– Социализм наступит, Гедали. Рано или поздно, но наступит. Посмотри, что делается в Африке: дня не проходит, чтобы какая-нибудь страна не стала социалистической. В Азии – та же картина. Здесь нам твердят, что у нас капитализм… Да, но надолго ли? Слишком много злоупотреблений. Бот у одного моего приятеля две яхты, а другой чуть не каждый месяц в Париж летает. Не может же так продолжаться! В один прекрасный день какой-нибудь генерал, или полковник, а то и майор – ну, словом, какой-нибудь военный разозлится на все эти безобразия – и готово: социализм провозглашен. Тогда сделают вот что: ты будешь иметь право только на определенное количество квадратных метров жилья и на определенное число сигарет в месяц. Машину не каждый сможет купить. А о заграничных поездках нечего даже и думать. Так что надо приучать себя довольствоваться простыми вещами, Гедали. Вот бегать, например.
Он задумал организовать супермарафон.
– Запишутся только сто-двести бегунов, люди надежные, вроде нас с тобой. Бежать будем по дорогам Бразилии; трасса, разумеется, должна быть разбита на этапы. Добежим до Центральной Америки, пересечем Соединенные Штаты, доберемся до Аляски, преодолеем зону вечных льдов, потом вперед, в Азию, прибежим в Иерусалим, войдем с триумфом через Львиные Ворота и финишируем у Стены Плача.
Лицо его сияло:
– И знаешь, что я тебе скажу: посмотрим, как дело пойдет, и, может быть, вообще не вернемся. Останемся там, в Старом Городе. Чем займемся? Да чем угодно. Чеканкой. Или продажей открыток. Лишь бы днем заработать немного деньжат, а вечером – побегать.
Бела, слышавшая часть разговора, не согласилась:
– Капитализм здесь только крепнет, Паулу. Да неужели транснациональные компании выпустят из рук награбленное? Зря ты испугался, малыш. Можешь днем по-прежнему заниматься экспортом, а вечером бегать, ничего не боясь. Я уже смирилась: капитализм? Ладно, пусть будет капитализм, не биться же по этому поводу головой о стену. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на глупости. Если уж протестовать, то надо выбирать приемлемые формы протеста. Защищать потребителя, бороться за чистоту окружающей среды. Эти негодяи добавляют в консервы настоящие яды, губят природу – ты знаешь, что утконосов больше не существует, Гедали? Так вот: их больше не существует. Я видела фотографию последнего экземпляра: забавный был зверек, с утиным носом и сиськами. Сиськи, представляешь? То есть совершенно ни на кого не похожий! Ну скажи мне, Гедали, разве оттого, что он не похож на других, ему и существовать нельзя? Какое право имеют эти типы истреблять китов? А еще стоит подумать о феминизме. Женщины, Гедали, это половина человечества, а сколько им приходится терпеть? С этим надо покончить, Гедали, это варварство. Дело не в одном только соперничестве с мужчинами в профессиональной сфере. Важен оргазм, Гедали. Мы должны бороться за женский оргазм. А вы, мужчины, должны помогать, вы не можете оставаться в стороне от такой важной проблемы. Вы всю жизнь вели себя, как жеребцы – Гедали, ты гаушу, ты знаешь, о чем я говорю. Налететь галопом, быстренько трахнуть и ускакать в поля. Это не дело, Гедали. Согласись. Не дело.
Все обстоит не совсем так, начал Паулу, но тут подошла моя мать: хватит секретничать, дети! Идем к столу: обед стынет.

Что это, спросила меня как-то ночью Тита, указывая на засохшую лапу Лолы. Так, ничего, ответил я. Она нахмурилась: как это ничего? Это лапа какого-то зверя, Гедали. Ну, такая штука, вроде амулета, сказал я, это Пери мне подарил.
Она не поверила:
– Ты что-то скрываешь от меня, Гедали. Давай, рассказывай, что это. Пора перестать лгать друг другу.
Поколебавшись, я решился: я рассказал ей обо всем, что было у меня с Лолой, в мельчайших деталях. Она слушала меня сначала недоверчиво, потом удрученно. Я закончил. Она молчала и не поднимала головы. Мне показалось, что она обиделась, и это задело меня. Ты ведь спала с кентавром, хотелось мне сказать, ну а я со сфинксом – какая разница? Какая разница между пенисом коня и вагиной львицы? Зверь – он и есть зверь!
Но Тита не обиделась. Ладно, Гедали, сказала она, подняв наконец глаза. Ладно. Давай все забудем, давай сотрем прошлое, как губкой. Давай жить ради будущего, ради наших детей.
В эту ночь – жаркую ночь – я вышел побродить один по полям. У хлева стоял на коленях Пери, воздев руки к небу в молитве. Добрый вечер, сказал я ему. Он не ответил. В последнее время мое общество было ему явно в тягость.
Я пошел к реке. Сел на камень, задумался. Да, теперь со мной было все в порядке. Мне больше не хотелось носиться галопом, изводить себя вопросами. Так или иначе, но я излечился. Домой я помчался бегом и вприпрыжку, останавливаясь, чтобы поваляться в росистой траве. Счастье переполняло меня.
Когда я вошел, Тита спала.
Я тихо подкрался и приподнял одеяло. Вот ее ступни. Ступни – не копыта. Маленькие изящные ступни. Как в тот день, когда пришел конец нашей последней разлуке, я нежно поцеловал ее ноги. И почувствовал, что пора возвращаться в город.

Сан-Паулу: тунисский ресторан «Сад наслаждений». 21 сентября 1973

Теперь уж, конечно, ничего не выйдет, а то меня так и тянет бить копытом до тех пор, пока не появится официант. В этом ресторане обслуживание – чем дальше, тем хуже. Официантов не дождешься, зато мухи так и вьются вокруг, будто сговорившись довести меня до белого каления.
Тита все еще болтает с девушкой в темных очках. Я знаю наизусть историю, которую она ей рассказывает. Ту же историю она не один раз поведала Беле и прочим. Странно только, что Тита входит в такие подробности, раскрывает секреты этой практически незнакомой женщине. В чем дело? Неужели моя жена перебрала лишнего? Или думает, что нашла родственную душу? Да какая разница. По мне, так пусть рассказывает как хочет. Гедали, о котором она говорит, для меня так же ирреален, как для любого нормального человека – кентавр. Между тем, история Титы вполне правдоподобна: даже в описаниях скачек галопом о кентаврах – ни слова. А рассказывается в ней о мальчике, родившемся в округе Куатру-Ирманс штата Риу-Гранди-ду-Сул, однако крылатый конь не замечен над домом во время родов. Возможно, раньше нечто и порхало над этой крышей, а именно, душа будущего младенца, ведь она, как говорится в «Зохаре» Древнееврейский трактат, относящийся, по одним сведениям, ко II, по другим – к ХIII веку и представляющий собой эзотерический комментарий к Пятикнижию.

, или «Книге сияния», уже существует тогда, когда родители – нежно ли, яростно ли, равнодушно ли, в отчаянии ли или полные надежд – обнимаются, дабы положить начало новой жизни. Гедали и не знает, что Тита читает «Зохар», мистическую книгу, к которой обращаются последователи учения каббалы, пытаясь отыскать разгадку тайн мироздания. Да, Тита считает, что Гедали о ее увлечении «Зохаром» ничего не знает; у нее есть от него секреты. Но Гедали знает. Многое знает. Мудрость, отложившаяся в самой сердцевине его копыт, не утрачена и после операции.
Тита рассказывает о тяжелых родах. Гедали-плод был неправильно расположен в матке: вместо головы первыми появились ступни. (Ступни. Это для Титы ступни.) Повитуха тянула изо всех сил, дона Роза орала благим матом, сестры рыдали в углу – в общем, ничего хорошего. После родов мать впала в глубокую депрессию. Много дней она лежала, не шевелясь, ни с кем не разговаривая, и почти не ела.
Как только жена оправилась, отец решил сделать сыну обрезание. Но тут опять неприятности: моэль, старый алкоголик, был как раз в запое и ему мерещилась всякая нечисть. Войдя в дом, он увидел не нормального младенца, а ребенка с лошадиными ногами и в ужасе бросился бежать. Лев Тартаковский удержал его. Завязалась перебранка. Под конец, изучив пенис Гедали, показавшийся ему гигантским, моэль согласился совершить обряд, видимо, завороженный возможностью сделать обрезание, подобного которому никто никогда не делал.

(Красавица смеется, показывая крепкие ровные зубы: сколько бифштексов, должно быть, разгрызли эти зубы. Сколько мужских плеч искусали.)

Гедали растет на фазенде. Он спокойный ребенок. Любит дальние прогулки, несмотря на небольшой врожденный дефект: одна стопа у него слегка искривлена, так называемая конская стопа. Ему приходится носить ортопедическую обувь и помногу ходить пешком он не может. Зато он отличный наездник: скакать по полям для него – одно удовольствие. Отцу не нравится, что сын уезжает так далеко от дома, но мальчику хорошо в поле. Там он может часами разговаривать с воображаемым другом, маленьким индейцем Пери. Кстати, в этом заброшенном краю у него и нет других друзей.
Гедали очень любит скакать верхом, а еще он любит играть на скрипке. Иногда он играет на скрипке прямо на скаку, чем приводит в восторг родителей. И внушает им надежды. А вдруг их сын станет виртуозом? Таким, как Миша Эльман, Иегуди Менухин, Цимбалист? Да разве угадаешь, что может случиться: однажды ни с того ни с сего Гедали бросает скрипку в мутные воды реки. Такой уж он непредсказуемый. Но от этого родители и сестры любят его не меньше, только вот брат Бернарду от души его ненавидит. И не упускает ни единой возможности задеть. Вдобавок у Гедали появляется враг: Педру Бенту, сын соседа-фермера. Негодяй заставляет Гедали встать на четвереньки и садится на него верхом, как на лошадь. Этот прискорбный эпизод переполняет чашу терпения доны Розы. Она давно мечтает уехать с фазенды: ты же видишь, говорит она мужу, наши дети не могут жить среди этих дикарей.
Семья переезжает в Порту-Алерги, теперь они будут жить в большом доме в районе Терезополис. Гедали уже подросток. Но он все такой же застенчивый и нелюдимый – до такой степени, что Бар-Мицва празднуется дома, в кругу семьи.
Он очень умный. В школу, к великому огорчению родителей, мечтающих о лучшей доле для сына, чем прилавок принадлежащего семье магазинчика, он ходить отказывается, но очень много читает, учится на заочных курсах, изучает языки по лингафонному методу. И хобби у него интересное: телескоп.

– Вот тогда-то он и влюбился в первый раз, – говорит Тита. – В соседку, которую видел только в телескоп и даже – представь себе – ни разу не разговаривал с ней. Самое большее, на что он оказался способен, это послать ей любовное письмо с почтовым голубем по кличке Колумб. Да только Колумб, вместо того, чтобы доставить послание, воспользовался случаем и смылся.
Девушка улыбается.
Красивая девушка. Вообще-то не такая уж она и юная – трудно судить о возрасте из-за темных очков – пожалуй, даже старше, чем я, но факт остается фактом: у меня она вызывает зверское вожделение. Начинаю фантазировать: вот я преследую ее в горах Туниса и загоняю в ущелье, из которого нет выхода. Вижу, как она кидается мне навстречу, словно львица, обезумевшая от страсти, и мы занимаемся любовью там, в ущелье, в горах Туниса.
Или вот еще: мы скачем верхом по пампасам, оба обнаженные. Я нарочно направляю коня в ее сторону, мы сталкиваемся, падаем на мягкую траву, хохочем. Дальше все происходит так, как будто мы в ущелье в горах Туниса.
Третий вариант. Мы сидим в этом ресторане. Она вдруг вспоминает, что забыла в машине какую-то нужную вещь, документы, например. Просит проводить ее. Выходим. Моросит мелкий дождик. Бежим, говорит она, и мы выбегаем на улицу. Меня немного покачивает от выпитого. Скорей, говорит она и протягивает мне руку. Обнявшись, мы подбегаем к машине, моя спутница открывает дверцу, садится за руль. Я сажусь рядом. Несколько минут мы никак не можем отдышаться, смотрим друг на друга и смеемся. Фары проходящих машин освещают ее лицо, шею, часть груди, которую видно в расстегнутом вороте блузки. Дождь усиливается, теперь это ливень, с шумом обрушивающийся на капот машины. Как мы выберемся отсюда, спрашивает она. Не будем и пытаться, отвечаю я, лучше переждем дождь. Она наклоняется, чтобы достать документы из бардачка, блузка расстегивается еще больше, показывается грудь, и вот женщина уже в моих объятиях, и мы целуемся, как сумасшедшие. Я укладываю ее на сиденье, сам укладываюсь сверху, тесно, мы едва можем повернуться, я поднимаю юбку, не обращая внимания на слабые протесты – это безумие, Гедали, безумие – и тут случается непредвиденное, впрочем, ситуация от этого становится только пикантнее: я задеваю боком ручку переключения передач. Машина, стоявшая на первой передаче, без ручного тормоза, трогается с места, но я не в силах остановиться, я вот-вот кончу; Гедали, кричит она, машина поехала, ну, все, я кончил, вскакиваю и жму на тормоз. Смотрю на нее, она побледнела, глаза округлились. Не ушиблась, спрашиваю я. Нет, отвечает она, просто испугалась. И вдруг добавляет: какая жалость, Гедали, мне бы еще чуть-чуть – и все, Гедали. Ничего страшного, говорю я, повторим. И мы повторяем; на этот раз ей действительно хорошо. Мы садимся, смотрим друг на друга. И вдруг начинаем хохотать. Мы хохочем и не можем остановиться, я хлопаю ладонью по рулю и нечаянно нажимаю на клаксон, машина громко гудит, тут мы и вовсе умираем со смеху. И все еще смеясь, возвращаемся в ресторан.

От несчастной любви Гедали решает сбежать из дому. Он бродит по полям Риу-Гранди, голодает, вынужден воровать еду. В конце концов ему удается устроиться в цирк. Богатое воображение помогает ему изобрести оригинальный номер: из конской шкуры он мастерит костюм кентавра. Передние ноги – его собственные, а туловище и задние ноги набиты соломой. Публика буквально сходит с ума от восторга, когда кентавр-Гедали выбегает на арену.
Тут он влюбляется во второй раз.

– В укротительницу, – говорит Тита и со смехом добавляет: – Хорошо еще, что не в львицу.

Укротительница – загадочная, обольстительная женщина. Гедали ей нравится. Однажды ночью она заходит в кибитку, где он живет. Юноша слишком неопытен, он бросается на нее, хочет овладеть ею силой. Укротительница в ужасе кричит: – Конь! Он настоящий конь! – парень спасается бегством. Снова скитается он по дорогам, доходит до самой границы. Тут и встречается с Титой, воспитанницей помещика Зеки Фагундеса и его жены доны Котиньи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30