Ваш…»


Часть пятая
ОЖИВШАЯ МЕЛОДИЯ

ТАЙНА ПЕРЕУЛКА СТАРЫЕ КАШТАНЫ

Пелисье. Гостиница «Бель Вю»
8 октября, утро.
Сегодня суббота. На рассвете приехал в Пелисье. Моя комната в этой приморской гостинице «Бель Вю» сумрачна и неприветлива. Одиноко глядит на океан маяк.
Иду к мадам Рамо. Она живет в переулке Старые каштаны, дом 25. Передам деньги – и домой. Документы в порядке.
Пелисъе. Ночь.
Я задерживаюсь в Пелисье. Побывал в переулке Старые каштаны. Мадам Рамо не застал. Соседки сказали так: «И что это все приезжают к мадам Рамо непременно в субботу? То какой-то матрос, теперь вы. Мадам Рамо всегда в субботу уезжает в деревню. Там живет ее школьная подруга мадам Дефорж. А мадам Рамо вернется послезавтра, в понедельник».
С каким любопытством осматривали и расспрашивали меня соседки госпржи Рамо! Допытывались, кто я, зачем приехал, какое у меня дело в Пелисье.
Пелисье, 9 октября, воскресенье, утро.
Дневник Веригина
Приморский городок Пелисье был когда-то славен и знаменит. Ныне он забыт всеми кораблями мира. А переулок Старые каштаны, где живет мадам Рамо, самый забытый переулок в этом забытом городке. Наверное, все дни здесь друг на друга похожи, как эти маленькие домики с глухими ставнями, которые закрываются с переулка. Наверно, только два раза в день – вечером (когда с переулка вталкивают в отверстие по бокам окон болты и ставни крепко-накрепко прижимаются к стеклам окон) и утром (когда открываются ставни) – тишина переулка нарушается стуком этих болтов. Но весь день и всю ночь тихо дремлет переулок. Дремлет и этот старый-старый городок, вспоминая старинные пиратские времена.
Но в прошлое воскресенье пришла в этот переулок тайна. Не выдуманная, а настоящая. И принес ее неизвестный матрос с неизвестного корабля.
Было так (со слов тетушки Фланш, соседки мадам Рамо).
Рано утром, еще только стали открывать ставни в домах, тетушка Фланш, выйдя на крылечко, увидела, что в переулке появился моряк. Он курил короткую трубочку, поглаживая бороду, которая росла у него под подбородком – прямо из шеи, – и все время присматривался к домам. Он что-то искал.
Так дошел он до домика мадам Рамо. И сразу же взбежал на крылечко и потянул ручку звонка. Ответа не было. Постучал в окошко. Занавеска не поднималась. Тетушка Фланш, соседка мадам Рамо, услышала стук, вышла на крылечко и сказала:
– Не звоните и не стучите! Хозяйка дома уехала вчера, в субботу, в деревню. К мадам Луизе Дефорж. Очень почтенной даме. Обе они когда-то в одном пансионе жили к учились.
– А когда же вернется хозяйка?
– В понедельник.
Моряк сел на приступочку крыльца.
Шли часы… Жители переулка ходили мимо домика мадам Рамо. Смотрели: моряк то сидел на крылечке, то подходил к окошку дома и, приложив к лицу обе ладони, смотрел через стекло в квартиру. Смешной моряк! Ведь не пряталась же мадам Рамо в полутьме своего дома! Иль, может, моряк хотел увидеть, какая у нее мебель? Кто его знает? Соседки мадам Рамо звали моряка откушать кофе – надо же было узнать, откуда и зачем он прибыл сюда. Но моряк поблагодарил и отказался. Он достал из сумки кусок вяленого мяса и флягу вина. И тут же, на крылечке, позавтракал. Был полдень, когда жительницы переулка, посоветовавшись с мужьями, подошли к моряку и прямо спросили о том, что привело его в городок. Моряк усмехнулся.
– Надоело мне смотреть на море. Вот и решил на эти окна посмотреть.
Соседки продолжали свои расспросы: откуда же он прибыл? И моряк рассказал, что совсем недавно шхуна его былa у острова, где водятся удивительные черепахи. Там он катался на одной гигантской черепахе – стоял на со спине, она его возила.
– Да, – говорил он, – душа болит, когда видишь, как черепахи плачут! Сам видел слезы у них на глазах. Черепахи выходят из моря на острова и откладывают свои яйца: чтобы в горячем песке вывелись маленькие черепашки. Я видел, как гигантские черепахи яйца отложили, зарыли в песок. И поползли к морю. Но чего-то не рассчитали. Начался отлив. Добраться до моря далеко, а черепахи еле ползут. Им трудно, очень трудно. На глазах слезы. Сам видел… Что делать?! Всем на свете нелегко живется… Кругом слезы…
– А все же…
– Что? Вам угодно знать, откуда я приплыл и куда уплываю?
И тут моряк запел песенку о том, как долог путь до какой-то Цитереи, где красавица живет…
Моряк ждал до вечера. А когда в домиках появились огни, моряк стал прощаться. Его уговаривали остаться до утра, звали в дом.
Нет! Шхуна его уходит на заре. А капитан – суровый человек. Конечно, он не вздернет его на рею, эти времена прошли, но опоздай он на минуту – и жизнь его станет сладкой, как морская вода. Что делать… Жаль, не повидал мадам Рамо. И моряк из-за пазухи достал какой-то пакет, запечатанный пятью сургучными печатями, вручил соседям и попросил:
– Вот передайте мадам Рамо…
– А вы? Как сказать о вас? Кто же вы?
Моряк махнул рукой: не имеет значения! Соседи смотрели на запечатанный пакет, смотрели вслед моряку, который шел по переулку неторопливой, уверенной походкой, и ничего не понимали.
Мадам Рамо, как обычно, вернулась в понедельник утром. Соседки сразу заполнили дом. Рассказали про матроса. И стали ждать: что написано в письме? Но мадам Рамо не стала читать при всех… Ни в тот день, ни на следующий не проронила ни слова. На том и кончилось.
И тетушка Фланш развела руками в знак того, что больше ей нечего сказать.
Так в переулок Старые каштаны вошла тайна. И этот воскресный день – приход моряка с письмом – выскочил из ряда схожих тысяч дней, выскочил, стал в сторонку и сказал на ухо каждому жителю переулка: «Вот вы все и не знаете, что написало в письме за пятью печатями, кто этот моряк, откуда он приплыл и куда уплыл. Но знаете, почему ваша соседка госножа Жермон Рамо молчит.
Пeлисье, 10 октября. Вечер
Веригин утром отправился опять в переулок Старые каштаны. Осторожно потянул ручку звонка.
Дверь широко раскрылась. Седая старушка в черном закрытом платье с недоумением и любопытством в больших и молодых глазах внимательно осмотрела меня с ног до головы. Пригласила в дом.
Я рассказал, как мог, о цели моего приезда. Протянул пакет де Давена. Странное дело! Не было печали в глазах матери, когда я сказал ей о том, что друг ее сына Феликса горюет вместе с ней о гибели ее сына.
Почему-то очень настойчиво она стала меня расспрашивать, где я родился, где рос. Я подробно рассказал ей все о себе. Она в свою очередь сообщила, что была когда-то в Москве, служила гувернанткой в доме на Молчановке. Но это было полвека назад… Опять переспросила:
– Так вас преследовали? И вы беглый?
– Да, мадам. Мне дважды удалось бежать.
И чуть я сказал, что дважды бежал, как она воскликнула:
– Я вам верю, мосье. – И глаза ее молодо заблестели. – Так знайте же – он жив! Да! Да! Мой сын Феликс Рамо жив. Он, так же как и вы, был осужден. Бежал из тюрьмы, О нем начальству сообщили: погиб. Но вот… вот письмо. На конверте было пять сургучных печатен. Какой-то моряк привез. И никто в городке этого не знает. И не узнает. От всех скрываю. А вам – верю.
Я вскочил со стула.
– Может ли это быть?
– Что, не верите? Так вот – читайте.
Привожу почти дословный пересказ этого удивительного письма.
«Мадам! Все считают, что Ваш сын Феликс Рамо, гвианский каторжник, капитан колониальных войск Франции, погиб при попытке к бегству от пули французского сержанта и утонул в реке Морони в Гвиане. Это не так! Он жив. Он бежал, стража в него стреляла, но промахнулась. Он не утонул. Переправился на другой берег и уже давно собирался тайком вернуться во Францию. Друзья ему помогали. Но черный бес Гвианы – малярия сокрушила его. Хотите спасти сына – передайте подателю сего, моряку, имя которого вам не следует знать, хину. Это лекарство его спасет. И вы, мадам Рамо, обнимете еще в этом году своего сына. О письме никому ни слова. Узнают – начнут искать вашего сына. И тут уж ему несдобровать. Найдут – повесят.
Вотрен».
Вотрен? Я не поверил глазам. Вгляделся. Да, подпись«Вотреы». Что за штука! Ведь человека по имени Вотрен нет на свете. Это знаменитый герой романов Бальзака, беглый каторжник.
– А вот еще одно письмо, – прервала мадам Рамо мое беспокойные размышления. – Я получила его от Феликса год назад, но это все равно.
И она стала читать вслух:
– «Дорогая мама! Я жив. Итак, год, как я в Кайенно. Каторга – это каторга. Но страшнее этой гвианской каторги были те дни, когда я, капитан французских колониальных войск, обязан был приказывать другим уничтожать деревни, стрелять в стариков, женщин и детей. На военной службе в колониях я долго подчинялся присяге и делал черное дело. Но настал час, и душа моя открылась. Я глубоко задумался о судьбе моей Франции. Постепенно я почувствовал, что не буду участником колониальных преступлений моего правительства. А смерти… смерти я и на войне не боялся.
Напиши брату в Россию, что сделать мою душу ясной и спокойной помогло его письмо о том, что такое свобода и что такое деспотизм.
Я уверен: брат согласится со мной во всем. Ты ведь воспитала нас честными людьми.
Будь здорова, дорогая, и спокойна за меня. Я знаю, что брат посылает тебе деньги. Он никогда не оставит тебя.
Обнимаю тебя. Твой сын Феликс».
Я стоял ошеломленный. Что же это такое? Тот, кого считали погибшим, жив!..
– Позвольте предложить вам чашку крепкого чая или лучше кофе, – мягко сказала мадам Рамо. – Не отказывайтесь. Прошу вас.
С этими словами мадам Рамо ушла. Из-за закрытой двери послышалось звяканье ложечек, чирканье спичек; скрипнула дверца буфета, зазвенела посуда.
Я стал перечитывать письмо с подписью «Вотрен». Задумался. Верить ли письму, которое подписал человек, заменивший свое имя именем литературного героя из произведения Бальзака? Но мать Феликса Рамо понимает, что имя Вотрена – выдумка, и верит письму. Итак, судьба Феликса связана с каким-то Ветреном!
Но кто же… кто этот Вотрен? И какая странная подпись! Буква «н» отлетела от остальных и в решительном завитке чем-то напоминает букву «п», как писал ее Наполеон, ставя свою подпись на бумагах.

ХИНА И ПАРА ВЯЗАНЫХ ШЕРСТЯНЫХ ЧУЛОК

Пелисъе. 10 октября. Ночь
Дневник Веригина
Мадам Рамо в кухне варила кофе. Аромат его постепенно проникал через закрытую дверь, наполнял гостиную.
Голова моя шла крутом. Надо было сосредоточиться.
Не выпуская из рук письма Вотрена, я стал разглядывать гобелен, который закрывал целую стену этой комнаты. На гобелене во всех подробностях был выткан сбор винограда в Бургундии. И радостная праздничность струилась от этой картины.
Почтенная поселянка с веселым видом опрокидывает корзинку винограда в огромную бочку, где бородатый поселянин (наверно, ее муж), поглядывая на нее, давит виноград. А вдали от них, у другой бочки, молодая поселянка, улыбаясь, держит ведро вина, а хорошо причесанный юноша льет вино в бочку.
Суетливые дети подбирают виноградные кисти. Вместе с поселянами трудится и сеньор. Он в праздничной одежде. Ему помогает красивая блондинка с задумчивым взглядом. Л в другом конце виноградника какие-то очаровательные дамы в тяжелых платьях из красного бархата нежными перстами срывают гроздья винограда и укладывают в корзинки. Вдали на холме высится замок. И, наверно, ум художника занимала одна трогательная идея: о совместном труде владельцев замка и простых поселян.
Я загляделся на гобелен и даже не сразу услышал, как в комнату вошла старушка Рамо.
– Мосье смотрит на гобелен… Его сорок лет назад привез из Парижа Огюстен, мой муж, – сказала она, положив салфетку на пеструю бархатную скатерть.
Затем она принесла блестящий медный кофейник и две узкие маленькие чашки.
– Мой Огюстен был художником, – продолжала мадам Рамо. – Но его обидели в Париже. Посмеялись над его картинами. И тогда он стал моряком… Прошу вас, чашечку настоящего турецкого кофе… – И мадам Рамо подвинула мне чашку кофе и корзиночку с домашним печеньем. Она смотрела на меня добрыми глазами, слегка склонив голову набок. – Мосье, видно, очень устал.
– Да. Устал.
– О, моим сыновьям тоже досталась нелегкая жизнь! Но они у меня честные мальчики.
Она на мгновение задумалась, потом вышла в соседнюю комнату и вскоре вернулась со свертком в руках.
– Вот хина, – тихо, как бы про себя, сказала она. – Вот шерстяные чулки. Для сына. Эти чулки – чистая овечья шерсть. Я связала их своими руками. Сколько моих слез упало на эту работу!
– А как передать?
– О мосье! – вырвалось у нее. – Если б вы знали, как я жду этого моряка, что принес письмо от какого-то Вотрена! Этого человека или кого-либо другого. Как я жду! Но господи, господи, сколько же ждать! Может быть, день, может быть, год! А сын мой умрет, не дождется лекарства.
Мадам Рамо перевела на меня вопрошающий, скорбный взгляд своих черных глаз.
– Начинается ночь, – прошептала она. – Я не сплю и говорю себе: вот хина для Феликса, а сам Феликс без хины, может быть, сегодня ночью умрет. Если б я была в силах сама отвезти ему хину! Но ревматизм часто укладывает меня в постель. Добрая соседка тетушка Фланш неделями ухаживает за мной. Кто же, кто переплывет океан ради моего сына? Никто. – И она низко опустила голову. Губы ее чуть дрогнули.
– Я! Я отвезу! – вырвалось у меня.
И разве мог я сказать иначе?

МУЗЫКАЛЬНЫЙ АЛЬБОМ

Атлантический океан
Шхуна «Лютеция»
13 октября 1863 года
Дневник Веригина
Ветер надувает паруса. Шхуна «Лютеция» держит курс на Гвиану. Как найду я там этого сказочного Вотрена? Волны с грохотом бьют о борт шхуны, гонят шхуну все дальше и дальше от Франции и все ближе и ближе к Французской Гвиане.
Я сижу в своей каюте. Я – корабельный врач на этой шхуне. Уже произвел осмотр всей команды.
За дощатой перегородкой каюты чуть слышны голоса матросов, волны лижут, трогают борт шхуны, а она, чуть поскрипывая, все плывет и плывет со своим торговым грузом к берегам Гвианы.
Как я очутился здесь, на борту шхуны «Лютеция»?
О том, что торговая шхуна «Лютеция» отплывает во Французскую Гвиану, я узнал, скитаясь по Гаврскому порту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29