А знатные и богатые будут истреблять ненужных им лишних бедняков. Ведь у них армия, полиция. В жизни каждой семьи могут возникнуть трагедии. Нетерпеливые наследники, например. Голодные дети. Надоевшие жены. Невыносимые мужья.
Прости меня, Дмитрий, я так боюсь, что при твоей одаренности и настойчивости, ты добьешься этого тысячелетия.
Может быть, я не права, может быть, ты сумеешь объяснить мне, доказать, как это будет?
Ах, Дмитрий, а пока годы летят, а ты так далеко!
Не забывай меня.
Твоя Наташа.
Р. S. Как ты просил, мы навели справки о твоем знакомом Сумбатове. Печальные вести, друг мой. После твоего ареста у него был обыск, и все его записки и рисунки увезли. Черепки же потоптали и выбросили за окно в бурьян.
Так рассказал нам слуга Сумбатова Петр.
Он же и похоронил своего барина, который не вынес гибели всех своих научных работ и открытий.
Ты знаешь, Дмитрий, этот Сумбатов, как видно, был отличный человек. Он дал вольную не только Петру, но и всем своим дворовым, А поместье со всеми постройками и крестьянами продали еще его родители. Дом же, что на Плющихе, пошел с молотка.
Как жаль, что мы его не знали!
Н.».
Так вот каков Веригин! Ценой своей свободы спасал людей от царской расправы. Ни суд, ни ссылка, ни разлу ка с родиной и любимой девушкой не испугали и не оста новили его. Ах, Веригин, Веригин, куда же ты пропал?
Найду ли я твои следы, твои пути? Твой конец?
А где же миниатюра? Где портрет Наташи? Я лихорадоч но роюсь в портфеле. Нет миниатюры. Может быть, Веригин взял ее с собой? Как жаль! Мне так хотелось увидеть ее лицо!
Еще листок, но почерк уже Веригина. Как много попра вок, зачеркнутых слов… Это какой-то черновик, по-ви димому.
«Душа моя Наташа, безмерно обрадовала меня весточка от тебя! Чудесный подарок – фарфоровый твой портрет.
Гляжу не нагляжусь.
Теперь поговорим о другом.
Очень меня огорчает твое отношение к моей мечте, которую надеюсь скоро осуществить.
Да, да, душа моя, больше чем надеюсь – уверен. Но ты права в одном: при теперешнем положении человечества всеобщее долголетие привело бы к страшному самоистреблению.
Но, милая моя Наташа, ведь ты-то хорошо знаешь, народы пробуждаются. Лучшие люди отдают свои силы, свой ум, свою жизнь за светлое будущее человечества. И оно придет. И я хочу из страшного, несчастного мира, в котором мы живем, послать им, тем людям будущего, мой подарок – тысячу лет счастья.
Когда народы будут свободны и сольются в одну человеческую семью, разве не хватит места, работы, пищи для всех?
Я передам мое открытие вам, борцам за это будущее.
Вы сумеете сохранить и донести до свободного человечества то, что ему необходимо: долгие годы для накопления знаний, для творчества и счастья.
Верь мне, Наташа, я добьюсь этого, обязательно добьюсь, и скоро.
Твой Дмитрий».
Комната уже вся залита светом. Я выключаю настольную лампу. Птицы встретили солнце целым оркестром. Теперь они заняты своими хлопотами. Порхают, перекликаются.
Ветер затих. Так тепло, светло, хочется петь, сме яться. Но я устал… устал. Спать… спать… спать…
До завтра.
Но ведь уже «завтра».
Ах, все равно. Как хорошо!

ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ СЮРТУКЕ

Карлсбад. 20 августа
Дневник Вершина
Вот уже несколько дней, как я живу в добром старом Карлсбаде, в пансионе «Черный лебедь». Из Праги сюда я ехал в дилижансе. Он тихо и непрерывно поскрипывал в лад песенке, которую напевал возница на своих высоких козлах. Совсем как у Диккенса с его веселыми, добрыми возницами и чудаками-пассажирами. А ведь когда-то по той же дороге, направляясь в этот город, ехали и смотрели на эти мягкие очертания гор и Гоголь, и Паганини, и Мицкевич, и Гете, и Бетховен, и Шопен.
Из окна пансиона вижу, как под большой полной луной чернеет громада леса. Она спускается с Крушных гор.
Вчера весь день я был в лесу. Там застала меня ночь. Светила луна.
Карлсбад. 24 августа.
Дневник Веригина
Вчера вечером со мной приключилась странная история. Я медленно поднимался в гору к пансиону «Черный лебедь». Неожиданно из-за одного дома появился какой-то высокий человек в черном длинном сюртуке, в котелке и с тросточкой в руке. Он, видно, шел от источника. Я разглядел его спину.
Походка этого человека и удивила и поразила меня. Я невольно пошел за ним. Вспомнил разговор со старым часовщиком Симоном Бургонем о походках людей. А этот незнакомец шагал так осторожно, словно сомневался, не растопчут ли что-либо его ноги. Вот он остановился, – видно, какая-то неожиданная мысль или воспоминание обожгли его сердце. Нерешительно сделал шаг… другой…
И вдруг походка человека резко изменилась. Словно в нем развернулась какая-то пружина. Шаг его стал твердым и стремительным. Он внезапно оглянулся – видно, почувствовал мой взгляд – и быстро исчез за поворотом. Я остановился в раздумье. Кто это? Может быть, он болен и ему трудно? Уж не должен ли я был подойти к нему? Помочь? Но чем? И с этой мыслью я направился к пансиону.
Я был уже у лестницы пансиона, когда оглянулся. Из переулка неожиданно появилась темная фигура и стала медленно приближаться.
Он! Это был он, человек в черном сюртуке, тот незнакомец, чья походка вызвала во мне ряд догадок и размышлений. Я остановился в тени колонны и стал присматриваться. Действительно, всеми его движениями управляет какая-то внутренняя пружина: то толкает, то отпускает его. Конечно же, какое-то глубокое душевноз беспокойство владеет им. Походка его противоречива и мучительна.
Он прошел мимо меня, совсем рядом, но даже не посмотрел в мою сторону. Поднялся по ступенькам пансиона. Легко постучал молотком в дверь «Черного лебедя». Так, значит, он живет в одном пансионе со мной?!
Служитель в бакенбардах, седой, старый швейцар Юлиус Капка, открыл дверь, запахнул свой поношенный сюртучок и, высоко держа свечу, поклонился. За незнакомцем незаметно вошел и я. Вот и третий этаж. Там моя комната. Незнакомец поднимается на этот же этаж, идет по коридору. Шаги его отдаются глухо и одиноко. Своих шагов я но слышу. Я почему-то очень беспокоюсь. Неожиданно человек спохватился, что разбудит людей, – пошел на цыпочках. Но почему он задерживается у двери моей комнаты? Достает ключ!
Старушка служанка Мари появляется со свечой совсем неожиданно.
Она качает головой и что-то ему говорит по-французски. Я не все расслышал. Но до меня долетели слова: «…Вы ошиблись… ваш номер не здесь… вон там…» Незнакомец кивает головой и проходит дальше.
Кончаю запись. Скоро утро.
Тревожно. Но почему? Ведь ничего не случилось. Ничего.

МОЛЧАНИЕ ПЬЕРА ДЕ ДАВЕНА

28 августа
Дневник Веригина
Было утро. Час завтрака в пансионе «Черный лебедь». Больные уже побывали у источников и теперь сидели за столиками в столовой. Им подавали завтрак. Завтракал и я.
Мелкой, семенящей походкой в столовую вошел хозяин пансиона.
– Сюда! Сюда, пожалуйста! – воскликнул хозяин и, обернувшись к дверям, сделал широкий приглашающий жест.
Дверь раскрылась, и на пороге столовой появился… он! Он, человек в черном сюртуке.
– Сюда, господин полковник! За этот столик, мосье де Давен. – И хозяин, повторив свой приглашающий жест, указал на стул возле моего столика.
Мы раскланялись. Завтракали молча. В коридоре хозяин пансиона остановил меня:
– Мосье! Если бы вы знали! Какая честь! У меня в «Черном лебеде» остановился сам Анри де Давен. Полковник колониальных войск Франции Анри де Давен. Ныне он в отставке. Но совсем недавно им гордилась его родина. О полковнике де Давене писали в газетах… Образец замечательного воина. Пример для молодежи… Но из всех отелей Карлсбада он выбрал мой пансион. Я счастлив… И крупицу этого счастья я подарил вам, господин Веригин, пригласив этого храбрейшего галла за ваш столик.
5 сентября
Дневник Веригина
Вот уже неделя, как полковник де Давен три раза в день подходит к столику, за которым я сижу. Кивок головой. Ответный кивок. И ни слова. Он тихо садится за стол. Ему подают очередное блюдо. Тихое «мерси». Кончает свой обед. Поднимается и придвигает к столу свой стул. Молча кланяется мне. Удаляется. Походка все та же – противоречивая, мучительная.
И так вот – уже целая неделя. На один и тот же лад. Что же случилось с этим человеком?
Карлсбад. 7 сентября.
Сегодня утром старушка Мари, убирая мою комнату, сообщила:
– Ваш сосед полковник уже расплатился по счетам с хозяином. Он заказал место в дилижансе. Через три дня уезжает. Вот и хорошо! Уж сорок лет служу у разных господ. Таких не видела: не засмеется, ни слова не проронит. Все молчит. У него, видно, лежит на душе какая-то тайна. – И старушка горничная Мари приложила палец к губам. – Убираю его комнату и вижу – на столе письма из суда. А на газетах, что лежат па стульях, красным каралдашом обведены слова про тюрьмы и про каторжников. О! Как страшно! Хорошо, что этот полковник уезжает. Плохо у него на душе. Очень плохо…
И сердобольная старушка смахнула кончиком беленького фартука слезинку с уголка глаза.
Да! Видно, не на меня одного угнетающе действует молчание Анри де Давена.
9 сентября
Дневник Веригина
Лед молчания неожиданно сломался. Вот как это произошло.
Итак, полковник колониальных войск де Давен завтра уезжает. С ним уезжает и его молчание. Сегодня за обедом он оторвал свой взгляд от тарелки и особенно долго задумчиво смотрел на деревья. Прощался с ними? Сделав рукой резкое движение, словно отстранив что-то, француз неожиданно посмотрел на меня в упор. И тут я не сдержал себя.
– Мосье де Давен, вы хотите мне что-то сказать?
– Non, monsieur (Нет, мосье),
– Простите, мосье, но…
– Пожалуйста…
– Вы знаете, мосье, что нет на свете одинаковых молчаний. И никогда нигде одна тишина не похожа на другую.
Я сказал эти слова и сразу почувствовал: какое-то беспокойство повисло в воздухе. И почему-то полковник де Давен сразу привстал и сказал:
– Да! Я был непереносимо молчалив все это время. Но ничего не поделаешь. Я – это я. Простите, мосье… Да! Я согласен: одинаковых молчаний нет на свете. И у человека нет даже названий для всех молчаний, как нет названий для всех запахов.
– А знаете ли вы, мосье, как я называю ваше молчание?
– Пожалуйста, говорите. Надеюсь, ваше слово станет хорошей приправой к очередному блюду нашего обеда, – с вымученной улыбкой сказал полковник.
– Ваше молчание, мосье, напоминает мне молчаливое ожидание катастрофы, грозы, бури в тайге.
– Тайга? Это, кажется, лес, бесконечный лес в вашей Сибири? Так?
– Совершенно верно.
– Ожидание… Но нельзя ли ясней? Кто же ждет бури в тайге?
– Деревья, мосье. Деревья, которых удушают лианы, ждут грозы.
– Лианы… Мое молчание… Я решительно не понимаю вас, мосье Веригин.
– Извольте! Я видел в тайге, как лианы – сибирские лианы – взбираясь все выше и выше по деревьям, прижимаются к ним все крепче и крепче. Молчаливые, смертельные, удушающие объятия, мосье. Лианы, эти живые канаты со светло-коричневой корой и с сизым налетом, впиваясь своими присосками в стволы деревьев, тянут из них живительные соки. Молчит тайга. Молчат деревья. Их гибель непредотвратима. Но всякий раз, когда я смотрел на эту тишину, мне казалось: деревья чего-то ждут.
– Чего же? – глухо спросил де Давен.
– Грозы. Бури. Ветра. Зашатается тайга, качнутся деревья, все вокруг придет в движение. Деревья оторвутся от гибельных лиан…
– Напрасные иллюзии, – с легкой горечью прервал меня мой собеседник, – гроза с ветром приходит и уходит, а лианы остаются. Не так ли, мосье?
– И опять деревья начинают ждать! – воскликнул я.
Де Давен покачал головой:
– Не напрасно ли?
Но, не отвечая де Давену на вопрос, я сказал:
– Мосье, я врач, и я уже кое-что испытал в жизни. И, видя, слыша, чувствуя ваше молчание, я всякий раз спрашивал себя: не могу ли я стать тем ветром, который оторвет от вас лиану молчания, удушающую вас?
Де Давен ответил не сразу.
– Спасибо за участие, мосье… Не огорчайтесь! – сказал он наконец. Голос его звучал глухо, тихо, но уверенно. – Мне уж нечего ждать… Пусть деревья, погибая, верят и ждут спасения, а я…
Де Давен резко взмахнул рукой, поднялся с места, сделал шаг, остановился и прибавил:
– Спасибо, мосье, за рассказ о лианах. Что касается меня, то… никакой ветер мне не поможет. Но ваш рассказ о лианах извлек из моей памяти рисунок лося…
– Лося, мосье?
– Лося на льду вашей замерзшей Волги…
– Вы были в России?
– Завтра до отъезда я отдам вам лося взамен ваших лиан. И вы кое-что поймете в моем молчании. Но не собирайтесь меня спасать. Просто на рассказ отвечу рассказом… И уеду. До свидания, мосье. До завтра.
И он ушел. Возможно, он чувствовал, что я гляжу ему вслед. И походка его на этот раз была твердая, уверенная, непоколебимая.
Я остался в раздумье. Как сочетать: французский полковник колониальных войск в отставке – и Волга? И при чем здесь какой-то лось на льду замерзшей реки?

НИ МИНУТЫ ПРОСТОЯ!

Карлсбад. 9 сентября
Дневник Веригина
Я сидел у окна своей комнаты в пансионе «Черный лебедь» и опять (в который раз!) ставил опыты над простейшими, делал записи.
Откуда-то издалека, слева, из долины с целебными источниками, звучал духовой оркестр. Играли полонез Огвпского. Я откинулся на спинку стула. Под колбой мерно струилось голубое пламя спиртовой горелки. Я устало смотрел на язычок огня.
И мне послышался глуховатый голос Сумбатова:
«Не верю я в провидение! И не бог создал жизнь… Но миллиарды миллиардов случайностей миллиарды лет назад в каком-то неведомом для нас сочетании положили начало бесконечной жизни на планете. Хотите бессмертия для человека? Сделайте одолжение! Попробуйте! Сколько миллиардов опытов надо сделать, чтоб отгадать тайну жизни?»
Я не мог больше сосредоточиться на работе. Нехотя закрыл свою тетрадь. Музыка все звучала. И вдруг воспоминания нахлынули на меня. Воспоминания… образы… Они появлялись, вырисовывались передо мной, сменяли друг друга, медлили, неожиданно таяли, пропадали, исчезали и вновь возникали.
Оркестр замолк ненадолго.
Но вот я услышал, как Огинский в своем полонезе прощается с Польшей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29