Что же случилось с Закатом?
– У Заката сейчас много работы, – мотает Тоотс головой, – А будет еще больше. У Заката нет времени. Он сейчас на хуторе можно сказать один, должен поспевать всюду. От матери еще кое-какая помощь есть, что же до отца – так за ним самим уход нужен. Тяжелые времена. Зато, когда они наконец пройдут, как проходит все, останется хотя бы утешение, что совладал с ними собственными силами.
– Да, кто бы мог в школьные годы предположить, – произносит госпожа Тоотс, – что из Йоозепа получится такой крепкий хозяин. Кистер может ставить тебя в пример теперешним ученикам.
– Да что там, с этим, может, не стоит спешить, я ведь только еще начинаю и пока что ничего особенного не сделал.
– Стало быть, главное – еще только впереди! Обратите внимание, Лутс, и хорошенько запомните на будущее, чтО он такое есть – Йоозеп Тоотс! Годика через два он наверняка станет либо волостным старшиной, либо главным судьей, а то и церковным старостой. И имейте в виду – всего этого он достигнет своими силами. Впредь вы должны писать о нем совершенно иначе, не так, как в повести «Весна»!
– Отчего бы и нет, отчего бы и нет, – соглашается Лутс со словами Тээле, – всё может случиться. Всё может случиться. Кто-то сказал: «Человек видит лишь, что у него под носом, да и то не всегда, ибо часто спотыкается и ломает ноги». Но во время нашего разговора в голову мне пришла хорошая мысль – а что, если нам взять да и прогуляться до Паунвере? – И про себя добавляет: – «Может быть тогда мы найдем более или менее общий язык». – И опять вслух: – Я во всяком случае от всей этой «Весны» и всего иже с нею на сегодня выдохся и с удовольствием бы проветрился в компании старых друзей. Может статься, даже и в Юлесоо заглянем.
– Ой, это было бы замечательно! – радостно восклицает младшая дочь хозяина Рая.
– Да и я ничего не имею против, только вот Йоозеп не сможет пойти вместе с нами – ему надо искать Либле.
Тоотс меряет жену серьезным взглядом, и его огрубелая рука опять дрожит. Хотя внешне он спокоен, нервы его взвинчены до предела.
– Ну, с Либле успеется, – высказывает свое мнение Лутс. – Возможно, он попадется нам навстречу, тогда и искать не надо будет. Человек ведь не иголка и не кошелек с деньгами, чтобы потеряться и – концы в воду.
– Но вы же видите, Либле для него важнее, чем все мы вместе взятые. Зачем же принуждать человека, пусть себе ищет, кого надо.
– Да, Либле и впрямь единственный мой помощник и советчик, – произносит хозяин Юлесоо, и в голосе его слышится дрожь, – его стоит искать. Стало быть, мне, похоже, лучше уйти, чем выслушивать тут всякие подковырки.
Тоотс кивает находящимся в комнате и направляется к дверям. Молодая жена смотрит ему вслед с горькой усмешкой и говорит: – Иди, иди, иди! Кто тебя держит!
Лутс бросает на Тээле просительно-укоризненный взгляд, поднимается со стула и идет следом за Тоотсом. Догоняет школьного друга в прихожей, кладет руку ему на плечо:
– Погоди, Йоозеп, успеется. Пойдем назад, я хочу поговорить с тобой.
– Нет.
– Пойдем, пойдем.
– Нет. Поговорить можно когда-нибудь в другой раз. Приходи в Юлесоо, там наговоримся вволю. Между прочим, я понимаю, зачем ты зовешь меня обратно, но это пустые хлопоты. Ты же и сам прекрасно видишь – ничего тут не исправить, не залатать. Что есть, то есть.
– Послушай, по крайней мере, что я тебе скажу!
Лутс что-то шепчет Тоотсу на ухо, затем спрашивает громко:
– Может быть, ты и не знаешь этого?
– Какая разница, – Тоотс пожимает плечами. – Что я могу поделать. В таком состоянии бывали и до нее, но все ж таки оставались людьми. Со мной обращаются, как с паяцем.
– Ну пойдем же обратно! Будь благоразумным, в школе ты всегда советовал это другим. Не разводи канитель. Пошли на прогулку, вот увидишь, у вас у обоих настроение станет лучше.
– Нет, во всяком случае, не теперь.
– Не будь дураком!
– Да какой я дурак! Дуракам везет. У меня везения нет, стало быть, я не дурак. Может, прежде был, а теперь – эти два месяца добавили мне ума больше, чем дала вся жизнь.
– Но, Йоозеп, неужели ты не знаешь – тот, кто умнее, уступает.
– Но неужто ты, Лутс, не знаешь, что тогда ему придется уступать всю жизнь? А еще считаешь себя писателем и благоразумным человеком.
– Не забывай, в жизни твоей жены сейчас – чрезвычайный период, теперь ты должен себя немножко, как говорится, скрыть.
Тоотс немного думает, пожимает плечами, чешет подбородок, и его школьный друг уже уверен, что он все же вернется. Но в это время в прихожую выходит также Тээле и восклицает:
– Пусть себе идет, пусть идет! Заходите в комнату, Лутс, не мерзните! Ему надо идти, не задерживайте его!
Лутс делает в направлении Тээле отстраняющий жест, дергает Йоозепа за рукав и тихо говорит: – Пошли, пошли!
– Нет. Теперь ни за что.
– Хорошо же, но тогда я представлю тебя в «Весне» таким монстром, что ты сам себя не узнаешь.
Тоотс пожимает плечами, вырывает руку и, не говоря ни слова, уходит. Идет и думает: долго ли может продолжаться такое положение, когда раны его сердца, едва они начинают затягиваться, вновь и вновь расковыриваются. Он уже стал уставать от этого, его дела и хлопоты теряют всякий смысл, не хочется больше видеть ни старого, ни нового дома, – взять бы, да и умчаться назад в Россию, как было задумано еще прошедшим летом. Ради чего он тут сбивается с ног, делая из себя посмешище для всей деревни? Но то, о чем ему только что сказал Лутс, для него, Тоотса, новость. Ежели это правда… во всяком случае… надо это учесть и еще раз попытаться так или иначе помириться с Тээле.
Но почему Тээле сама не заговорила с ним об этом? В романах такие моменты для причастных к делу людей, как правило, становятся самой большой радостью. И что за проклятие над ним тяготеет – вечно-то он получает сведения о себе и о своей жене из чужих рук.
Дойдя до перекрестка дорог, Тоотс, уже поворачивая к своему хутору, вдруг замечает, что от дома колбасника плетется какой-то человек, что-то кричит и машет руками. Ну, так и есть – он самый, полупьяный Либле.
– Ох-хо, погодите, господин Йоозеп, у меня важные новости!
– Ты шагу не ступишь без важных новостей. Выкладывай их быстрее, тогда я скажу, что тебе завтра утром надо сделать.
– Быстрее… Какое там, кто ж об этаком может рассказать быстро. Ездил я нынче свататься с Ух-Петухом, вы его знаете, туда, на хутор Пуртсли.
– Всюду-то ты поспеваешь! Вечно-то ты свой нос в чужие дела суешь! Тебя дома жена и ребенок ждут, нет, чтобы иной раз побыть с ними хотя бы часок.
– Оно вроде как верно, дорогой господин Тоотс, только я сейчас в аккурат к дому путь и держу. До вечера я со своими домашними успею накалякаться. А знаете, кого мы на хуторе Пуртсли застали? Старого торговца Носова. Знаете, того самого…
– Знаю, знаю, давай, рассказывай дальше!
– Ну, куда там, вино у нас с собой прихвачено и все такое. Ели, пили, а того не ведали, что батрак Юри вроде как норовит хозяйку хутора Пуртсли за себя взять. Заладил одно – вон, и все тут! Мы еле ноги унесли. Прыгнули в сани – и пошел!
– Ну и как, стал ты теперь умнее?
– Какое там, с чего это мне умнеть, но одно-то я вроде как уразумел: больше я на хутор Пуртсли ни ногой. Старина Ух-Петух схлопотал от Юри тумака в спину – всю дорогу сопел. Вино и закуска – все там осталось, не до того было, чтобы забрать.
– Об этом ты, ясное дело, больше всего жалеешь?
– Жалко, а как же. Но одну початую бутылку я все ж таки успел ухватить. Вот она, туточки, может, желаете отведать?
– Оставь! Лучше скажи, куда этот Носов делся?
– Ох-хо, Носов скакнул на запятки саней, хвать меня за шею, вцепился чуть не зубами. И ну кричать. Ух-Петух мужичок крепкий, что твой бык, но куда там – давай лошадь нахлестывать. Нет, ну откуда ж нам было знать, что этот батрак Юри такой бешеный, и бушевать горазд. Господь упаси, до чего бешеный! Куда там, по дороге еще перевернулись, лошадь понесла, Носов потерял шапку…
– Хорошо, хватит уже. А где Носов сейчас?
– Носов пошел в Юлесоо. Купили ему в лавке какую-никакую шапку для езды на велосипеде, натянул он ее на голову и пошел.
– Понятно. Ступай теперь домой и приходи ко мне завтра пораньше. Хочу послать тебя на мызу. Может, и сам поеду с тобою, на второй лошади.

* * *

– Ну вот! – Лутс входит в комнату и сожалеюще разводит руками. – Теперь мы потеряли возможность приятно провести вечер.
– Фуй, – возражает госпожа Тоотс, – неужто вы надеетесь на приятный вечер или приятное утро тут, в Паунвере?! Это такое скучное гнездо, где бесполезно что-нибудь предпринимать. Самое злопыхательское место не только в Эстонии, но и во всем мире. Вы, конечно, вольны по впечатлениям юности писать о нем всякие чувствительные истории, но в действительности жизнь в этих краях совершенно иная. Вообще, писатели – народ довольно-таки странный: то ли они недостаточно знают жизнь, то ли не осмеливаются изображать ее такой, какой видят… даже и те, кого считают истинными реалистами. Вечно-то впадают они в сентиментальность и пытаются идеализировать то одного, то другого героя, да и саму жизнь. В конечном же итоге, положительное, по их мнению, свойство какого-нибудь действующего лица на поверку оказывается всего-навсего обыкновенным эгоизмом.
– Ог-го-о! – младшая сестра усмехается.
– Что – «ог-го-о»? Я вправе так говорить, я на белом свете делала и то и другое: и жила, и читала книги. Сравнение напрашивается само собой… если у тебя мало-мальски трезвая голова. Ты, Алийде, конечно же, не можешь рассуждать о таких вещах.
– Правда? А если кое-кто настолько однобок, что во всем винит только других, тогда как сам ничуть не лучше тех, кого поносит?
– Много ты понимаешь! – Тээле краснеет от раздражения. – Иди-ка ты…
– Стоит ли идти так далеко. – Лутс закуривает папиросу. – Думаю, будет лучше, если мы попытаемся спасти то, что можно спасти. Давайте-ка для начала выйдем на улицу, побродим немного, рассеемся, а там будет видно, во что это выльется. Здесь, в задымленном помещении не место для долгой беседы.
– А-а, понимаю, – кивает госпожа Тоотс головой, – вы хотите отвести нас в Юлесоо. Между прочим, это весьма похвальное желание, но будьте уверены – номер не пройдет! Еще того не хватало, чтобы я за ним бегала!
– Нет, госпожа Тоотс… – хочет что-то сказать лысый писатель, но молодая женщина, рубанув рукой воздух, нетерпеливо перебивает:
– Оставьте же, наконец, это «госпожа Тоотс»! Неужели вам трудно называть меня, как прежде, Тээле? Не думайте, будто я настолько тщеславна, что хочу непременно быть какой-нибудь госпожой. Конечно, и я тоже называла вас «господин», но ведь и это была та же рисовка. Останемьтесь же между собою теми, что мы есть.
– Хорошо! С радостью! Итак, дорогая Тээле, у меня отнюдь не было такого плана – склонить вас немедленно идти в Юлесоо. Отвести же я и вовсе не в состоянии. Я всего лишь намеревался совершить пешую прогулку в знаменитую деревню Паунвере.
– Это другое дело. Но все равно я сейчас не могу вам ответить ничего определенного. Пойду и подумаю, как поступить. – И, направляясь в другую комнату, уже с порога Тээле добавляет: – У меня нынче такое дурное настроение, я готова разругаться с первым встречным.
– Не беда, пройдет, дорогая Тээле, – успокаивает ее писатель. – Не беда, пройдет. Имейте в виду, что пройдет.
Тээле пожимает плечами и закрывает за собой двери. Младшая сестра смотрит ей вслед и с усмешкой произносит:
– Два жернова из крепкого камня муки хорошей не смелют.
– И впрямь не смелют, – мотает Лутс своей безволосой головой. – Не смелют. – И после некоторого молчания добавляет: – Но как только их взаимные намерения прояснятся, все опять пойдет как по маслу. Я так думаю. А как вы, Лийде, думаете?
– Гм, не знаю, что и сказать, – пожимает Алийде плечами, – мне только одно ясно: они бодаются, словно два козлика на узком мосточке. Стоит одному свой напор ослабить, как другой наступает с новой силой. И еще я могу сказать почти уверенно: хоть Тээле мне и сестра, но ее вины во всем этом больше.
– Такое беспристрастие не часто встретишь. Обычно же…
– Но что мне, по-вашему, делать? Вслепую накидываться на Тоотса? Подстрекать Тээле?
– Нет, нет! Я просто похвалил вас, Алийде. И если…
Лутс закуривает новую папиросу, смотрит в окно на заснеженный двор и чешет нос. Думает. Вдруг в голой голове писателя мелькает некая странная мысль, он успевает ухватить ее вовремя и теперь пытается развить.
– Что вы собирались сказать, господин Лутс? Вы, кажется, не договорили.
Лутс вскидывает брови, едва заметно улыбаясь.
– Да, я, действительно, собирался кое-что сказать, но надеюсь, Алийде, вы меня простите, если это останется несказанным.
– Почему же несказанным? Мне не нравится, когда человек начинает что-нибудь говорить и не договаривает до конца. Прошлым летом у нас была служанка Луизе. У нее была такая привычка, – крикнет издалека: «Слушай!». Ты ждешь, что же она скажет, а она больше и словечка не произнесет. А спросишь, что же она собиралась сообщить, ответит: «Ах, лучше я ничего не скажу». Я всегда злилась на эту служанку и даже невзлюбила ее.
– Хорошо же, ради того, чтобы в ваших глазах не уподобиться этой Луизе, мне волей-неволей придется сказать. Но я смогу это сделать лишь при одном условии.
– Ну?
– Убавьте мой возраст… лет на десять.
– Ваш возраст убавить… лет на десять? Как же я могу это сделать?
– В том-то все и дело. Я сам тоже не могу.
Младшая хозяйская дочь упирается своими округлыми локтями в стол и вопросительно смотрит на городского гостя. Молчит. Но в мозгу ее вертится одна и та же мысль: к чему это он клонит, при чем тут эти десять лет? Что общего между его возрастом и ссорой Тээле с Тоотсом?
– Хорошо, – произносит она, наконец, – допустим, вы стали на десять лет моложе, чем на самом деле – теперь говорите!
– Гм – допустим! Разве же это что-нибудь изменит. Всё равно ведь я остаюсь точно таким же старым – как какое-нибудь небесное тело.
– Ну и что с того? Зато именно люди постарше могут говорить больше молодых. Вы же только что слышали, как мне не разрешили и словечка в разговор вставить потому, что я чересчур молода.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15