
– Только подумайте о наших детях, которым не найти работы, когда вся эта страна так… азиатирована. Вот что я имею в виду… И нет чести, Джорджи. Так раньше не было.
Джорджи сидела. Она будет это слушать. Какую бы мерзкую чушь ни порола Эвис, она не остановит ее. Какой смысл спорить и какое право есть у тебя вправлять кому-то мозги, когда этот кто-то умирает?
– Эти Фоксы. Они были вульгарны. И воры. И наркоманы.
– Эвис…
– Но с собакой получилось неправильно… Тебе не надо было быть с ним, Джорджи. Ты осрамила Джима Бакриджа.
Джорджи подумала о ночи, когда она возвращалась от Лю. Белая машина, выруливающая из двора Джима. Это та самая машина. Это Эвис прибежала к Джиму.
– Кажется, вы следили за мной, Эвис.
– Моя совесть чиста.
– За исключением собаки.
– Да, – сказала женщина, и из-под кровяной маски послышались всхлипывания. – За исключением собаки.
Джорджи сидела и смотрела, как плачет Эвис Макдугалл. Она держала ее за здоровую руку. Рука была холодна. Джорджи молилась, чтобы эта женщина не умерла. Она молилась ради себя самой.
– Прости, – прошептала она. Эвис. Кому угодно.
Вой сирены раскатился по бахчам.
* * *
В тот вечер Джорджи была слишком потрясена, чтобы готовить. Телефон беспрерывно звонил. Она оставила звонки на откуп Джиму. Мальчики были взволнованы дневными событиями; она послала их купить пиццу, и они вчетвером ели на террасе, пока солнце садилось в море.
– Я тут слышал, что ты сегодня отлично справилась, – сказал Джим, когда мальчики утянулись смотреть телевизор.
Было похоже, что он по-настоящему впечатлен, но в то же время он, очевидно, забавлялся. Эвис Макдугалл выжила, и ходили слухи, что и руку тоже удастся спасти.
– Добавила блеска моей репутации, – сказала Джорджи.
– Да, особенно хорошо смотрелся эпизод с лифчиком.
– Я наложила жгут не в том месте.
– Ты спасла ей жизнь.
– Людей вроде Эвис так просто не убьешь, – сказала она без убежденности.
– У тебя усталый вид. Эта фигня с Джуд. Ты себя так в могилу вгонишь.
– Это не фигня.
– И ты взаправду продала яхту?
Джорджи кивнула. Небо со стороны моря горело, как лесной пожар на горизонте; еще один закат, потерянный день.
– Ты, должно быть, ненавидишь отца, – пробормотал он.
– Нет, – сказала она. – Я его люблю.
– Понимаю.
– Расскажи мне о своем отце.
– Как-нибудь в другой раз.
– За три года этого раза ни разу не случилось, Джим. Знаешь, первый год я думала, что это горе. А потом я поняла, что мне ты не хочешь рассказывать.
– Пусть его, Джорджи. У тебя был трудный день.
– Я ничего о тебе не знаю.
– Я тут думал о том, чтобы съездить куда-нибудь в конце сезона, – сказал он. – Я расстался с идеей поехать на Мальдивы. Индонезия – это чертова свалка. На Фиджи постоянно идет война. Я подумал о Бруме. Поудить там в море. Я хочу поймать эту сорокафунтовую барамунди, пока я еще не слишком стар, чтобы забросить удочку.
Джорджи посидела некоторое время, пока слово не отпечаталось у нее в мозгу. Она лихорадочно подсчитывала расстояние между ними, это неизменное молчание. Брум?
– Почему Брум? – спросила она.
– Ну, я же сказал. Барамунди. Знаешь, июль на севере и все такое. В это время там не очень влажно. Сиди себе на Кейбл-Бич и пей дайкири.
– Ты же не пьешь дайкири.
– Кроме того, можешь познакомиться с моими двоюродными.
– В Бруме?
– Они ныряльщики за жемчугом в основном. Половина семьи оттуда.
– Но ты никогда…
– Так вот теперь и сказал.
– С чего это ты вдруг?
– Тут на днях позвонил брательник. Просто идея.
Джорджи пошла к Биверу. Он закрыл заправку и сидел на задах своей свалки. Его глаза и жестянка пива блестели в свете, идущем из задней двери, но лицо было в тени.
– Эй, где это ты научилась так лихо обращаться с лифчиком? Смотрела «MASH» Популярный американский сериал о военно-полевом госпитале.
?
Джорджи ощупью добралась до него. Он сидел на погнутой дверце «Камри» Эвис Макдугалл. В жаре можно было учуять запах крови.
– Шовер хочет, чтобы эту штуку взяли на экспертизу. Он подозревает заговор. Саботаж.
– Чушь, – сказала она со смехом.
– Такие ходят слухи. Хочешь пива?
Джорджи отказалась. Она не могла заставить себя усесться на «Камри», так что ей пришлось опереться спиной на другую глыбу, почти не видную во мраке.
– Я ни черта ни о ком не знаю, потому что я такая эгоистка и совершенно не любопытная, Бивер, или потому, что никто мне ничего не рассказывает?
Смех Бивера был хриплым.
– Хочешь мое честное мнение или поцелуй в задницу от личного поставщика?
– Правду.
– Правда в том, что и так, и эдак.
– Вон чего!
– Никто не ожидал, что ты останешься. Что трепаться с проезжим? И потом, ты всегда держалась в сторонке. И, признайся сама себе, ты из другого мира.
Джорджи подумала, но решила с ним это не обсуждать.
– Эвис считает, что Джим помягчал. Что он изменился после смерти Дебби. Правда?
– Это теория.
– Как он изменился? Она говорит об этом так, будто он помудрел.
– Так говорят.
Джорджи решила помолчать несколько минут. Она закидывала удочку, а Бивер не заглатывал наживку.
– У всех нас есть свои сожаления, – пробормотала она.
Бивер смял жестянку.
– Да, – сказал он. – Хотелось бы мне быть великим. Я никогда, черт побери, с этим не смирюсь.
– Я серьезно, Бивер.
– Нет, не серьезно. Для таких, как ты, прошлое – просто такое место, в котором странно бывать. Вот какие там сожаления. Некоторые люди… ты представить себе не можешь, Джорджи.
– Потому что я ходила в частную школу? С серебряной ложкой во рту?
– И потому, что ты женщина.
– Это все чушь, и ты это знаешь.
– Некоторые мужчины, – зашипел он, – некоторых не раздражает, что́ они делали раньше. Они не мучаются своим прошлым. Они, черт побери, в ужасе от того, чем они были. И они боятся, что могут оказаться тем же человеком, которым были когда-то.
– Ты… так ты говоришь о себе?
Бивер горько рассмеялся и отшвырнул жестянку. Она упала в темноту.
– На самом деле, – сказал он, – я говорю о Джиме Бакридже. Иди домой, Джорджи, у меня от тебя голова болит. Я только что пережил первый день в качестве покинутого мужа. И не собираюсь я сидеть здесь всю ночь и разбираться с твоими маленькими проблемками. Думал, ты пришла подбодрить парня.
– Ты думаешь, он изменился?
– Боже, дай мне сил!
– Ладно-ладно, ухожу.
– Соображаешь!
Но Джорджи не могла уйти.
– Нет, – сказала она. – Я должна знать.
– Черт! Спроси себя саму – могут люди меняться?
– Просто скажи мне, изменился он или нет.
– Ну, – наконец сказал Бивер, – что-то с ним случилось. Как ты там сказала – люди сожалеют.
– И это твой ответ? – закричала она.
– Господи, Джорджи. Почему ты не уходишь? Почему?
– Потому же, почему и ты, думаю я. Думала, что это тихая жизнь. Я решила, пусть у меня будет что-то вместо ничего.
– Не сравнивай себя со мной, девочка, – горячо сказал он. – Ты-то можешь ехать куда захочешь. Вот, например, прямо сейчас я не против, чтобы ты пошла домой и оставила меня в покое.
– Извини.
– Вот они, снова твои чудовищные сожаления.
В ту ночь Джорджи никак не могла успокоиться. Вид сестры, испытание на обочине дороги, сдерживаемая ярость Бивера не давали ей уснуть, и она подумала о сердитых понуканиях Рэчел за день до того и об этом ползучем сомнении, в котором она застряла. Она была утомлена, но не могла так оставаться и знала, что несколько порций водки не окажут желаемого эффекта, пока она лежит так в темноте. В конце концов от отчаяния она сдалась и приняла слабое успокоительное.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44