Геликоптер плыл низко-низко над пригородными огородами, огибая многочисленные, разнообразные, виртуозно выполненные пугала. Калиновчане издревле славились искусством наводить ужас на воронье и воробьев. Говорят, был целый ряд на местной ярмарке, где торговали чудами из тряпья даже на вывоз. И теперь овощи сажали не только для полезного времяпрепровождения, но и для того, чтобы обеспечить себя полем деятельности по части старинного промысла.
– Все. Приплыли!
Геликоптер сел в пыльный клевер перед высокими тесовыми воротами. Из-за забора выпорхнул мускулистый петух и, усевшись на столбе, кратко, но мастеровито кукарекнул, как бы очень дозируя свою работу. Мотнул мясистым, лакированным гребнем.
– Валерий Андреевич! – весело крикнула Люба, хлопая в ладони, с таким видом, что как будто кого-то застукала на неувязочке. – А петухи?!
– Что петухи? Где петухи, там и лапша.
– Вот-вот, не надо мне лапшу на уши… петухи ведь всегда в одно время кричат, то есть кукаречут, а?
Валерик посмотрел на Любу влюблено, как учитель на ученика, который никогда не перестанет в нем нуждаться.
– Петухи, это ведь, в общем, куры. Глупы беспробудно. Чтобы не углубляться – нынешние петухи кричат когда попало.
– А куда это мы приехали?
– Мы, Люба прибыли в баню. Видишь странную надпись над воротами?
На широкой доске было выжжено церковно-славянской вязью: «Оставь одежду всяк сюда входящий». Петух еще раз кукарекнул, очевидно демонстрируя перевод надписи на куриный язык, а может быть, просто отдал команду воротам, потому что они тут же начали отворяться с мягким скрипом. Открылся вид на широкий двор и большую бревенчатую избу. Во дворе стояли две телеги дымил самовар у крыльца, имелись еще какие-то мелкие приметы старого русского быта. Музейная атмосфера была тут же нарушена: распахнулась дверь справа от крыльца, и оттуда вместе с клубами пара вылетела пара голых мужиков, с гоготом пробежала шагов десять по мураве и начала опрокидывать на себя ушаты с водой, стоявшие на особой скамейке. Вода была, видимо, очень холодная, потому что мужики ревели и приплясывали. Люба отвернулась. Валерик сказал экскурсоводческим тоном:
– Воскрешают не только людей, но и некоторые элементы прежних образов жизни. Здесь можно видеть, как выглядела общественная городская парильня лет двести назад. Надо заметить, что ее гигиенически сомнительными услугами пользуются большей частью насельники двадцать первого века, ради экзотического наслаждения. Трехсотлетней давности ямщики и купцы шалеют от душевых кабин с ионной подкачкой.
На высоком крыльце показался хозяин. Одет он был соответствующе – красная подпоясанная кушаком рубаха, шаровары, сапоги. Только черные очки нарушали стиль. Очки были направлены не на гостей, а на резвящихся под рукотворными водопадами мужиков. Те словно что-то почувствовали и рванули обратно в пасть, набитую паром.
– Если вдуматься, то для Толика это не рабочее, а лобное место. При его суицидных идеалах торчать ежедневно по восемь часов между отвратным праздником жизни и пленительной топкой, думается, мучительно.
– Что такое «суицидных»?
– А это значит, что хочет человек себя прикончить. Пошли.
– Пошли, – равнодушно согласился Вадим.
– Так это вы про него?
– Что?
– Это ОН в Липецке сжигался?
– Что с тобой, ты прямо, смотрю, заколдобилась вся. Не бойся. Это он, Толик Бажин, дружок наш давний, но тебе он ничего плохого не сделает, вен в твоем присутствии не вспорет.
Люба осторожно кивнула и поплелась к избе в хвосте маленькой делегации, робко поглядывая на статую хозяина.
Черные окуляры неприязненно глядели, как поднимаются по ступеням мятая полотняная пара и пара блестящих комбинезонов. Их неуместность среди окружающего деревянного зодчества была столь очевидна, что вопрос «Чего вам надо?» никого из гостей не удивил.
– Гостеприимно. А вдруг мы задумали попариться?
Бажин поправил очки.
– Смешанное отделение занято.
– Здесь есть не только мужское и женское, но и смешанное отделение, Люба. И это не разврат, а традиция.
Люба опять кивнула, но не решилась ничего сказать, хотя было заметно, что она заинтересовалась тем, что видит. Говорить продолжил Валерик.
– А если мы не в баню, а просто так, по-дружески, проведать?
Хозяин недоверчиво подвигал крупными ноздрями.
– Зачем проведать?
– Ну ты даешь! Зачем люди друг к другу в гости ходят? Поговорить, вспомнить прошлое. Не скажи только, что нам нечего вспоминать. С нами, как ты уже, наверно, заметил, девушка, она совсем недавно «оттуда», осваивается в нашем мире. Долг всякого жителя Нового Света ей помочь.
Бажин вдруг ни с то, ни с сего закашлялся, не сразу стало понятно, что это не кашель, а смех.
– Тогда ей не ко мне. Она «оттуда», а я, как известно, ищу способ отправиться «туда». И потом, мне совершенно некогда, у меня работа.
– Работа? Ты имеешь в виду те блестящие бочки, в котловане за избой?
Бажин перестал веселиться, упер огромные красные руки в бока, приобретая несколько угрожающий вид.
– А тебе какое дело, проныра? – он собирался еще что-то добавить, но не успел, из-за его спины вынырнул невысокий, улыбающийся человек в поддевке. Непонятно было, откуда он взялся, как будто таился в самом воздухе на всякий случай и сгустился в нужный момент.
– Здравствуйте, здравствуйте, друзья. Вы интересуетесь новой стройкой? Я вам сейчас все объясню. То, что вы видели с воздуха, это энергетический блок большой климатической установки.
– А для чего? – подал голос Вадим. – У нас давно уже есть погодный заповедник. Там можно и на лыжах покататься, и метель заказать. – Обернулся он к Любе.
– Но мощность все-таки недостаточная. Некоторым жителям хочется не под крышей, пусть и замаскированной, прокатиться, а на открытом воздухе на коньках, прямо по речке. Когда таких пожеланий набралось достаточное количество…
– Будете… замораживать? – недоверчиво хмыкнул Валерик.
– Не я, не я, – поторопился опровергнуть человек в поддевке. – Анатолий Владимирович будет теперь над такими процедурами куратор. Кстати, меня зовут Ильин, – после этого он сразу же удалился, но теперь обычным образом – толкнув сколоченную из почерневших досок дверь.
Директор бани посмотрел ему вслед и спросил:
– Ну что, вы, может быть, хотите еще чаю с баранками?
– Хотим, – пискнула Люба.
Но сопровождавшие ее мужчины уже спускались с крыльца, она покорно последовала за ними, извиняющейся улыбкой попрощавшись с хозяином.
– Какая все-таки сволочь! – ровным голосом сказал Валерик, усаживаясь в кресло водителя.
– Зачем вы так? – мягко возразила Люба.
– Что значит «зачем»? – иронически варьируя интонацию своего собственного вопроса, заданного на крыльце, крикнул Валерик, – он всегда выставлялся со своей высоколобостью. Толя Бажин победитель межрайонных олимпиад. А теперь он вынужден завидовать мне. Его, видите ли, в структуры, так сказать, не взяли, а меня взяли, да еще и продвинули. 0н всегда завидовал, но вел себя хотя бы воспитанно. А теперь прям даже не знаю, что сказать. Меня трудно задеть, но я чувствую себя задетым.
– Он не от этого такой, – сказала Люба.
– Не от этого?! – скривился в ее сторону Валерик. – А от чего?
– Вы сами знаете, Валерий Андреевич.
Машина уже бесшумно парила над пригородами.
– Ты имеешь в виду его три похода на тот свет?
Люба вздохнула.
– Не исключено, что ты права. Говорят, что у таких вот идейных самоубийц вырабатывается особый вид гордой неприступности. Защитная реакция. Ведь, случается, их дразнят разные там невежи, а горе-чиновнички подсовывают оскорбительную должность. Тут, понимаешь ли, физик-теоретик, а ему в управленье баню. От этого ощущение бессмыслицы жизни только возрастает и укрепляется.
– Просто ему не встретился настоящий человек, – сказала Люба.
– А я?! – воскликнул Валерик голосом Карлсона, – а я?! Чем я не человек! Я был, Люба, в молодые годы мужчина-комета, пронизывающая целые скопления женских тел космической красоты. И ему всегда предлагалось достаточно яркое место в хвосте этой кометы. И, что самое интересное, он часто соглашался.
– Вы были развратником, Валерий Андреевич?
– Еще каким! – Валерик сверкнул в сторону спутницы таким глазом, что должно было стать понятно, что он и сейчас в этом смысле ого-го!
– А Анатолий?
– Куда ему. Увиливающий увалень.
– Вы же сказали, что он соглашался?
– Ну да, сначала соглашался, а потом… нет, не буду же я в смешанном обществе рассказывать, как мы пошли на танцы в пединститут, где все уже было схвачено и оплачено.
– Чем оплачено?
– Не волнуйся, Любаша, всего лишь языком, моим собственным языком, я ведь был одновременно и Нарцисс и Златоуст. Одна из девуленек настолько заинтересовалась моими рассказами о Бажине, что согласилась с ним сблизиться, чтобы рассмотреть получше.
– А он?
– Сбежал, через окно на общежитской кухне. Без пальто, в мороз, в снег, в посмешище.
– Ну хватит, – сказал Вадим. Ему то же не понравилось поведение темноглазого друга, но было неприятно слышать, как говорливый генерал втаптывает его в грязь. И не просто втаптывает, но одновременно и завлекательно приплясывает на втоптанной туше. Старый костыль, а туда ж.
– Почему хватит? – не оборачиваясь, спросила Люба.
– Слушай, такое ощущение, что ты жалеешь о чае, которого мы там не выпили.
– Вообще-то, пора промочить горло, – подхватил тему Валерик. – И я даже знаю, где мы это сделаем.
Вадим глянул вниз.
Машина сделала наклон вперед.
– Нет, – тихо выдавил через перехваченное волнением горло Вадим.
– Да, – весело опровергла его, тоже выглянувшая за борт Люба.
– Ну, входи, входи! – сказал Матвей Иванович, отступая внутрь квартиры. Обращался он только к Вадиму, как будто ни дочери, ни старика в светлом костюме и помине тут не было, – что ж ты так оделся-то, с работы что ли?
– Можно считать, что с работы, – смущенно улыбнулся Вадим, проводя ладонями по бокам комбинезона.
Из кухни с полотенцем через плечо выбежала возбужденная мать.
– Да что ж ты, Матвей, гостей-то в коридоре держишь. Проходите, проходите. Просим.
– Хочу его получше рассмотреть, – ответил медленно хозяин дома и в подтверждение своих слов свел брови на переносице. Вадим смутился еще больше, и даже что-то вроде холодка пробежало по позвоночнику. Уж не хочет ли этот дядька, чтобы он его боялся? Зачем?! Да мало ли. Ты еще спроси, что ты ему такого сделал, одернул себя молодой человек.
– Вот, Люба сказала, что вы приглашали, и я вот пришел.
– Приглашал, приглашал.
– Дай же ты людям войти, Матвей.
Вошли. С Валериковыми прибаутками, перемежавшимися причитаниями хозяйки. В женщине, надо думать, тоже кипела буря чувств, но Вадим видел перед собой лишь суетливо хлопочущую пожилую женщину. Все неприятные предчувствия были направлены на Матвея Иваныча, ни на что не хватало больше внимания.
Квартира представляла собой обыкновенную панельную двушку, но, разумеется, модернизированную в духе Нового Света. Невероятно расширенный санузел с джакузи, саркофагом солярия, тремя видами биде и еще многими штуками в том же роде. Из обыкновенной проходной комнатки, где стояла простая этажерка с книжками, диван-кровать и горшок с алоэ на окне, отрывалась дверь в маленький тренажерный зал с зеркальной стеной. Впрочем, Матвей Иванович демонстрировал свое жилище без всякого расчета удивить. Фактически все городские квартирки были переустроены подобным образом, если хозяева были не против. У самого Вадима был в его двухэтажке похожий спортзал и громадная кухня – скопище чудес бытовой техники. И Александру Александровичу легко бы осовременили его «гараж», когда б не яростный отказ. Подобное стало возможно из-за массового отъезда соседей. Например, родители Бажина, так же как и предки Валерика, жили теперь на искусственном острове неподалеку от Цейлона. Кажется, даже в таком же тесном соседстве, что и здесь, в Калинове. Что стало с соседями Любы, Вадиму было все равно. Он чувствовал, что Матвей Иваныч гостеприимен лишь для отвода глаз, а на самом деле подвергает его чему-то вроде рекогносцировки, и, вполне вероятно, намеревается как-то атаковать. И ведет он себя так, словно между ними стоит не заочное зло, как будто они лично знакомы. При этом Вадим точно знал, что раньше они не встречались. Ни в этой жизни, ни в прежней. Калинов – город большой.
Люба с матерью тщательно накрывали на стол. Чай с закусками. Рыбка, колбаска.
– Ну, парубок, чем занимаешься?
– Чем секунду свою зарабатываешь? – встрял в вопрос хозяина Валерик, чем вызвал недовольный взгляд в свою сторону. Старичок ускользнул на кухню, вроде бы помочь дамам.
– Чего молчишь?
Вадим пожал плечами.
– Вы же знаете, служу в Лазарете. Помогаю вашей дочери. Войти в этот мир, – последняя фраза выглядела слишком заученно, и Вадим смутился. Ему казалось, что
Матвей Иванович видит его насквозь, и картина эта ему не нравится.
– И до каких пор ты ей будешь помогать?
– Пока, ну пока не хватит.
– А сколько это – хватит?
Вадим не знал, и хотя много думал над этим, к точному ответу не приблизился. Во время подготовительного курса, кажется, только об этом и говорилось, но без окончательной конкретики. Настраивали на импровизацию. Импровизация в палатке прошла неудачно. Говоря максимально общо, имелось в виду, что у него с Любой должны возникнуть хорошие человеческие отношения.
– У нас должны возникнуть хорошие человеческие отношения.
– Дружить или жениться?
– Вот, черт, папаша лезет в самую сердцевину. Тут что не ответь, получится ерунда.
Вадим только вздохнул. Матвей Иванович опять спросил:
– А между нами?
– Что между нами?
– А у нас с тобой какие должны быть отношения?
Стараясь быть максимально честным, молодой человек сказал.
– Не знаю, – на этот счет, и правда, не было никаких определенных рекомендаций. В глубине душе Вадим рассчитывал на то, что ему как-нибудь удастся уладить все с Любой без того, чтобы делаться другом этого дома в целом.
Матвей Иванович вдруг понурил голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37