Щебетали птицы, проносясь около наружных стен.
Вдали послышались голоса. Хун-Ахау отпрянул от двери, уселся на свое место, невольно затаил дыхание.
– А как смотрит на это великий жрец? – послышался около дверей комнаты голос одного из проходивших.
– Он еще ничего не знает! Да и зачем ему…
Конца фразы Хун-Ахау не расслышал. Шаги затихли, снова наступила тишина, но она уже не казалась ему, как прежде, безмятежной – наоборот, тишина была полна таинственности и настороженности. Теперь юноша больше уже не решался покинуть комнату. Отрывок случайно подслушанного разговора показал ему, сколько тайн и опасностей хранят стены тикальского дворца. Только что он чуть не услышал какой-то тайны, о которой не знает сам великий жрец. А всякая лишняя тайна – новая опасность, – так много раз повторял ему отец.
Отец и мать! Прошлое снова всколыхнулось в нем. С тех пор как Хун-Ахау попал в Тикаль, он, подавленный новыми бедами, меньше вспоминал свою прежнюю жизнь, а когда воспоминания приходили, старался отогнать – уж слишком было больно. Но сегодня он ничего не мог поделать с собой и все остальное время просидел на циновке, мучаясь воспоминаниями.
Начали собираться рабы, передававшие на ухо друг другу какие-то новости. Все они были оживлены и, как с удивлением отметил Хун-Ахау, совсем не тяготились своим положением. Вскоре появился и Цуль. После еды, когда Хун-Ахау впервые за долгое время полакомился горячей вареной фасолью, старик угрюмо сказал ему:
– Сегодня вечером ты пойдешь к владычице!
– А что я буду делать? – поинтересовался юноша.
– То, что тебе прикажут!
Хун-Ахау попытался завязать разговор с молодым рабом, сидевшим рядом с ним, но тот, презрительно поглядев на него, заметил своему соседу:
– Этот дикарь еще не понимает, как он должен держать себя среди нас!
Хун-Ахау проглотил обиду, но неожиданно вмешался Цуль:
– Мы, рабы юной владычицы, выше вас, ленивых обжор Великого блюстителя, потому что наша госпожа выше его! Молчи и не трогай нас своим мерзким языком! Иначе ты им и подавишься!
В комнату быстро вошел высокий плотный мужчина – при виде его все поспешно поднялись, и ссора погасла, не разгоревшись.
– Где здесь новый раб юной владычицы? – спросил вошедший, и его выпуклые холодные глаза, обежав лица, остановились на Цуле.
Цуль вытолкнул Хун-Ахау.
– Вот он, господин!
– Иди за мной, – коротко бросил тот.
Когда они вышли в коридор и удалились в дальний конец его, Хун-Ахау вспомнил, что он уже видел этого человека. С ним говорила царевна, когда появилась на строительстве дороги. Очевидно, это был ее управитель.
– Сегодня вечером, когда взойдет вечерняя звезда, – заговорил управитель, пристально глядя на Хун-Ахау, – ты будешь сопровождать юную владычицу в священную рощу. Ты будешь с ней один – таков ее выбор. Помни, что ты головой отвечаешь за ее безопасность. Умеешь владеть копьем?
– Да! – без колебаний отвечал юноша.
– Хорошо, идем, я дам его тебе.
Но Хун-Ахау напрасно ожидал, что его поведут в оружейную дворца.
В небольшой комнатке, очень похожей на ту, в которой юноша переодевался после прихода во дворец, стояло прислоненное к стене небольшое, но хорошо сделанное копье. Очевидно, оружие было приготовлено заранее. Управитель показал на него:
– Бери!
Хун-Ахау быстро схватил оружие, с наслаждением чувствуя рукой шероховатость плотно намотанных на древке ремней. На миг в голове мелькнула мысль – убить стоящего рядом и бежать… Но что затем? С одним копьем против всех воинов Тикаля?
Будоражащая мысль снова юркнула в свою норку и глубоко затаилась. Юноша осторожно, искоса посмотрел на управителя: не заметил ли он чего-нибудь? Но тот стоял, опустив голову и о чем-то раздумывая. После нескольких секунд молчания он отпустил Хун-Ахау, сказав, что вечером его позовут.
Хун-Ахау, бережно держа копье, отправился обратно. Его появление с копьем вызвало у рабов недоумение и любопытство, но спросить, почему юношу вооружили, никто после перебранки не решился. Они сбились в кучу в углу комнаты и принялись оживленно шептаться, поглядывая временами на Хун-Ахау. Юноша подсел к Цулю и кратко рассказал о полученном поручении. Старик рассеял его недоумение:
– Когда великому жрецу надо узнать будущее, он пьет настойку из священных грибов, и тогда перед его глазами появляются видения, – сказал он. – Собирать эти грибы может только девушка, дочь владыки, в полночь. А ты будешь охранять ее. Это большая честь, и я не знаю, почему она выпала тебе. Будь осторожен, юноша, – закончил со вздохом Цуль, – почести всегда влекут за собой опасности!
Пользуясь хорошим настроением старика, Хун-Ахау спросил у него, давно ли он живет во дворце.
– Я родился в этих стенах – от дворцовой рабыни, – с гордостью отвечал Цуль. – На моих глазах, когда я был в твоем возрасте, наш трижды почтенный владыка взошел на престол. Этими вот руками, – он поднял вверх сухие жилистые руки, – я носил юную владычицу, когда она была маленькой девочкой. Не было ребенка лучше ее. Но после смерти ее матери появилась новая супруга повелителя, а у нее родился сын…
Цуль оборвал свои воспоминания, словно опасаясь сказать что-то лишнее. Хун-Ахау заметил это и перестал расспрашивать. Они долго сидели молча, углубленные каждый в свои мысли.
После вечерней пищи старика вызвали в покои царевны. Когда уже начало темнеть и возвращавшиеся рабы стали укладываться спать, Цуль вошел в комнату и поманил за собой Хун-Ахау.
На площади перед дворцом двое рослых рабов держали легкие носилки. Около них стоял управитель царевны; больше никого из придворных не было. Цуль поставил Хун-Ахау позади носилок и куда-то исчез, а через несколько минут возвратился с большим зажженным факелом. Вскоре появилась и царевна, за которой шла Иш-Кук. Управитель бережно подсадил свою повелительницу в носилки и махнул рукой – небольшой кортеж тронулся. Впереди, с факелом, шел Цуль, за ним рабы несли носилки, а Хун-Ахау и присоединившаяся к нему Иш-Кук замыкали шествие.
Идти пришлось довольно долго. Улицы Тикаля были уже пустыми и тихими; большинство жителей спало. Лишь иногда в каком-нибудь доме знатного вельможи виднелись огни, и оттуда доносился шум – там пировали. Редко встречавшиеся прохожие почтительно уступали дорогу.
Сопровождавшие царевну выбрались на большую дорогу, прошли по насыпи, соединявшей две стороны ущелья, миновали городской центр и вышли на высоко поднятую над равниной, прямую как стрела сакбе, «белую дорогу». В самом конце ее смутно виднелась на светлом вечернем небе каменная громада храма бога неба. За ним, как догадался Хун-Ахау, вспоминая первые месяцы своего пребывания в городе, и находилась священная роща.
Вначале Иш-Кук шла молча в стороне от юноши. Но когда процессия выбралась на сакбе, она придвинулась к Хун-Ахау поближе и весело прошептала:
– А я тоже рабыня!
Хун-Ахау недоуменно взглянул на девушку. На ее миловидном личике, озаряемом по временам багровыми бликами от факела, блуждала слабая улыбка; взгляд обычно бойких глаз был потуплен.
Не дождавшись ответа от Хун-Ахау, Иш-Кук искоса взглянула на него и легко положила ему руку на плечо.
– Я ведь тоже рабыня, – жалобно повторила она, – почему ты держишься в стороне от меня, Хун-Ахау?
Хун-Ахау слегка отодвинулся – ему почему-то стало неловко, – рука девушки бессильно упала вниз, и он, невольно понижая голос, сказал:
– Я вовсе не держусь в стороне от тебя, девушка, просто мы не встречались с тех пор, как ты привела меня к владычице.
– Раб должен думать только о равных себе, – наставительно продолжала после небольшой паузы Иш-Кук. – Скажи, ты иногда думаешь о чем-нибудь непозволительном?
– Я? – искренне удивился Хун-Ахау. – Конечно нет! – Но в ту же самую минуту ему в голову пришла мысль, что если Иш-Кук тоже рабыня, то под словом «непозволительное» она имела в виду свободу, и он торопливо поправился: – Хотя да, иногда думаю.
Иш-Кук торопливо отодвинулась от юноши («Испугалась!» – подумал Хун-Ахау), но после нескольких шагов девушка приблизилась к нему снова.
– И о чем же непозволительном ты думаешь? – спросила она внезапно охрипшим голосом.
– О свободе для себя и других, – ответил ей взволнованным шепотом Хун-Ахау.
– О свободе? – протяжно сказала Иш-Кук, что-то обдумывая. – Ах да, конечно, о свободе… – Легкая усмешка тронула ее губы. – Мы все мечтаем о свободе. Но я говорила о другом: не любишь ли ты девушку из какого-нибудь знатного рода? Вот что я называла непозволительным.
– Девушку из знатного рода? – снова удивился Хун-Ахау. – Конечно нет. Да я и не видел ни одной из них!
Этот ответ, по-видимому, успокоил Иш-Кук. Она помолчала несколько минут и потом, на мгновение внезапно прижавшись к юноше, сказала:
– Не забывай меня, Хун-Ахау, помни, что я твой друг и всегда буду рада помочь тебе…
Хун-Ахау кратко поблагодарил, и остаток пути они прошли молча. Юноша раздумывал, можно ли полностью довериться Иш-Кук. Будет ли она действительно его другом? Почему она так сдержанно говорила о свободе? Боялась предательства с его стороны? Но ведь он сам говорил с ней вполне откровенно. Хун-Ахау понимал, что Иш-Кук могла бы стать неоценимой помощницей в осуществлении его замыслов; за ней не так следят, она передала бы весточку его друзьям и рассказала бы ему о том, как живут они. Но как ни заманчиво все это было, Хун-Ахау не мог решиться; что-то в словах Иш-Кук или, может быть, даже не в словах, а в тоне, каким они были произнесены, ему не нравилось. И он решил сперва внимательно приглядеться к девушке.
Между тем их маленькая группа уже миновала храм бога неба и, вступив на опушку священной рощи, остановилась. Подбежавшая Иш-Кук помогла царевне выйти из носилок. Теперь Хун-Ахау смог подробнее рассмотреть свою госпожу. В этот раз царевна была одета в простую белую одежду почти такую же, как у Иш-Кук, без всяких украшений, и она показалась Хун-Ахау одной из тех девушек, которых он часто видел на улицах родного селения. Только ее глаза, большие, сияющие, гордо смотрящие в тьму рощи, а не скромно потупленные, как у тех, напоминали юноше, что перед ним дочь владыки Тикаля, а он – ее раб. И пока она в задумчивости смотрела на деревья, а Хун-Ахау украдкой – на нее, у него опять появилось то странное, слегка щемящее ощущение в груди, которое юноша, бывало, испытывал по дороге к Тикалю, переходя с грузом быструю холодную воду горных рек.
После нескольких минут задумчивости царевна медленными шагами двинулась к деревьям рощи. Носильщики и Иш-Кук остались стоять на месте, а Цуль сердито обернулся к Хун-Ахау, жестом приказав ему следовать за девушкой. Хун-Ахау, сжимая в руке копье, с забившимся сердцем осторожно последовал за царевной.
Как только они миновали первые деревья, свет факела Цуля перестал помогать им. Глубокая, почти осязаемая тьма охватила их, и ноги с трудом делали шаг за шагом в густых зарослях, потому что священная роща была просто оставленным среди Тикаля кусочком девственного леса. Хун-Ахау невольно приблизился к царевне и шел теперь в каких-нибудь трех шагах от нее. Постепенно глаза стали привыкать к темноте. Сперва выступили кусочки звездного неба между вершинами деревьев, а затем и стволы. Бесшумно проносились крупные летучие мыши. Где-то в глубине размеренно ухала священная птица моан. Царевна, очевидно, хорошо знала дорогу и шла хотя медленно, но без остановок, а Хун-Ахау уже два раза налетал на деревья и был вынужден останавливаться, чтобы потереть лоб.
Но вот, задев ногой за выступивший из земли корень, споткнулась и царевна, и Хун-Ахау, протянув руку, ринулся к ней. Но она, сумев удержать равновесие, выпрямилась, и юноша услышал тихий ласковый голос:
– Не надо, Хун! Девушки, собирающей священные грибы, не должна касаться рука мужчины.
Они вышли на небольшую ровную полянку, очевидно, некогда расчищенную чьими-то заботливыми руками. У противоположного края ее, около самой земли, что-то слабо светилось. Хун-Ахау напряг зрение: неужели это светились грибы? Да, теперь он уже отчетливо различал очертания их толстых мясистых шляпок, как будто плавающих в воздухе, потому что ножек не было видно.
На миг старые суеверия вновь проснулись в нем, но, вспомнив, как спокойно и бестрепетно держит себя царевна, юноша устыдился. Неужели он менее храбр, чем женщина?
Царевна подошла к грибам, наклонилась, и Хун-Ахау увидел, как светящиеся шляпки одна за другой исчезают со своего места. Временами Хун-Ахау казалось, что, собирая грибы, его владычица произносила какие-то заклинания, но так тихо, что юноша не был в этом уверен.
Но вот сбор таинственного снадобья был окончен, и царевна двинулась в обратный путь. Теперь глаза Хун-Ахау вполне освоились с темнотой, он спокойно следовал за своей повелительницей и мечтал только о том, чтобы внезапно появился какой-нибудь хищный зверь, тогда бы он показал свою храбрость. При мысли о владыке лесов – ягуаре – его мускулы напряглись, а горячая ладонь с силой сжала древко копья. Юноша постоянно оглядывался, надеясь увидеть мерцающие зеленоватым светом глаза хищника. Но вокруг все было спокойно; лишь иногда с противным писком мимо их ног шмыгали испуганные крысы, да один раз в зарослях прошуршали прыжки какого-то небольшого зверька – вероятно, кролика, торопившегося на ночлег. А между тем Хун-Ахау очень хотелось проявить преданность своей новой владычице, которая выбрала именно его среди других рабов и сегодня доверилась ему. И он был даже немного огорчен, что с ними ничего не случилось…
Обратный путь, как всегда, показался короче, и скоро на стволах деревьев засветились красноватые блики факела, а потом показались и ожидающие их люди. Здесь Хун-Ахау увидел, что царевна несла грибы завернутыми в большой кусок тонкой ткани, их было совсем немного. Что же это за грибы, вызывающие видения? У себя на родине Хун-Ахау никогда не слышал о них.
Царевна села в носилки, не выпуская из рук свертка, и шествие тронулось. Цуль, очевидно, знал заранее, куда следует идти, потому что уверенно шел впереди, не оглядываясь на носилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29