Ведь ей уже было восемь лет. Она вытянулась и стала очень худенькой. На свою мать она нисколько не была похожа. И все же Тутмос видел перед собой Эсе – так она напоминала жену каждым своим движением. Ему казалось, что это единственная нить, связывающая его с жизнью.
Воспринимал ли он вообще то, что происходило вокруг него? Слышал ли он, что Сменхкара – лебедь, у которого опустились крылья еще до того, как он смог их расправить, – переселился в потусторонний мир? И что Тутанхатон – юноша, почти еще мальчик – вступил на престол Обеих Земель и вместе со своей юной супругой, Анхсенпаатон, сразу же покинул столицу? При этом уехал он не на короткое время, а навсегда. И знал ли Тутмос о том, что весь двор в городе Атона был распущен?
Вскоре после всех этих событий Ипу увиделся со своим другом.
– Больше нельзя оставаться в Ахетатоне! Скоро здесь вообще не останется никого, кто мог бы давать нам заказы. А прежняя столица возродилась, и там всегда найдется работа!
– Правда ли, что юная царственная чета изменила свои имена? Что Тутанхатон принял теперь имя Тутанхамон, а его супруга – Анхсенпаамон?
Эти вопросы свидетельствовали, что Тутмос еще не стал ко всему равнодушен. По пути к гробнице, он говорил то с одним, то с другим прохожим, и все эти разговоры оставляли след у него в душе.
– Меня мало волнует, о чем судачат люди… – сказал Ипу. – Гораздо больше беспокоит меня другое. Не распределили ли уже заказы на сооружение гробниц и не потребовал ли царь от своих художников отречения от новых, установившихся при Эхнатоне приемов изображения, не заставил ли вернуться к старым формам?
– Неужели… неужели только это волнует тебя? – удивленно спросил Тутмос.
Ипу не ответил. Подождав немного, Тутмос начал снова:
– Говорят, что царь велел восстановить храм Амона. Говорят даже, что опять будет справляться праздник Опет, что Мут и Хонсу, и все боги большой девятки будут почитаться вновь.
– А знаешь… – перебил его друг, – знаешь ли ты, кто шел за изображением Амона, когда его перевозили вниз по реке на барке? Эйе, «отец бога»! Тот самый Эйе, который велел высечь на скале в своем вечном жилище слова великого славословия! К нему нужно прибавить Нахтпаатона, высшего сановника Эхнатона, и Туту, его «главные уста», да и военачальника Паатонемхеба, который теперь стал называть себя Хоремхебом!
Если они, все они, внимавшие учению Эхнатона, бывшие его опахалоносцы, теперь отвернулись от него, то что же должен делать простой скульптор?
– Не считаешь ли ты, Ипу, что правде надежнее находиться в руках скульптора, чем царей и их приближенных? Не думаешь ли ты, что мы, скульпторы, должны сберечь эту правду, если сильные мира сего ее предали?
– Ты, значит, все еще веришь, Тутмос? Веришь в Эхнатона и его учение?
– Я боюсь, Ипу, что, если я и отвечу на твой вопрос, ты меня не поймешь.
Ипу хотел возразить, но тут же отказался от этого намерения.
– Никто из тех, для кого ты мог бы работать, здесь не останется, сказал он наконец, – только крестьяне, пастухи да формовщики кирпича. Кто будет давать тебе заказы?
– Меня не привлекают сейчас заказы придворных. Мне и так хватит работы на всю жизнь.
– Ну, а на что ты будешь жить?
– Сад дает фрукты, а река – рыбу. Ипу долго молчал. Наконец он снова заговорил, настойчиво, почти умоляюще:
– А что будет с Руи? Можешь ли ты остаться равнодушным, зная, что он вырастет, так и не научившись никакому ремеслу? А Иби? Неужели ты хочешь, чтобы после твоей смерти она жила, словно горная коза?
– Ну, вот что… Возьми моих детей с собой, Ипу! И сделай из моего сына хорошего скульптора.
Через два дня после того, как Тутмос попрощался со своими детьми и друзьями и под сводами его большого дома установилась полная тишина, он вдруг услышал шум у дверей той комнаты, в которой он когда-то разделял ложе с Эсе и где больше всего находился теперь. Он обернулся. В комнату ворвалась Иби. Волосы ее были мокры, одежда перепачкана глиной. Смеясь и плача, она бросилась к отцу.
Тутмос вывел ее из комнаты, принес воды, вымыл ее и высушил ей волосы. По жестам Иби он понял, что она воспользовалась моментом, когда ее никто не видел, бросилась с корабля в воду, доплыла до берега и, идя вниз по течению, нашла дорогу домой.
– Иби! – воскликнул Тутмос. – Иби! – И крепко прижал ее к сердцу.
9
Двенадцать лет спустя двое мужчин проделали тот же путь, по которому шла девочка, чтобы вернуться к своему отцу. Старший из них был Ипу. Его волосы уже начали седеть, но шагал он все еще бодро. Младший – Руи. Его едва можно узнать, так он вытянулся. Подбородок юноши уже покрылся легким пушком. Перед собой они гнали осла, навьюченного мешком с продовольствием.
– Ты думаешь, что мы уговорим наконец отца уйти с нами? – сказал Руи. – Дважды уже пробовал ты это сделать и дважды возвращался ни с чем.
– На этот раз дело обстоит иначе. Теперь он не будет терять время, так как царские меджаи уже идут сюда.
– Ты считаешь, что они разрушат весь город, который предан проклятию нашим царем, Хоремхебом? Что они не оставят в нем камня на камне? И не пощадят ни одной живой души? Я думаю, они сокрушат все, что может только напомнить об Эхнатоне и его боге. Они не проявят сострадания к тому, кто до самого последнего времени чтил и увековечивал их имена.
– А если они опередят нас? Что, если они уже выполнили повеление царя Хоремхеба?
– Тогда… тогда, Руи, мы придем слишком поздно.
И они поспешили вперед.
Их ноги еще не коснулись некогда священной земли, когда они увидели, что их опасения оправдываются. Плита на южной границе, где Эхнатон приказал вырезать текст своей клятвы («Да не сотрут ее! Да не смоют ее! Да не исщербят ее! Да не заштукатурят eel Да не пропадет она!»), – эта пограничная плита… Как она выглядела!
Имена царя и бога были выщерблены, головы всех фигур сбиты, отбит урей с венца Атона.
– Идем! – сказал Ипу, сурово посмотрев на Руи, который уже остановился было, чтобы все повнимательнее разглядеть.
Город, куда они вошли, был совершенно безлюден. Правда, дома еще стояли, но на них были видны следы слепой жажды разрушения. Поломанные ворота, сорванные крыши, поврежденные колонны и – это показалось Ипу самым страшным – срубленные фруктовые деревья, увядшая листва которых лежала в пыли на земле.
Ничто не заставляло Ипу войти в дом, который некогда ему принадлежал. Ничего такого, что имело для него хотя бы самую небольшую ценность, он здесь не оставил. И все же последние сто шагов он пробежал так быстро, что молодой его спутник еле поспевал за ним.
Ипу не потребовалось открывать ворота в доме своего друга. Они были распахнуты. В кувшине осталось немного давно скисшего молока, в миске у очага лежало несколько выловленных рыб, неподалеку от нее – веревка и рыболовный крючок. На ткацком станке старой Тени висели клочки полотна. Никаких других следов погрома они не обнаружили. Но Тутмоса и Иби нигде не было.
Они прошли через сад, где все деревья были вырублены. Эти деревья Ипу почему-то сравнил с мертвыми женщинами, волосы которых утопали в пыли. Они вошли в беседку, там теперь не стояло ни стола, ни скамейки; нагнулись над колодцем, который так глубоко ушел в землю, что к нему нужно было спускаться по ступенькам. В глубине колодца они увидели отражение голубого неба. Потом отправились к дому, где жили подмастерья, и заглянули в каждую из комнат. Последней посетили они мастерскую, где хозяин работал и где хранил свои модели. На полу мастерской лежал разбитый на мелкие части бюст Эхнатона из известняка.
Ипу нагнулся и поднял несколько кусков, пытаясь соединить их вместе (рот – между губами Тутмос нанес кистью полоску черной краски – выглядел так, словно он сейчас начнет говорить).
– Что ты делаешь?! – воскликнул Руи. – Не оскверняй себя прикосновением к этому преступнику, который хулил богов, который вверг страну в несчастье и которого наказал Амон, как он того заслужил!
Ипу не стал возражать сыну своего друга. Всюду и везде, на каждом углу можно было услышать подобные разговоры. Торговки на рынке, продавая рыбу, судачили об этом со своими покупателями, а подвыпившие солдаты распевали непристойные песни о своем прежнем царе.
Ипу сделал несколько шагов к уступу в стене и поднял другой бюст, который стоял там.
– Должен ли я разбить и этот?.. – спросил он с особым оттенком в голосе, показывая бюст молодому скульптору.
Тот невольно отступил назад, и в глазах его промелькнуло не то удивление, не то грусть.
– Нефертити? – спросил Руи неуверенно.
– Да… Нефертити. Супруга «преступника», как ты его называешь. Она была спутницей его жизни и следовала его учению.
– Я видел ее только раз мельком. На похоронах ее супруга, когда я был еще ребенком. Ее несли на носилках в голубом траурном одеянии, закрывавшем большую часть ее лица… Так вот она какая!
– Такой видел ее твой отец. Посмотри, как много он трудился над ее изображением. Здесь другая ее модель. Видимо, она его не удовлетворила. Щеки слишком округлены, лицо слишком полное, разрез глаз недостаточно оттенен. Здесь, как ты видишь, черными линиями, нанесенными кистью, намечены исправления. Потом он начал всю работу сначала.
Да, сын мой, я не знаю никого другого, кому бы все это давалось тяжелее, чем твоему отцу. Потому что, чем лучше у него что-либо выходило, тем больше он стремился к совершенству!
Руи снимает с полки одну головку за другой.
– Вот это Маи, – поясняет Ипу, – Маи, который впал в немилость у царя. А это Эйе, который после Тутанхамона занял престол. До этого он был одним из первых здесь при дворе, опахалоносцем царя по правую его руку, начальником царской конюшни. Он всегда сопровождал Эхнатона в храм и велел вырезать весь гимн Атона на стене своей гробницы…
– А потом, сделавшись царем, стал почитать Амона?..
– Да… потом он стал почитать Амона. Не обо всех людях, изображенных Тутмосом, смог Ипу рассказать сыну своего друга. Встречались лица, которые не были ему знакомы. Кем, например, был вот этот молодой мужчина с выражением пресыщенности на лице или старая женщина с отрешенным взглядом?
Еще одну головку женщины поднял Ипу и долго ее рассматривал. Она была сделана из коричневого песчаника. Большие выразительные глаза, полный цветущий рот, тронутый страданием. Тени легли у носа и подбородка.
– Это царевна? – спросил Руи.
– Нет, это Эсе, твоя мать.
– Тогда я возьму ее с собой?
– Нет, ты не должен этого делать, – тихо ответил Ипу. – Может быть, твой отец сумел бежать и когда-нибудь вернется сюда. Пусть тогда он найдет ту, которую любил больше всех.
Так как Руи молчал, Ипу через некоторое время добавил:
– Но если этого и не произойдет, если он уже переселился на потусторонний берег, если он, сооружая другим роскошные гробницы, для себя самого не нашел усыпальницы, то куда как не сюда будет приходить Ка твоего отца, когда распадется его тело. Сюда, где он работал. Сюда, где он оставил в этом гипсе и в этом камне лучшее из того, что в нем было.
Воцарилось молчание, которое снова прервал Ипу:
– Сделай себе отливку с этого бюста! А еще лучше – запечатлей в себе черты матери и попробуй, когда мы вернемся домой, воспроизвести их. Тогда ты будешь постоянно носить образ матери в своем сердце.
Ипу и Руи провели ночь в покинутом доме вымершего города. На восходе солнца они закрыли двери, захлопнули ворота и двинулись в путь. Шли они в полном молчании. Только когда прославляемый ранее, преданный теперь проклятию Небосклон Атона остался у них позади, они заговорили.
– Была ли моя мать, – тихо спросил Руи, – в самом деле дочерью Панефера, жреца Амона из Она?
– Откуда ты это знаешь?
– От ее брата Уны, который, собственно, носит имя Унамун и сейчас возвысился до первого пророка Амона. Он как-то позвал меня к себе в храм и рассказал многое. Уна спросил меня и об отце. Когда я сказал ему, что отец остался в Ахетатоне, он закричал: «Ты должен вывезти его оттуда! Потому что места, по которым ступала нога нечестивца, будут опустошены».
– Уна? – изумился Ипу. – Он тебя посылал сюда? Он хотел спасти твоего отца? Что он тебе еще говорил?
– Уна открыл мне глаза. Он рассказал мне о том, как нечестивец привел страну к полному упадку, потому что все боги, которых он оскорбил, отказали ему в своей помощи. Подвластные страны стали отпадать от него, и вся наша страна была бы разграблена чужеземцами, если бы ранняя смерть не освободила нас от него и его преемники не склонились бы снова перед Амоном, их отцом.
Он сказал мне, что только Хоремхеб, наш нынешний царь, – истинный сын Амона. Те же цари, которые правили после смерти нечестивца до Хоремхеба, Сменхкара, Тутанхамон и Эйе – еще смогли распутать ложь, потому что, поклоняясь Амону, они продолжали почитать и Атона. Но существует только одна правда и один верховный владыка – Амон, царь над всеми богами. Только тот, кто ему служит, может быть силен, как разъяренный лев, когти которого лежат на чужеземных народах.
Ипу молча смотрел на вошедшего в азарт юношу.
– Ну разве он не прав?! – воскликнул Руи, задетый молчанием Ипу. Разве Хоремхеб не одержал победу над царем хеттов и не вытеснил хабиру из Речену? Разве те, кто раньше не признавал власть нашего царя, не посылают теперь ему письма, чтобы порадовать сердце победоносного Хора и смягчить разъяренного льва? Неужели ты не веришь в правду, которая наконец восторжествовала над ложью?
– Твой отец… – серьезно сказал Ипу. – Что мог бы он тебе ответить? И, посмотрев вдаль, он продолжал: – «Я, сказал бы он тебе, тоже всегда искал правду в жизни. Но я не верю, что эта правда находится в хороших руках, когда ею распоряжаются цари!»
– Должно ли это означать, что рука царя недостаточно сильна, чтобы сохранить правду?
– Нет! Нет, Руи, рука царя слишком тверда. Зажатая в кулак правда не может быть правдой.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31