Да-а, да-а. Во всяком случае, теперь он уже обрел равновесие – работает, как одержимый. Но… Но опять-таки: может быть, в работе он лишь ищет забвения? Да-а, да-а.
– С чего это, Тээле, ты до всего этого так докапываешься? – спрашивает Алийде.
– Ах, ни с чего… просто так. Ведь надо же о чем-нибудь разговаривать.
– Лучше скажите, господин Лутс, – продолжает Алийде, – как продвигается работа над второй частью вашей повести «Весна»? Много вы уже написали?
– Да нет! – вздыхает Лутс. – Только начало. Какая же может быть работа среди городского шума и гама!
– Но теперь вы можете писать здесь – у нас тихо.
– Именно к этому я и стремлюсь. Что за беда тут работать! Тут я, так сказать, в своей среде, к тому же и часть персонажей у меня будет каждый день перед глазами.
– Только не делайте из меня больше такого голубочка, как в первой части, – смеется Тээле. – Там я такая паинька, читать одно удовольствие. Где это видано, чтобы кто-нибудь из людей был только хороший.
– Я… – хочет Лутс что-то ответить и тут же осекается, как бы успевает схватить слово за хвост.
– Что вы собирались сказать? – спрашивает Тээле.
– Так ведь без так называемой интриги не получится и рассказа. Если нет другого пути, я должен буду хотя бы присочинить вам какую-нибудь колючку.
– Оо, дорогой господин Лутс, мне не нужно присочинять колючки, у меня их и без того предостаточно и некоторые очень даже острые.
– В этом ты права, Тээле, – подтверждает младшая сестра, – некоторые очень острые.
– Как у всякого человека, – примирительно произносит Лутс, являя пример житейской мудрости. Затем, сложив губы трубочкой, повторяет еще раз: – Как у всякого человека.
– То же самое и с некоторыми другими вашими типами, – оживляется Тээле, – взять, к примеру, Йоозепа Тоотса. Вы описываете лишь его выходки и шалости, а внутреннего мира не показываете. Ну а если я вам скажу, что и у него тоже есть этот, так называемый, внутренний мир? Способность быть внимательным… Упорство. Что вы на это ответите, господин Лутс?
– Гм, отчего бы и не быть… как у всякого человека.
– Но почему вы не раскрываете этого в повести? Ведь Тоотс тоже страдает, борется с собою и так далее.
– Учту на будущее. Когда я писал первую часть повести, все эти качества Тоотса были еще настолько неразвиты, что… в глаза бросались только его деяния. Арно Тали…
– Да, да, что же до Арно Тали, так тут было видно с самого начала, что у него более глубокая духовная жизнь – что правда, то правда!
В раяской гостиной или в «большой комнате», как называют ее сами обитатели хутора, на некоторое время вновь воцаряется молчание. И вновь Тээле сидит, подперев щеку рукой.
– Жаль, что я в ваше время не ходила в школу, – произносит Алийде, – может, и обо мне тоже было бы теперь написано в книге. Интересно было бы увидеть себя – словно в зеркале.
– Зачем же об этом жалеть, – утешает девушку гость. – Книги пишутся не только о школьных годах. Можно писать и о последующей жизни, и о людях, которых встречаешь, когда уже школьное время позади. Почему бы когда-нибудь не вспомнить, к примеру, хотя бы и о сегодняшнем вечере.
– Так вы и обо мне тоже напишете?
– Не исключено.
– Господи! Может, вставите в книгу и те слова, которые я тут сегодня говорила?
– Хватит, хватит, Алийде! – ворчит Тээле, очнувшись от своих мыслей. – Теперь самое время дать гостю возможность отдохнуть. Господин Лутс проделал большой путь пешком, замерз, хочет покоя. Устроим ему постель в соседней комнате, там тепло и всегда тихо – пусть отдохнет от городского шума и гвалта. Человек раз в жизни отыскал тихое пристанище, а мы так и норовим замучить его своими разговорами. Это не дело!
– Неважно, неважно, – произносит Лутс. – Не беспокойтесь обо мне, лучше скажите, Тээле, как вы сами-то до дому доберетесь?
– Я… и не поеду сегодня домой.
– Сегодня! – восклицает сестра. – Ты ведь все время тут живешь.
– Как? – удивляется гость. – Не далее, как нынче вечером, всего лишь несколько часов назад, я видел вашу сестру в Юлесоо.
– Туда она только наведывается, и довольно редко.
– Простите, – Лутс трясет своей лысой головой, – я ровным счетом ничего не понимаю.
– А что тут понимать, – спокойно улыбается Тээле, – на хуторе Юлесоо мне жить негде. Вы же видели юлесооский жилой дом – ну скажите, куда бы вы меня там поместили? Передняя комната – для прислуги и батрака, в задней комнате – и ночью, и днем лежит старый больной человек.
– Так-то оно так, но…
– Что «но»?
Собственно говоря, Лутсу нечего возразить против четкого довода Тээле, однако за этим доводом смутно просматривается и нечто иное. Чувствуя на себе пытливый взгляд Тээле, писатель закуривает папиросу, почесывает нос и сопит почти так же громко, как портной Хейнрих Георг Аадниель Кийр. По всему видно, что Лутс знает, знает что-то, старый воробей, но прикидывает, в каких бы выражениях это свое знание высказать. Хитрый. Осторожный.
– Что – «но»? Что – «но»? – повторяет Тээле. – Гозорите, не бойтесь.
– Ну да, ну, – начинает Лутс, на манер Либле, от рождества христова, – Тоотс сегодня возил бревна. Само собой понятно, его с самого утра не было дома. Хорошо же, вот он вернулся домой и…
– Ну, ну? Какое это имеет к нашему вопросу отношение?
– Вернулся к вечеру домой и, как я сам видел, даже и в дом не вошел. Начал скатывать с возов бревна. И вот появляетесь вы, такая не частая в Юлесоо гостья, выходите из дома, даже не смотрите в его, Тоотса, сторону и уезжаете, так сказать… не взглянув в глаза и не пожав руки.
– Фуй, какие нежности! Я думала, вы после такого длинного вступления Бог весть какое откровение выложите. Ха-ха-ха! «Не взглянув в глаза и не пожав руки»! Забавный вы человек, дорогой школьный друг! Алийде, пойдем, приготовим господину Лутсу постель!
После этих слов Тээле поспешно уходит в смежную комнату, повторив еще и на пороге: – «Не взглянув в глаза и не пожав руки!» – ха-ха-ха!
Алийде сразу же подходит к Лутсу и выразительно шепчет:
– Они в ссоре.
– В ссоре? – Лутс пугается.
– В ссоре, в ссоре. Постарайтесь их помирить. Только ради Бога не проговоритесь, что я вам об этом сказала.
И прежде чем ошарашенный всем происшедшим Лутс успевает ответить, младшая сестра также исчезает. Лысый писатель подносит мизинец своей правой руки к носу и едва слышно бормочет:
– Хм-хью-хьюх… Я сразу понял, что…

IX

Хорошо же. Оставим Лутса там, где он есть, пусть вкушает покой и работает, если это его намерение – работать! – не было всего лишь рисовкой. Пройдемся теперь от хутора Рая назад, в направлении деревни Киусна, завернем к семейству Кийров, поглядим, что поделывают старые и молодые его представители, а также как поживают Помощник Начальника Станции, Клодвиг и Ух-Петух-Который-Моложе.
Хейнрих Георг Аадниель Кийр успел уже несколько раз «рвануть» в гости к сестрам, само собою разумеется, он больше и не думает плеваться, когда проходит мимо места их обитания. Теперь он все чаще находит повод для посещения лавки, подолгу отсутствует но, вернувшись домой, приносит лишь моток-другой ниток, полдюжины пуговиц или еще какие-нибудь никому не нужные мелочи.
Время же от рождества до пасхи выдалось такое скудное на заказчиков, что старый мастер даже впадает в нервозность и то и дело честит поселившуюся в доме булочника портниху, не особенно стесняясь в выборе выражений. Аадниель молча наблюдает неистовство отца, сопит, поглядывает исподлобья, склоняет голову набок, думает и однажды за обедом все же нарушает свой нейтралитет.
– Зачем же их так проклинать, – произносит он, – ведь они тоже люди и тоже хотят жить.
– Та-ак, – свирепо рявкает папаша, – но почему они хотят жить, непременно сидя на спине ближнего?!
– Как так? Они же на спину к нам не лезут. Мы работаем тут, они – там. Представь, сколько в городе портных понатыкано и сколько их каждый год добавляется, и все же я не думаю, чтобы они так поносили друг друга. Надо немного шире смотреть на жизнь и не осуждать своих сограждан с кондачка.
Старый мастер отнимает ото рта вилку, смотрит сыну в лицо вытаращенными глазами, злость в них так и кипит. Папаша Кийр похож на только что заведенный автомобиль, который вздрагивает и дрожит, стоя на месте, прежде чем помчаться во всю свою силу. Разница лишь в том, что у автомобиля есть руль и «он» знает, по какой дороге двигаться, в то время как папаша Кийр, потеряв руль, тычется то сюда, то туда, налетая на стены, столбы, перескакивая через канавы, крутясь на хлебных полях, расшвыривая стога сена. Даже сама мамаша Кийр пугается столь бурного излияния гнева, хотя прежде злопыхательски поддакивала мужу, едва речь заходила о «сомнительных» мамзелях из дома булочника.
Так, так – папаша Кийр в конце концов немного успокаивается – только того еще и не хватало, чтобы его собственный сын стал этих… защищать! Что же у них за колдовская сила, всех людей они переманивают на свою сторону? Ну ладно бы чужих – дураков на свете хватает – но Йорх, Йорх! На какую тайную приманку они его взяли?
Но, как говорит звонарь Либле, нет на свете такой вещи, которая осталась бы в Паунвере тайной.
Спустя несколько коротких зимних дней Бенно, младший отпрыск мастера-портного шагает к дому, возвращаясь из церковно-приходской школы – он получил две единицы, был поставлен в угол, и теперь зол на весь род человеческий. Бенно вперяет глаза в землю, словно свирепый бычок, хмурит брови, бубнит что-то себе под нос и вообще сейчас он чрезвычайно похож на своего старшего брата Аадниеля.
Проходя по деревне, он случайно бросает взгляд в сторону – и глазам своим не верит: из дома булочника выходит его собственный кровный брат! Что бы это могло означать? С тех пор, как там обосновались «эти девицы», семейство Кийров в ссоре также и с булочником и не покупает у него больше ни крошки, будь то хлеб или булка. И вот те на – из этого дома, как ни в чем не бывало, выходит Аадниель!
Ага, вот он замечает его, Бенно, съеживается и ну чесать в сторону дома, словно на закорках у него сидит сам дьявол! Нет, брат, тут дело нечисто! Взять, взять этого человека! Если он и впрямь покупал булку, пусть половину отдаст ему, Бенно, не то он, Бенно, придя домой, немедля расскажет обо всем родителям.
Бенно покрепче прижимает к боку связку книг, которую держит под мышкой, переходит на бег и через каждые пять шагов окликает брата: – Аадниель! Аадниель!
Однако Аадниель не только не останавливается, но даже и не оглядывается до тех пор, пока запыхавшийся Бенно не оказывается рядом с ним.
– Что ты летишь как угорелый и орешь? – сердито спрашивает Аадниель.
– Т-ты, т-ты заходил в дом булочника?
– Ну а если и заходил, что с того?
– Дай мне тоже булки!
– На, вот тебе булка! – Аадниель толкает младшего брата носом в сугроб.
Бенно поднимается, отстает от брата, грозит ему вслед кулаком и кричит:
– Хорошо же! Но запомни, дома я обо всем расскажу! Первым делом.
Так и шагают два братца на некотором расстоянии друг от друга в сторону деревни Киусна, оба – свирепые, словно быки. И все же младший брат разозлен сильнее, чем старший, чему есть свои причины. Во-первых, полученные в школе колы, во-вторых, стояние в углу – на всеобщее посмешище и издевки, в-третьих, штаны с истончившимся от катания на снежных горках задом, а теперь еще и носом в сугроб ткнули – без всякой вины! Такой скверный выдался день, хоть в лес беги! Но погодите, погодите! Он отомстит – по крайней мере Аадниелю, по крайней мере этому уже сегодня небо с овчинку покажется. Да, скажет он, Бенно, – брат умял по дороге целых две булки, а ему разорвал у штанов зад.
Внезапно Аадниель останавливается и, оглянувшись, машет брату рукой:
– Ну, иди, иди! Кого ты там дожидаешься?!
– Топай, топай! – отвечает Бенно, – я и без тебя дойду до дому.
– Подойди, кому я говорю! – рявкает Аадниель, топнув ногой, – не то я отлуплю тебя прямо тут, среди поля.
– Давай, лупи! Только сперва поймай. Ты вовсе не такой ловкий, как воображаешь!
При этих словах школяр отходит на несколько шагов назад и бдительно следит за братом.
– Подойди же, слышишь! – подзывает брата Аадниель уже с нотками примирения в голосе. – Мне надо кое-что сказать. Подойди, я тебе ничего не сделаю.
– Премного благодарен, господин хороший! Один тычок я уже получил.
– Нет, честное слово, я и пальцем тебя не трону. Просто хочу кое-что сказать. Не дури, ведь я не бандит какой-нибудь. Иди сюда… честное слово.
Братья еще долго препираются в том же духе, находясь на значительном расстоянии друг от друга, наконец, Бенно с опаской приближается к старшему брату, а сам думает: «Как бы он, бестия, не вдарил!» И не дойдя шагов десяти, спрашивает:
– Ну, чего тебе надо? Если начнешь бить, я побегу назад и такой крик подниму, что всё Паунвере сбежится.
– Да ну тебя, олух, я же дал честное слово. Подойди поближе и ответь, зачем тебе рассказывать родителям, что я заходил в дом булочника?
– А зачем ты меня толкнул?
– Да помолчи ты! Ну, двинул я тебе легонько, что тут такого. Вот тебе двадцать копеек – родителям ничего не говори.
– Бросай монету сюда!
– Ты что, сдурел?! Она же в снегу утонет.
Бенно несколько мгновений колеблется, смотрит на деньги в вытянутой руке брата, поворачивает голову в одну сторону, в другую, моргает глазами, затем опасливо приближается. Желание получить обещанное берет верх.
– Возьми же, возьми, дурень, чего ты боишься, – подбадривает Аадниель.
Наконец монета в руках у младшего брата, старший не делает ни малейшей попытки напасть на него.
– Ну, будешь теперь держать язык за зубами? – спрашивает Аадниель.
– Буду, только дай булки тоже.
– Булки? У меня нет булки.
– Врешь! Зачем же ты тогда заходил туда, к булочнику?
– К булочнику… к булочнику… Я… я заходил вовсе не к булочнику. Я…
– Куда же ты заходил? Покажи карманы!
– Смотри, если охота. Там у меня даже и крошек от булки нету.
Видя колебания и растерянность Аадниеля, младший брат внезапно наглеет. Он по-хозяйски шарит в карманах старшего и убеждается, что да – нету, действительно, нету. Но куда же в таком случае Аадниель ходил и по каким делам?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15