Поместив на большом плоском камне глиняную фигурку божества и курильницу, предводитель долго молился, время от времени бросая на горящие угли шарики пома. Лицо его то светлело, то принимало обычное хмурое выражение. Наконец он поднялся с колен.
Когда все приготовления были закончены, пленных рассадили по лодкам, и флотилия тронулась в путь. Не прошло и двух часов, как за поворотом реки внезапно развернулась панорама большого города.
На правом берегу гряда высоких холмов подходила к воде почти вплотную. На их склонах, одно над другим, громоздились великолепные здания; их стены, покрытые белой штукатуркой, ярко блестели в лучах утреннего солнца. Широкие площади, стройные ряды стел, бесчисленные лестницы, взбегавшие по склонам холмов, храмы, дворцы – вся эта сложная и пестрая громада казалась пленным каким-то живым могучим существом, привольно расположившимся у широкой глади реки. А одиноко высившийся на вершине центрального холма дворец правителя, нависший над городом, был головой этого существа, словно застывшего в раздумье.
– Город зеленого потока, – прошептал Шбаламке, обращаясь скорее к себе, чем к Хун-Ахау, хотя тот услышал его слова. В голосе молодого воина звучали восхищение и страх.
Берег постепенно приближался; все отчетливее видны были человеческие фигуры, даже выражение отдельных лиц. Длинная прибрежная полоса была полна неподвижно стоявших людей с лицами, обращенными к городу. Между ними сновали другие, медленно прохаживались, поглядывая на реку, третьи; знатных лиц в носилках носили от одной группы к другой.
Внезапно Хун-Ахау понял смысл происходящего, и его сердце запрыгало, стуча в грудь, как будто хотело вырваться. Это рынок рабов: неподвижно стоящие люди – рабы, которых вывели на продажу, а расхаживающие около них – покупатели и продавцы. Будь проклят, Одноглазый!
Неподалеку от массивного каменного столба, высоко поднимавшегося из воды, лодки пристали к берегу. Остальные пленные, по-видимому, также поняли, что им предстоит: послышались стоны и подавленные причитания, мольбы и воззвания к богам, многие тупо глядели в воду, не решаясь взглянуть на то место, где через несколько минут должна была решиться их судьба.
Первым на берег выскочил Одноглазый, за ним – несколько воинов; остальные остались пока в лодках. Начали выводить пленных.
Люди шли с неохотой, медленно, все время оглядываясь на лодки, как будто они были последним связующим звеном с навеки потерянной свободой. Воины тихо ругались, торопили, но били редко: очевидно, боялись повредить ненароком товар. Один Шбаламке выпрыгнул из лодки с таким видом, словно он торопился на какое-нибудь интересное и приятное зрелище.
Между тем все новые и новые лодки причаливали к берегу; с одних выгружали набитые мешки с какими-то товарами, кувшины, миски, горшки, с других – тоже гнали рабов. На рынке становилось все теснее; шум и гам возрастали с каждой минутой.
Одноглазый привел своих пленных к месту, предназначенному для продажи рабов, и выстроил их таким же образом, как и у соседей. Невольников на рынке было много; несколько сотен людей стояли понурив головы и молча ждали, к кому они попадут. Торговля, однако, шла пока вяло, и обычных клятв, сопровождавших заключение сделки, почти не было слышно.
Первого покупателя, появившегося перед ним, Хун-Ахау запомнил на всю свою жизнь: это был высохший сгорбленный старик с глубоко запавшими глазами; на его одежде виднелись какие-то странные желтые пятна. Он долго присматривался к Хун-Ахау, а затем вытянул руку, чтобы пощупать мускулы юноши. На невольную дрожь отвращения, охватившую Хун-Ахау, старик, казалось, не обратил никакого внимания. Постояв несколько минут в раздумье, он спросил тихим голосом Одноглазого о цене.
– Двести пятьдесят! – отрывисто отвечал тот.
Старик пожевал сухими губами, подумал еще немного и, не говоря ни слова, медленно удалился. Хун-Ахау проводил его долгим взглядом.
Как сложилась бы его жизнь, если бы покупка совершилась? Может быть, от такого старика было бы легче убежать, чем от другого владельца? А может быть, задавленный непосильной работой, он быстро угас бы в неволе? Кто знает! Участь раба – горькая участь!
Шбаламке, стоявшего через несколько человек от Хун-Ахау, казалось, эти вопросы совершенно не беспокоили. Он упорно рассматривал большую статую, находившуюся на вершине дворца правителя, и не обращал никакого внимания на подходивших к нему покупателей. Зато стоявший рядом с ним Ах-Кукум весь трепетал, как только кто-нибудь на минуту останавливался перед ним. В промежутках он глядел умоляющими глазами в небо и беззвучно шептал молитвы, призывая на помощь божества дня.
Неожиданно перед невольниками Одноглазого появился новый покупатель с такой необычной внешностью, что даже Шбаламке оторвался от созерцания статуи и перенес взгляд на пришедшего.
Это был невысокий человек среднего возраста, такой толстый, что, казалось, он не идет, а быстро катится по площади, как шар. Тройной подбородок, упиравшийся в драгоценное ожерелье, и пухлые щеки его все время подпрыгивали, потому что, несмотря на полноту, он был чрезвычайно подвижен и быстр в движениях. Одежда и головной убор подошедшего поражали богатством и пышностью. Пыхтя и отфыркиваясь, он подкатился прежде всего к Хун-Ахау и зорко оглядел юношу маленькими, блестящими и хитрыми глазками.
Затем, не говоря ни слова, он устремился к Шбаламке, ткнул пальцем в его залеченную руку и на мгновение задержался. Шбаламке отнесся к этому странному жесту незнакомца по-прежнему равнодушно. После этого покупатель двинулся прямо к Одноглазому, уже не останавливаясь около других пленных. За ним следовали двое, одетые только в набедренные повязки, – очевидно, рабы, – тащившие на спинах большие мешки, и трое воинов с копьями.
– Сколько просишь за тех двух? – спросил он неожиданно тонким для его телосложения голосом.
Одноглазый хорошо знал, кого имеет в виду покупатель, но тем не менее ворчливо спросил, о каких именно двух рабах тот говорит.
– За упрямца и воина с испорченной рукой, – миролюбиво отвечал толстяк.
Даже Одноглазый не мог сдержать жеста удивления перед такой проницательностью покупателя. Быстро и точно определить с первого взгляда характер одного и прежние занятия другого раба было не так-то легко. Но ни удивляться, ни расспрашивать в подобных случаях не полагалось. Поэтому начальник отряда кратко ответил, что он хочет получить за них пятьсот.
– Тебе долго придется простоять здесь, запрашивая такую цену, – спокойно заметил новый покупатель.
– Сколько же даешь ты? – поинтересовался Одноглазый.
– Триста за обе головы, – ответил толстый.
– Ты ценишь их слишком дешево! – раздраженно сказал Одноглазый.
– Ровно столько, сколько они стоят в действительности. Один из них упрям – он, наверное, уже не раз пытался бежать, и тебе приходилось все время следить за ним. Второй попал в рабы случайно; как и всякий воин, он туп и не может хорошо работать. Триста – хорошая цена за них, соглашайся!
Одноглазый был в явном затруднении. Он не мог внутренне не согласиться с тем, что говорил ему толстяк; и характеристика, данная рабам, и цена были правильными. Но, не говоря уже об обидных словах о воинах, то есть и о нем самом, начальник не хотел согласиться на предложенную цену потому, что это казалось ему каким-то поражением. Отчаянно ища достойного выхода, он предложил другую комбинацию, хотя в глубине души не считал ее особенно выгодной.
– Плати пятьсот, как я сказал, и в придачу можешь выбрать любого третьего из моих невольников!
– Согласен, – быстро сказал толстяк, и по насмешке, промелькнувшей в его живых глазах, Одноглазый понял, что он совершил ошибку.
– Слово воина – твердое слово! – произнес он громко, чтобы не уронить себя в глазах собравшихся вокруг любопытных. – Я назвал пятьсот, и ты платишь пятьсот. То, что я хотел, – получил!
Во время этой тирады толстяк снова отошел к выстроенным рабам. Заметив подавшегося вперед Ах-Кукума (он урывками слышал разговор и мечтал попасть с друзьями к одному владельцу), необычный покупатель весело подмигнул ему одним глазом и, усмехнувшись, ткнул пальцем в его грудь. Третий раб был выбран.
Успокоившийся Одноглазый (он, видимо, не возлагал на Ах-Кукума особых надежд) и толстяк произнесли обычно полагающиеся при продаже клятвы, а затем покупатель, взяв у сопровождавшего его раба мешок, начал с привычной легкостью быстро отсчитывать бобы какао. Одноглазый таким умением, как видно, не отличался; он подозвал на помощь одного из своих воинов. Они долго считали и пересчитывали бобы, рассматривали их и даже нюхали. Неожиданно Одноглазый сунул раскрытую ладонь к носу покупателя.
– Ты меня обманываешь, – завопил он, – это фальшивый боб! Немедленно обменяй его на настоящий!
Толстяк взял боб с легкой улыбкой и, не разглядывая, бросил его на землю, а рассерженному продавцу подал другой. Счет продолжался.
Наконец дважды сосчитанные бобы перешли из одного мешка в другой, начальник партии вывел из рядов Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукума и передал их толстяку с надлежащими в таких случаях словами: «Теперь эти головы твои!»
– Прощайте, братья! – крикнул Хун-Ахау остававшимся рабам, но никто ему не ответил.
Толстяк, за которым следовали воины с новыми рабами, быстро удалялся от рынка. Свернув на узкую дорогу, поднимавшуюся на один из холмов, он неожиданно обратился к Хун-Ахау:
– Почему ты обратился к рабам со словом «братья»? Какие же они тебе братья? К концу этого же дня они будут распроданы, и вскоре большинство их окончит свое жалкое существование под гнетом непрерывной работы и издевательств. Разве такова твоя судьба, юноша?..
Хун-Ахау недоверчиво молчал. Не выдержал нетерпеливый, как всегда, Шбаламке.
– А что же ожидает его? – спросил он. – Разве они, – он показал на Хун-Ахау и Ах-Кукума, – так же, как и я, не твои рабы?
Лицо толстяка расплылось еще шире от добродушной улыбки. Он остановился.
– Нет, вы будете не рабами, а моими верными помощниками, – торжественно произнес он. – Правда, я заплатил за вас немало, но вы поможете мне и тем самым с лихвой окупите себя. Дети мои, я сам был рабом и хорошо знаю всю горечь рабства. Но теперь я свободен, и скоро такими же свободными станете вы! Велико ваше счастье, что вы приглянулись мне и я остановил свой выбор на вас троих. Слушайте внимательно. – Он сделал знак воинам отойти, подвинулся ближе к трем юношам и понизил голос. – Я знаю, какие мысли бродят у вас в голове: ближайшей ночью убить меня, обезоружить воинов и бежать. Несчастные! Совершив это, вы погубите себя окончательно. Через один-два перехода вы будете задержаны, преступление будет раскрыто, и после пыток дыхание ваше прекратится. А разве это самое лучшее, что может быть в жизни? Нет, дважды и трижды нет! Другая судьба уготована вам – жизнь, полная удовольствий и наслаждений!
Толстяк остановился, вытер потное лицо небольшим кусочком белой ткани, который он извлек из глубин своей пышной одежды, и продолжал:
– Я – Экоамак, главный купец трижды почтенного, великого, мудрого и непобедимого владыки Тикаля. Три месяца тому назад великим было отдано мне приказание: отправиться в Город зеленого потока и приобрести нужные для двора и хозяйства владыки товары. Повеление было выполнено; никто лучше меня не разбирается и в вещах, и в продуктах, и в ценах, и в людях, – самодовольно ухмыльнулся Экоамак. – И вот сегодня, проходя по рынку рабов, я увидел ваши честные и открытые лица, на которых было написано все горе, случившееся с вами. Ведь ты и ты, – обратился он к Хун-Ахау и Ах-Кукуму, – земледельцы и попали в плен, когда ваше селение было уничтожено? Не так ли? А ты, – Экоамак обернулся к Шбаламке, – молодой, но уже опытный воин, и захватившие тебя в полной мере почувствовали мощь твоих ударов. Только из-за того, что ты был ранен, ты попал в плен. Нет, нет, не говорите мне «да», я и так вижу, что я, как всегда, прав! Так вот, тогда я сказал себе: «Экоамак, ты тоже был рабом, но теперь ты велик и богат. Почему бы тебе не выкупить этих юношей, почему не помочь им, а они помогут тебе». Теперь это совершилось, вы свободные люди, но, – толстяк сделал паузу, значительно поднял палец, – вы должны в свою очередь отплатить мне добром за добро!
– Что же мы должны сделать? – вырвалось у Ах-Кукума. Глаза его сияли.
– Очень немногое. Мне не хватает носильщиков. Помогите мне благополучно доставить товары в Тикаль, а там я вознагражу вас за труды и мы расстанемся. Если захотите, вы сможете остаться в Тикале, храбрые воины в нашем городе пользуются большим почетом. Земледельцам там тоже всегда найдется хорошая работа! Но если вас потянет в родные края, то, клянусь великим Солнечноглазым, – Экоамак торжественно поднял руку, – никто не посмеет вас удерживать. Свободные, щедро одаренные, вы не спеша совершите обратное путешествие и в старости будете рассказывать внукам о чудесах Тикаля, отца всех городов мира!
Юноши молчали, завороженные. Свобода, далекое путешествие, сказочный великолепный Тикаль, о котором каждый из них слышал еще в детстве. Что может быть лучше! Особенно сиял Шбаламке. Только у Хун-Ахау шевелилось легкое подозрение: уж слишком много было за последние дни плохого и тяжелого, чтобы принять неожиданную радость с полным доверием. Но доводы Экоамака были убедительными, а кроме того, какой смысл ему обманывать принадлежавших ему же рабов?
– Спасибо тебе, Экоамак! – волнуясь, сказал Шбаламке. – Спасибо за свободу и доверие. Мы, конечно, поможем тебе и доставим все твои товары в Тикаль в полной сохранности. А там уж мы посмотрим, что нам следует делать дальше!
– Ты, воин, мудр не по летам! – одобрительно воскликнул толстяк. – Идемте же к нашей стоянке, уже давно пора подкрепить силы и отдохнуть.
Лагерь главного купца Тикаля был расположен на окраине города в небольшой лощине крошечной рощицы. Почему она не была вырублена под поле, а осталась здесь, объяснить было трудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29