самую узкую, из столь светлого дерева, что она казалась почти белой.
– Туда? – Я встал и взял Линнет за руку. – Пойдемте со мной, миледи.
– Мантикоры и маргаритки.
Женщина поднялась с места – ни неуклюже, ни грациозно и ни медленно, ни быстро.
– Она безумна.
– Лютый гнев пылает в ее душе, – покачал головой Тиази.
Я посмотрел на него:
– Я все еще ребенок – все еще мальчик – во многих отношениях.
– Вам можно позавидовать.
– Она действительно разгневана? Сейчас?
– Мама никогда не сердится, – сказала Этела.
– Я бы не советовал вам смотреть ей в глаза.
Тауг прочистил горло:
– Я немного рассказывал вам про битву на рыночной площади, сэр Эйбел. Она… она сражалась с ними. Орудуя кнутом, который мы купили вместе с телегой. Кажется, я не сказал, что она нагнала страху, на инеистых великанов, но они действительно испугались. Она ослепляла ангридов ударами кнута.
– Я не знал, – сказал я.
– Я не сказал, что на меня она тоже нагнала страху. Она сражалась на нашей стороне, но я все равно здорово испугался.
– Однако продолжал биться.
Тауг пожал плечами:
– Потом появился сэр Гарваон со своими воинами, и они боялись вступать в бой, я видел. Я видел, как они были напуганы, и я подумал: вы, здоровые сильные мужчины, вы не знаете и половины всего – даже ничего не знаете – о настоящем гневе…
– Имя нашей прародительницы Ангр, сэр Эйбел. Мы произошли от нее, все мы. Поэтому мы хорошо знаем, что такое гнев. Говорю вам, эта женщина должна сдерживать свой гнев – иначе она уничтожит все на своем пути. Она кажется вам похожей на восковую куклу?
– В общем, да.
– Вы не раз видели огарок свечи, брошенный в огонь. Помните о нем.
– Я постараюсь. Пойдемте, леди. Я открою перед вами дверь.
Сделав тридцать шагов, мы приблизились к указанной Тиази двери, и она – хоть и самая узкая из всех – была широкой и высокой по моим меркам. Мне пришлось вытянуть руку вверх, чтобы поднять засов. Дотронувшись до него, я увидел вырезанные на светлом дереве изящные эльфрисские письмена: ОБИТЕЛЬ УТРАЧЕННОЙ ЛЮБВИ .
Дверь казалась невесомой, и возможно, мы вошли внутрь, даже не открыв ее.
Глава 22
ПОТЕРЯННЫЕ ЛЮБОВИ
Кромешная тьма, чернее самой черной ночи, обступила нас. Я услышал шум стремительно несущейся воды, подобный которому слышал, когда боролся с могучими волнами и неизвестными, не отмеченными на карте течениями вместе с Гарсегом. В темноте раздавались громкие удары, частые и глухие. Я попытался представить, какого рода существо может производить такой шум, и в воображении моем возник образ Орга – зеленого, как листва, и бурого, как кора, – который стоит один на лесной лужайке и колотит в полый ствол сухого дерева дубиной. Я чуть слышно пробормотал: «Что это?» Линнет услышала меня и ответила: «Это мое сердце». Едва она успела договорить, я понял, что она одновременно права и не права, что это стучит мое сердце, а не ее. Долгое время мы шли в темноте, и я ступал в такт ударам своего сердца.
Тьма вдруг разом рассеялась, словно по велению Верховного Бога, и превратилась в жемчужный туман. Я увидел под ногами траву – сочную траву, какую любят лошади, – сверкающую росинками.
– Здесь лучше, – сказала Линнет.
Возможно, я ничего не ответил, но я согласился с ней. Солнечные лучи прорезали туман, и из него соткалась колоннада могучих дубов. Линнет побежала вперед.
– Голденлаун!
Она обернулась ко мне, и, клянусь честью, я никогда еще не видел столько радости, сколько увидел на изможденном лице женщины.
По сравнению с Ширволом замок казался чуть ли не игрушечным – серая стена, через которую сильный мальчишка легко перебросил бы камень, круглая центральная башня изящных очертаний и прямоугольный в плане четырехэтажный каменный дом с мансардой. Одним словом, такого рода замок, какие рыцарь с дюжиной крепких воинов успешно удерживает, отражая нападение пятидесяти – ста разбойников. Не более того.
Однако он вызывал самые теплые чувства, и все время моего пребывания там я невольно вспоминал дворец Леди в Скае. Фольквангр рядом с ним что цветущее дерево рядом с фиалкой, но они оба проникнуты одним духом.
На воротах были нарисованы мантикоры, стоящие на задних лапах. В зубах они держали маргаритки, как пасущиеся коровы порой держат лютики, и маргаритки цвели у них под ногами, а справа и слева желтели еще маргаритки, только уже не нарисованные, а настоящие, ибо крепостной ров был сухим, как в Утгарде, и засажен цветами наподобие сада, а перед самыми воротами стояли каменные мантикоры.
Навстречу нам вышли слуги и служанки, прекрасные молодые женщины, которые могли бы с легкостью выйти замуж за любого, кого выберут. Все они премного изумились, что Линнет, которую никто не надеялся вновь увидеть, неожиданно вернулась; а вслед за ними такое же удивление выразили степенный старый господин с серебристыми усами и изборожденным шрамами лицом и веселая седовласая леди, похожая на суетливую, воркующую от радости дикую голубицу.
– Это Кирстен, – сказала мне Линнет, – милая, милая Кирстен, которая умерла, когда мне было четырнадцать, и моя дорогая сестра Лиша, умершая родами. Отец, позвольте представить вам сэра Эйбела Благородное Сердце. Сэр Эйбел, это мой отец, лорд Лейфр.
– Убитый инеистыми великанами, напавшими на Голденлаун, – с улыбкой промолвил лорд Лейфр, протягивая мне руку.
– Моя мать, леди Лис.
Она взяла мою руку обеими своими, и тепло тех трепещущих рук и маленького застенчивого лица мгновенно покорили бы мое сердце, будь даже я заведомо неприязненно расположен к ней и ее мужу.
– Вы можете оставаться у нас сколь угодно долго, сэр Эйбел, и наслаждаться счастьем каждый момент своего пребывания здесь.
Вскоре начался пир. Снаружи, за стенами Утгарда, сгустилась ночная тьма и пошел снег, а когда мы вдоволь наелись и напились, пропели старинные песни и поиграли в разные игры, вышли в сад, залитый ярким солнечным светом и пестрящий летними цветами.
– Это мамин грот, – пояснила Линнет, – такая уютная пещерка, сооруженная нашими садовниками. Когда мои родители поженились, при дворе считалось модным иметь грот: укромный уголок, где влюбленные могут целоваться и держаться за руки, сокрытые от посторонних глаз, а также от солнечных лучей в жаркие дни. Отец распорядился соорудить грот в угоду моей матушке, прежде чем привез ее сюда.
Я невольно вспомнил пещеру, где лежал на мху с Дизири, но ничего не сказал.
– Только он нагоняет на меня страх, хотя я не сознавала этого, покуда не заговорила о нем. Наверное, дело в том, что в детстве нам с сестрами запрещали заходить туда. Поэтому я не стану заходить, но вы можете, коли хотите посмотреть.
Она явно ожидала, что я зайду, и я так и сделал. Я вовсе не предполагал найти там Дизири – я знал, что не найду. Но вид грота пробудил во мне яркие и сладостные воспоминания, и я надеялся, что они станут еще ярче, коли я зайду. Исполненный такой надежды, я спустился по нескольким каменным ступенькам, перешагнул через узкий ручеек и вошел в грот. Я знал, что там нет никаких драконов и нет глубокого колодца, ведущего в море Эльфриса. И здесь я не ошибся.
Вместо них я обнаружил внутри усыпанный чистым песком пол и туннель с грубо отесанными каменными стенами, который казался путем к сокровенным тайнам холма, а затем услышал знакомый мяукающий голос:
– Сэр Эйбел? Сэр Эйбел? Я вас узнал. Я чую псиный запах, идущий от вашей одежды. Этот туннель ведет наружу?
– Мани? – Я остановился и почувствовал, как он трется о мою ногу. – Я не знал, что ты здесь. Это странное место.
– Знаю, – сказал Мани, а потом добавил: – Возьмите меня на руки.
– Многие из этих людей уже умерли, но похоже, это не имеет никакого значения.
Он лишь мяукнул в ответ. Когда я взял кота на руки и понес, он дрожал всем телом.
Я не стану говорить, сколько времени провел в гроте. Время в Скае течет иначе, чем в Митгартре или в Эльфрисе. В зале Утраченной Любви оно опять-таки течет иначе, и возможно, там вообще нет времени, а есть лишь представление о нем. Этела говорила, что никто из нас не задержался там долго.
Мани поднял голову и принюхался. Услышав частое посапывание кота (он лежал у меня на руках), я тоже принюхался.
– Чую запах моря.
– Так, значит, оно такое? Я никогда не видел моря. Ваш пес постоянно болтает о нем. По-моему, он от него не в восторге.
– Он сидел на цепи в пещере Гарсега на морском дне. Уверен, ему не понравилось.
– Сажать на цепь псов можно и должно, – сказал Мани, – а вот котов нельзя лишать свободы. – Он выпрыгнул из моих рук, и минуту спустя до меня донесся его голос: – Я вижу свет впереди и слышу шум воды.
Вскоре я сам увидел свет и услышал глухой рокот набегающих и разбивающихся о берег волн. Я понял, что близок к цели.
Серые каменные стены грота подступили с обеих сторон, и я (вспомнив вход в пещеру и узкий ручеек перед ним, через который перешагнул) остановился и оглянулся: мне вдруг показалось, что я сбился с пути и возвращаюсь обратно к выходу. Слабым и далеким был свет в конце туннеля позади. Слабым и далеким, но не настолько слабым и не настолько далеким, как следовало бы. Я прошел почти лигу и все же по-прежнему видел неровную арку входа, а также камни и заросли папоротника за ней.
– Там какая-то женщина! – крикнул Мани.
Тогда я все понял и, выхватив Этерне из ножен, бегом бросился вперед.
Парка сидела и пряла, как прежде, но на мгновение подняла глаза от скручиваемой нити и промолвила:
– Сэр Эйбел Благородное Сердце.
Я осознал вдруг, что никогда не понимал толком значения этих слов, покуда они не прозвучали из уст Парки. Я опустился на колени, склонил голову и пролепетал:
– Ваш преданный слуга по гроб жизни, миледи.
– Тебе нужна другая тетива?
– Нет, – сказал я. – Тетива, подаренная вами, не раз сослужила мне хорошую службу, хотя она тревожит мой сон и насылает разные сновидения.
– Ты должен убирать ее подальше, когда ложишься спать, сэр Эйбел.
– Мне бы не хотелось так поступать с ними, миледи. Они рассказывают мне о своей прошлой жизни, и, слушая их, я начинаю больше любить свою собственную.
– Почему ты пришел? – спросила она.
Я объяснил, по возможности обстоятельнее, без всякой помощи Мани, который перебивал меня и комментировал мои слова чаще, чем мне хотелось бы.
Когда я закончил, Парка указала рукой вдаль, за буруны.
– Это там? То, что я ищу?
Она кивнула.
– Я умею плавать, – сказал я Мани, – но не могу взять тебя с собой. Как не могу взять свой меч или свою одежду.
– В кольчуге вы сразу пойдете ко дну, – заметил он. Он ошибался, но я не стал спорить.
– Ты останешься здесь с Паркой и присмотришь за моими вещами, покуда я не вернусь?
– Твое имущество, – промолвила Парка, – не здесь.
Тем не менее я разделся, положил кольчугу, кожаную куртку, штаны и все остальное на плоский камень, а рядом поставил сапоги. Парка продолжала прясть, творя жизни для нас, которые считают себя творцами своих жизней.
Как хорошо было плыть в море! Я понял, что сила моря иссякла во мне, ибо сейчас чувствовал, как она возвращается; и хотя я знал, что Гарсег демон, я жалел, что он не плывет рядом со мной, как в далекие невозвратные дни. «Конечно, хорошо, – думал я, – что в конечном счете мы учимся отличать добро от зла; но за знание приходится платить, как и за все на свете. Мы оставляем в прошлом друзей, воплощающих зло».
Куда я плыл, я не знал. Ничего не видя впереди, я долго плыл под водой, потом вынырнул на поверхность и поплыл по волнам, по-прежнему ничего не видя. В этом море покоились кости Гренгарма, и где-то здесь обитала Кулили, ибо дно моря Митгартра (а я чувствовал, что я все еще в Митгартре) находится в Эльфрисе. Я решил опуститься на дно, пока живой, выйти на сушу в Эльфрисе и поискать там Дизири. Ибо тогда я не знал, что в зале Утраченной Любви находят только утраченную любовь, а моя любовь к ней – горячая, как кровь ангридов, но чистая – не может покинуть мое сердце ни от поцелуя валькирии, ни от меда Вальфатера.
Вновь вынырнув на поверхность, я увидел остров Глас. Какую любовь, спросил я себя, я потерял здесь? Никакой, конечно же.
Я погрузился в мысли о Гарсеге, Ури и Баки. Наконец мне пришло в голову, что, будь я способен вспомнить ту любовь, она не была бы утраченной. Леди Линнет в безумии забыла своих родителей, сестер и родной дом, а помнила только маргаритки и мантикор да воинственный дух своей семьи, который пребывал у нее в крови, а не в поврежденном рассудке. Посему, хотя разум у нее бездействовал, рука непроизвольно искала меч и нашла таковой в кнуте.
Побеждает не оружие, даже если вы вооружены Этерне.
Песчаные берега острова Глас не похожи ни на какие другие. Возможно, они усыпаны не песком, а мелко истолченными самоцветами – во всяком случае, так кажется. И камни здесь не похожи на обычные. Трава шелковистая, короткая и такого восхитительного оттенка зеленого, какой человек описать не в силах; и мне думается, Гильф, плохо различающий цвета, такой цвет непременно увидел бы. Я нигде не встречал деревьев, подобных растущим по берегам острова Глас; листья у них темно-темно-зеленые, почти черные, но серебристые с обратной стороны – и при каждом дуновении ветра кроны на мгновение становятся серебристыми. Кора с виду и на ощупь напоминает гладкую голую древесину, но таковой не является.
Когда я вспоминаю первые мгновения, проведенные на берегу, мне кажется, я не мог очень уж долго восхищаться песком, травой или деревьями, но тогда минуты казались часами. Солнце неподвижно стояло в небе, наполовину закрытое облаком, и я, имея в своем распоряжении целую вечность, дивился красоте чудесного острова.
– О сын мой…
Я увидел перед собой крестьянку. Мне доводилось встречать женщин и красивее, хотя она была довольно красивой.
– Ты мой сын.
Я знал, что она ошибается, и мне пришло в голову, что если бы я лежал на земле, а она склонилась надо мной, я бы увидел ее лицо в таком ракурсе, в каком оно вдруг всплыло в моей памяти сейчас. Потом я понял, что она красивейшая из женщин.
– Я вскормила тебя и Бертольда своей грудью, Эйбел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81